Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

— Как не слыхать, — дернул щекой Михей, — давненько нос не казали, гости дорогие. Поди, опять Девлету не сидится в Крыму.

— Да, беспокойный он мужик. Ничего не скажешь. Охота ему трястись в седле, почитай, тысячу верст до нас.

— Видать, любит шибко, вот и едет повидаться. Следом вошли Харлампий, Фотий, Парамон Худяк, Меней Муха. Остановились нерешительно на пороге, поглядывая на боярина. Они уже знали про Орду, но не выказывали беспокойства, а наоборот сделались вдумчиво сосредоточенными, как извечно становился собранным и чуть напряженным русский мужик перед большой и трудной работой, от которой не увильнуть, не уклониться. Молча ждали, что скажет им боярин.

— Надо бы остальных мужиков в деревне упредить, чтоб готовы были. Может, кому оружие дать, кто с нами пойдет.

— Какой с них толк? — Михей Кукша сморщил изуродованную щеку. — Только под ногами путаться будут.

— То не тебе решать, — Басманов побагровел лицом и хоть относился к Кукше с уважением, но не терпел, когда перечили, — твое дело мои слова передать, а там пущай решают. Понял, Михей?

— Как не понять, — он словно и не заметил боярского гнева, — все выполним как есть.

— Остальные люди, где?

— Скоро будут, за всеми отправили.

— Как все соберутся, так и выступаем.

— На Москву? — осторожно, как бы между прочим, спросил Кукша то, что волновало сейчас всех.

— Там узнаете, — Басманов помолчал, но, словно решился на что-то, и добавил, — к Переяславлю Рязанскому пойдем. Так я думаю.

Все облегченно вздохнули и от Басманова не ускользнуло их желание, которое опытный воин тщательно прятал внутри себя, желание поквитаться с крымцами, напакостившие так или иначе едва ли не каждому. Ехать же на Москву означало бежать от Орды. А Переяславль Рязанский окажется явно на пути крымского хана и там-то они наверняка встретятся в очередной раз. Этого желалось всем. И ему, в том числе…

Выехали уже затемно и остановились ненадолго в небольшой, на два дома, деревеньке, давая коням передохнуть, и перед самым рассветом вновь были в седлах, идя ходкой рысью над речным обрывом.

К концу второго дня почти без отдыха, двигаясь в привычном коням легком темпе, с недолгими остановками, увидели высившиеся над обрывом деревянные кремлевские башни Переяславля Рязанского. Город или не знал, или не верил в приближение Орды. Ворота стояли распахнутыми, зевали стражники на башнях, торговали сидельцы в лавках и даже сам воевода вышел к ним чуть ли не в исподнем белье.

Матвей Васильевич Пронский, поставленный на рязанское воеводство лишь год назад, был стар и имел множество болезней, которыми тяготился и только ждал замены себе, чтоб отъехать на собственную вотчину и там спокойно доживать остатки отпущенных Господом дней. Когда ему донесли о приближении Орды, он долго выпытывал у гонца в каком направлении движутся крымцы. Со слов того получилось, что идут они на Москву, оставив Рязань в стороне. В городе было всего-то полсотни человек стрельцов, да семь пищалей стояли по стенам. Можно ли такими силами удержать город? Только раздразнишь татар, если начнешь держать оборону. Пронский собирался в случае появления татар сам выехать к ним и договориться миром о выкупе, который жители с радостью соберут, лишь бы Орда прошла мимо.

К тому же он отправил к главному государеву воеводе Михаилу Ивановичу Воротынскому гонца от себя с просьбой прислать полк для обороны Рязани. Со всех сторон выходило, что беспокоиться ему, воеводе, и не надо особо. Если Воротынский подоспеет, то сладит с крымцами без него. А нет, так рязанцы за свое имущество и жизнь спокойную не пожалеют выкуп отвалить. И потому он был немало удивлен, когда невесть откуда свалившийся на него боярин Басманов, известный крутым нравом своим, стал кричать, мол, он, Пронский, врагу продался и город к обороне не готовит.

— Да ты, батюшка, в дом взойди, а то чего попусту глотку на ветру рвать, застудишь еще… — увещевал Басманова Пронский.

— Некогда мне с тобой разговоры вести, — отрезал Алексей Данилович, — вели в набат ударить, народ собирать на площади.

— Да зачем же это народ полошить? Какой толк, если свалка начнется…

— Татары в город ворвутся — вот тогда свалка будет! Ты, как я погляжу, этого и ждешь? — Басманов не на шутку наливался яростью и едва сдерживал себя, глядя на благодушно оглаживающего седую бороду воеводу.

— Полки от главного воеводы жду, — заикаясь, шелестел невнятно Пронский, — давно гонца послал и теперь жду…

— Ну, жди-пожди, — недобро глянул Басманов, — доложу царю, как ты татар с хлебом-солью на крылечке поджидал, — и, хлестнув коня, обратился к сыну, — Федька, ищи звонаря, а не найдешь или отнекиваться станет, так не трать время и сам ударь в набат. Понял?

— Сделаю, — Федор повернул коня в сторону маленькой звонницы, стоявшей посреди торговой площади.

Сам же Алексей Данилович велел Михею Кукше и Парамону Худяку закрыть городские ворота, других отправил собирать подводы по дворам и всех водовозов, чтобы начали подвозить воду к стенам и башням. Поехал вдоль рядов по пыльной площади-, разглядывая немногочисленных горожан, не спешно прохаживающиеся и, судя по всему, слыхом не слыхавшие про приближение Орды.

— Напиться не дашь, красавица? — обратился к девке, что несла жбан с квасом.

— Глотни, не жалко хорошему человеку, — и подала ему жбан.

— Откуда знаешь, что я добрый человек? Вдруг я тать лесной и тебя утащу в буерак какой? — засмеялся Басманов, не слезая с коня.

— Да, где тебе справиться со мной? Смотри, чтобы я тебя с коня не скинула.

— Неужто можешь скинуть? — но договорить им не дали. Ударил набат, и народ, вздрогнув, повернул головы к звоннице, часто закрестились, завыли где-то собаки.

— Спаси Христос! Пожар, что ли? — послышались голоса.

— Поди, опять татары идут, — как о чем-то само собой разумеющемся произнес сиделец из своей лавки, облокотясь на прилавок, — биться, видно, придется.

Алексея Даниловича удивило то спокойствие, с которым и мужики, и бабы слушали гулкие удары набата. Рязанцы, едва ли не с основания города привыкшие к татарским набегам, выросшие под татарами, относились к ним, как человек к лесу привыкший отмахивается от назойливого комарья, не имея возможности избавиться от него, но и не бежит, сломя голову, куда глаза глядят. Так и рязанцы принимали известие о появлении Орды. Как зло, с которым надо жить и мириться, но не допускать до порога, отбиваясь, когда дубинкой, а когда и саблей. Русский мужик ни с мечом, ни с калачом шутить не будет. Он долго терпит да ждет, а рассерчает, так и дом плечом свернет.

Народ рязанский собирался на торговой площади неспешно и привычно, так берутся за обычное дело, которое нельзя откладывать, а хошь, не хошь — решать надо. Сидельцы с неохотой закрывали свои лавки, крестясь на звонницу: "Не было печали, так татар Господь послал. Ой, грехи наши тяжкие", — ворчали они. "Грехи вместе с барышами живут", — отвечали им. "Уж лучше сидеть торговать, чем печь целовать", — не сдавались те.

Алексей Данилович с коня поглядел на прибывающий народ. Прикидывал, сколько человек можно выставить на стены, сколько поставить у ворот, а кого ядра калить. Долго с ними не продержишься, но если гонец от Пронского доберется до Воротынского и тот, не мешкая, соберет полки, то дня два-три они выстоят. Главное, не дать татарам поджечь стены и не допустить их в город. Увидев, что к нему спешат Михей Кукша и Парамон Худяк с людьми, решил больше не ждать, а обратиться к рязанцам, попросить помощи в защите города. Отдал поводья Парамону и прошел к звоннице, поднялся на две ступеньки, снял шапку и поклонился низко и почтительно.

— Здравствуйте, люди рязанские! Узнали ли меня?

— Здрав быть и ты, боярин, — понеслось с разных концов площади, — как не узнать, помним, помним… Бывал у нас… Видели… Знаем…

— Не с радостью, а с нуждой и на сей раз я к вам приехал…

— Уж где ее, радость, нынче сыщешь? С радости кудри вьются, а с печали секутся, — разноголосьем ответила площадь. Но Басманов возвысил голос и, не отвечая на шутки, продолжал:

— А нужда у нас нынче общая — Орда следом за нами катит и не сегодня, так завтра точнехонько в ворота к вам постучится, в гости попросится…

— Видать, скучали без нас, вот в гости и подались песни петь, хороводы водить, — выкрикнул рыжий парень, стоявший в первых рядах, прямо перед Басмановым. Его, видно, хорошо знали и заулыбались, ожидая шуток. Но Алексей Данилович свел брови и так глянул на балагура, что тот не договорил и остался стоять с открытым ртом, не смея вымолвить более слова. Посерьезнел, посуровел и остальной народ, гася в себе остатки надежды, что татары пройдут мимо и хоть этот год минет спокойно и без потерь.

— Не время сейчас шутки шутить, — переведя дух, Басманов придал голосу крайнюю суровость, понимая, что от того, как народ примет его речь, зависит очень многое, — потом с вами пошуткуем, погуляем, повеселимся, как татар прогоним, город отстоим. А сейчас думайте, кто и чем в обороне помочь может, чем каждый сгодится. Перво-наперво надо бочек, кадушек, ушатов притащить, воды запасти, чтоб башни и стены гасить, заливать. И готовьте дровишек костры жечь, ядра калить. Если смола в городе сыщется, то варить будем, гостей со стен потчевать. И уж само собой, у кого в домах копья, стрелы, сабли, рогатины припасены — несите сюда и ратникам раздавайте. Мужики пусть ко мне или к сыну моему, Федору, — указал он на стоящего позади него молодца, — подходят и мы их к делу определять, снаряжать станем. Ну, помолимся о правом деле своем и благословения у Богородицы, заступницы нашей, попросим, — он обвел взглядом площадь, запруженную от края до края рязанцами, и перекрестился три раза, кланяясь на собор. И люди, стоящие перед ним, опустились на колени, кланяясь крестам, поблескивающим на маковках, припадая к земле, вбирая силу ее, вселяющую уверенность в одолении врага, сливаясь и сплачиваясь в единую массу, которая и есть русский народ. Раскрылись двери храма и на паперть вышел батюшка в полном облачении с крестом в руках и в сопровождении причета благословить народ, произнести совместную молитву, испросить милости и защиты Божией. Басманов заметил, как на глазах жителей городка заблестели слезы, и единый вздох пронесся над площадью, устремившийся к небу в таинственную высь и зашедшее за кромку темного леса солнце, вдруг слабеньким лучом, пробежавшим над городом, высветило площадь, озарило кресты собора, ответившие сиянием, рассыпав тысячи лучей на стоящих внизу коленопреклоненных людей.