Холопы - Валерий Казаков

– К сожалению, нет... – тихим извиняющимся голосом произнес Гансыч. – Все поголовно мобилизованы Воробейчиковым для военных нужд. Иных же молодиц местные бабы не выдают и от моих людей прячут.

– Дикари! Никогда к ним цивилизация не привьется!

30.

Минувшая ночь в лагере Макуты прошла неспокойно. Сначала весь вечер бились с Эрмитадорой. Девка держалась дикой кошкой, вместо ответов осыпала допрашивавших гневными искрами из глаз, супилась и молчала. Сар-мэн пробовал и с лаской, и со строгостью – без толку. Попытались было, отослав ухажера, приструнить девку плеткой – куда там, так крутогнулась, что сыромятная кожа в лоскутики распустилась, рукоять – в щепу, а разбойника, поднявшего на нее руку, словно куклу тряпичную, выбросила из куреня вон, тот, правда, цел остался, только помялся малость. Дивились все, а сделать ничего не могли, иной какой-то стала атаманова невеста. Макута приказал оставить ее в покое, но глаз не спускать. Потом они еще долго шептались с Сар-мэном и недоповешенным опричником, а ближе к полуночи прибежала служанка и, рыдая, сообщила, что пропала ее молодая хозяйка. Когда Даша, размазывая по лицу слезы, рассказывала атаману о бесценной пропаже, ему как раз доложили, что купно пропал и московский наместник. У Макуты как камень с сердца упал: «Коли вдвоем пропали, далече не уйдут, где-нибудь в густой траве-мураве под кустами залягут. Дело-то молодое, пущай тешатся, мот, к Званской в сваты попаду».

Слушая Дашку, Гопс сидела смирно в углу и, не мигая, глядела на бездымный костерок, неспешно колыхавшийся за невысокой каменной оградкой посреди атаманова жилища. И вдруг девку будто что-то толкнуло. Вскринув коротко и тревожно, словно ночная птица, она буквально вылетела из куреня и растворилась в непроглядной тьме.

– Чего она крикнула-то? – рассеянно спросил Макута, продолжая думать о чем-то своем.

– Кажись, имя чье-то помянула, – отозвался вездесущий Митрич. – Не то Таша, не то Маша. Чудно другое, атаман, она ведь вылетела отсюда...

– Как это вылетела? – все так же вяло, боясь испугать теплящуюся внутри мысль, отозвался бей.

– Вестимо как, по воздуху. Как это ей удалось, ума не приложу. Вроде и бежала, а землицы-то не касалась! Я сбоку глядел, мне виднее было, сантиметров на десять от земли ноги топотали...

Не успели они это обсудить, как снаружи послышались крики и бабий вой. Полог шатнулся в сторону, и в помещение вошла Эрмитадора с Машей на руках. Безжизненное тело прогнулось, окровавленная голова моталась из стороны в сторону. Гопс остановилась в растерянности, не зная, что делать.

– Клади на стол! – распорядился Макута, одним махом сметая на пол все, что громоздилось на сколоченном из плохо оструганных досок щите, закрепленном на козлах с длинной продольной слегой-стяжкой. – Быстро всех докторов сюда!

– Бей, я уже здесь, – пробиваясь сквозь толпу у входа, отозвался доктор Брумен-джан. – Света бы побольше!

Митрич затеплил два керосиновых фонаря с большими лупатыми отражателями на боку.

– Еще жива! – словно самой себе сказала Гопс, подняла с пола небольшую подушку из тех, что по-восточному клали на атаманово кресло, и подложила ее под голову несчастной.

– Ударил ее кто-то по голове, – осматривая раны, пояснял доктор. – Кости черепа вроде целы, может, где треснули, а так целы. Раза три ее крепко ударили, она руками закрылась, и оставшееся изуверство пришлось на тыльную сторону левой кисти. Видите, как ее нелюдь подробил. С рукой-то, боюсь, будут проблемы, хоть бы вообще ее сохранить удалось.

Действительно, легкая, тонкая, с длинными, как у пианистки, пальцами кисть была размозжена и представляла кровавое месиво из обнаженного мяса и поломанных костей.

– Атаман, мне нужно много горячей воды, чистых простыней и отсутствия в операционной посторонних, включая тебя!

Бывают такие моменты, когда начальство (к опричникам это не относится), каким бы оно ни было, вынуждено подчиниться и выполнять распоряжения тех, чье дело в этот момент важнее всего. Из импровизированной больницы вышли все, кроме Эрмитадоры, которую, кстати, никто и не думал выгонять.

Народ лесной гудел в праведном гневе, у ручья и водопада люди с фонарями и факелами искали несчастного Еноха. Все были уверены, что и его постигла та же участь. Барыне Званской решили до утра пока ничего не сообщать.

Ночные хлопоты чуть было не нарушили Макутины планы. Никто не должен был видеть, как снимаются его разбойники с только что обустроенных гнезд и лежбищ. Снимаются тайно, на их место ставятся обряженные в старье соломенные куклы, благо их в атамановом обозе всегда имелось с избытком. Разбойник он ведь всегда не числом и силой побеждал, а хитростью, обманом да наглостью.

Люди, которые менялись местами с куклами, уходили, минуя лагерь, в дальний схрон, так что все внизу оставались уверены, что засадчики на своих местах и бдительно охраняют тайный вход под водопадом. Про вход в Шамбалу знали все и тем несказанно гордились, многие даже с пеной у рта уверяли собеседников, что после победы над казенным войском Макута всех допустит в это великое царство блаженства и радости, и каждый сможет попросить там то, что ему, по его разумению, надобно для полного счастья. Только, говорили всезнающие старухи, нельзя денег просить и другой какой здешней мелочи, до которой так охоч весь наш земной мир.

– Ну что, племяш? – постучав по плечу клюкой, позвала откуда-то из темноты старуха. Макута вздрогнул от неожиданности. Он и думать забыл про родственницу, полагая, что она давным-давно пустилась в обратный путь со своей чудодейственной водой. – Да не пугайся, это я, старая бабка твоя. Спасибо за помощь, милок, доброе дело помог сотворить и мне, и Миру Света. Чуется наша порода, Макутин корень, а молодцов твоих сразу отпущу, ты за них головной боли не держи, только скажи, куда их отправить. – Старуха замолчала, казалось, раздумывала – сообщить что-то важное родичу или промолчать. Атаман напрягся, словно зверь в засаде.

– Одно тебе напоследок скажу, – со вздохом решилась сродственница, – ты девку эту рыжу особо не задирай и своим головорезам не дозволяй. Плохо мот кончиться. Сдается мне, Стражем ее обернули, коли посля смерти в свет белый выпустили.

– Каким еще стражем? – насторожился племянник. Он всегда сторонился и побаивался всякой чертовщины и непонятностей.

– Ихним стражем. Охранительницей великих врат Беловодья. Немного, говорят, живет этих Стражей среди людей, но силы им неимоверные даны и смерти они не имут. Есть одна стара побасенка, как устренить Стража, надобно на колени припасть и, достав из пазухи голыш-камень, взять его в леву руку и кинуть в того стража со словами: «От сердца мого, тепло тела мого, крепость духа мого, тебе в помочь!» Ежели мимо пролетит каменюка али угодит в того, знать, не он. Мот, туман горный чего накуролесил, мот, Деница охмурил, али просто путник какой навстретился. А как перестренет он твой камень левой же рукой, стиснет, да так, что пыль полетит по ветру, знать, истиный Страж пред тобой и дар твой, и помощь твою восприял. Ну, прощевай, что ли? Свидимся али не свидимся, никому не ведомо, а кровинку родную рада была узреть; на вота, милок, держи!