Мозес - Константин Маркович Поповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнце уже вовсю заливало этажи клиники, подчеркивая эту полярную стерильность, и старшая сестра старалась не отставать, для чего ей приходилось прикладывать некоторые усилия (впрочем, это повторялось почти каждое утро и уже вошло у нее в привычку) – вот так, мимо застекленных кабинетов и дальше, по висящему стеклянному коридору, соединяющему лечебный корпус и хозяйственную пристройку, к вымытой только-только лестнице (влажные ступени ее еще блестели, подчеркивая мраморный рисунок), чтобы, спустившись на полпролета, остановиться, наконец, у двери служебного лифта, который, словно он только их и дожидался, немедленно открыл навстречу свои двери.
– Ну, что же вы? – поторопил доктор Аппель старшую медсестру. Та виновато улыбнулась, но не тронулась с места.
– Послушайте, Мария, – сказал доктор, наполовину выходя из лифта, не забывая придерживать дверцу ногой. – Кажется, я вам уже не раз и не два говорил, что клаустрофобия – это не столько болезнь, сколько свойство характера… Вы меня понимаете?
С этими словами он быстро взял старшую сестру за руку и сделал попытку втащить ее в лифт.
– Доктор Фрум сказал, что следует попробовать усиленную физиотерапию, – быстро сообщила та, заметно бледнея и цепляясь свободной рукой за край двери.
– Ровным счетом ничего не следует, – отвечал Аппель, не оставляя своих попыток. – Есть только один способ…
Он перехватил ее руку выше локтя.
– …единственный способ – научиться самой преодолевать себя…
– Господин доктор!
В голосе старшей сестры можно было различить неподдельный ужас.
– …в противном случае, никакая физиотерапия…
Рывок. Еще один рывок. Белый передник старшей сестры съехал набок.
– …вам не поможет. Единственный способ…
– Господин Фрум…
Вместе с доктором старшая сестра исчезла в кабине лифта, дверцы которого плавно сомкнулись, приглушив и изумленное «о-о», и сердитое пыхтение доктора.
Лифт тронулся.
– Теперь-то, наконец, убедились, что с вами ничего не произошло? – спросил доктор, выталкивая сестру из лифта и выходя вслед за ней.
Из-за опущенных жалюзи в небольшом помещении спецотделения стоял полумрак. Две медсестры, склонившись над разложенным под ярким светом настольной лампы журналом, изучали выкройку.
– Здесь бы надо поднять петли, – сказала одна из них, водя пальцем по глянцевой странице.
– А по-моему, опустить, – ответила другая.
Потом они одновременно подняли головы и увидели доктора Аппеля. Он сухо ответил на их приветствия и вопросительно посмотрел на свою спутницу.
– Туда, пожалуйста, – чуть слышно прошептала та, вытирая платком лицо.
– Успокойтесь, наконец – сказал доктор, направляясь туда, куда показала сестра. – В конце концов, Мария, мы созданы затем, чтобы управлять собою, а не для того, чтобы идти на поводу у собственных слабостей, – сообщил он, проходя мимо стола с горящей лампой.
Старшая сестра, тяжело дыша, семенила вслед за ним.
Красные пятна на ее лице и шее были в полумраке отделения еще заметней.
Сестры проводили их любопытными взглядами и переглянулись.
– Успокойтесь, цыпочка – сказала одна из них басом, когда доктор и старшая сестра скрылись за углом. – Мы, слава Богу, созданы затем, чтобы лапать в лифте тощих климактеричек, а не для того, чтобы ухаживать за приличными женщинами из спецотделения.
– Ты уверена? – спросила другая. – Но почему в лифте-то?
– Это ты у него спроси, – ответила первая.
Между тем, повернув за угол, старшая сестра остановилась у забранной решеткой двери. Прежде чем доктор успел распорядиться, дежуривший в коридоре санитар молча достал из кармана связку ключей и отпер дверь.
– Какая нелепость, – пробормотал доктор Аппель, должно быть, имея в виду эту железную решетку. – Прямо-таки какая-то Бастилия.
Господин Цирих лежал, отвернувшись к стене, натянув на голову клетчатое одеяло. В палате было прохладно и тоже стоял полумрак, жалюзи на окне были опущены и голубой ночник над дверью давал света ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы ясно видеть всю обстановку палаты.
– А вот и мы, – негромко, но бодро сказал доктор Аппель, останавливаясь у постели. – Господин Цирих, – мягко позвал он. – Сделайте одолжение. – Он слегка дотронулся до плеча лежащего. Тот повернул голову, одеяло медленно сползло с его лица. В свете ночника оно было мертвенно-бледно. Под глазами лежали черные тени.
– Доброе утро, господин Цирих. Как мы себя чувствуем?
Старшая сестра и санитар слушали, остановившись в дверях.
– Боюсь, что вполне сносно, – почти не разжимая губ, отвечал лежащий. По его голосу можно было догадаться, что он не спал.
– Вот и великолепно, – кивнул доктор Аппель, делая знак санитару, чтобы тот принес стул. Потом он спросил:
– Вы не будете возражать, если мы зажжем свет?
В ответ господин Цирих пробормотал что-то невразумительное, что при желании можно было истолковать так, что он не против.
44. Филипп Какавека. Фрагмент 77
«Слова – всего лишь бумажное одеяние Истины, не имеющее, кажется уже никакой цены. Не сорвать ли мне его? Ведь Истина – моя добыча. – Не забудем только, что тому, кто действительно отважится на это, уже никогда не придется ни властвовать, ни повелевать. Правда, он будет ласкать свою возлюбленную, вдыхая запах ее волос и слушая во мраке ее шепот. Но пусть он будет также готов к тому, что никто из его друзей и знакомых ни откажет себе в удовольствии сказать ему при встрече: – И это-то Истина?»
45. О том, что все трудности носят безусловно временный характер
Свет был зажжен и, расположившись на стуле, принесенном санитаром, – лицом к лицу с лежащим, – доктор еще раз произнес бодрое «прекрасно» и сделал знак рукой, после чего санитар и сестра покинули палату. Дверь за ними закрылась.
– Прекрасно, – повторил доктор Аппель, закидывая ногу на ногу и поправляя задравшуюся полу халата. Он смотрел на лежащего, чуть склонив голову, и голос его был точь в точь, как если бы он обращался к нашалившему ребенку. Впрочем, кажется, что это не произвело на господина Цириха никакого впечатления. Откинувшись на подушку и натянув одеяло почти до самого носа, он смотрел прямо в глаза доктора, но, казалось, смотрел совершенно мимо и, пожалуй, даже сквозь. Похоже было, что взгляд его блуждал где-то далеко и чтобы привлечь его внимание, требовались известные усилия. Длинные седые волосы его, разбросанные по подушке, напоминали серебряный нимб, который можно было видеть на одной из картин Грюневальда.
– Я надеюсь, Мартин, что случившееся ночью было всего только глупым недоразумением, – сказал доктор, сразу приступая к делу и не давая тишине затопить палату. – Просто небольшим недоразумением и больше ничем. Не правда ли?
Разумеется, всего только небольшое недоразумение, сэр. Так сказать, некоторое временное помрачение, затмение воли, впрочем, весьма и весьма простительное, особенно если принять во внимание дурное самочувствие, возраст и, похоже, врожденную склонность к ипохондрии, усиленную хронической бессонницей, на которую часто жаловался в последнее время пациент.
– Вы не поверите, до какой
