Зарубежный детектив (1989) - Джеймс Чейз

— Ясно. И оставили дверь открытой, как им было сказано.

— В этом‑то и все дело. Они не уверены. Ты ведь знаешь, как бывает, когда поручение дают двоим. Одному кажется, что это уже сделал другой, а другому кажется, что сделал первый. Они не могут утверждать наверняка, но одному из них кажется, что он поставил замок на предохранитель и потом просто прикрыл за собой дверь.

— Так, — вздохнул я и добавил: — Но мы в любом случае должны исходить из того, что дверь была открыта, а когда сиделка и я пришли, — была заперта на замок.

— Первой пришла она?

— Да, я встретил ее на лестничной площадке, она… Скажи, вы ведь ее не подозреваете?

— Мы никого не подозреваем, Веум.

— И она рассказала, как ты уже знаешь, что, подходя к дому Нюмарка, видела, как из подъезда вышел какой‑то человек. Этот человек хромал.

Он поморщился.

— Честно говоря, Веум, давай не будем драматизировать. Я понимаю твое огорчение по поводу смерти старого друга, и могу тебя уверить, что нам тоже не нравится, что наши почтенные коллеги таким вот образом уходят из жизни.

— Дело не в этом. Вся цепь событий выглядит подозрительно. Сначала его сбивает машина, а в первый же день после выписки из больницы его находят в постели мертвым.

— В первую очередь мы должны выяснить причину смерти.

— Бьюсь об заклад, что его задушили. Он пожал плечами.

— Подушка. Она была на полу. С чего бы это ей быть там, а не у него под головой? — продолжал я. — Старый человек лежит в постели, а подушка на полу. Кто угодно мог лишить его жизни — ребенок, женщина.

Он потер лоб.

— Вскрытие покажет. А пока мы, само собой, займемся другим. Квартира будет тщательно осмотрена. Основательно допросим сиделку, не исключено, что составим словесный портрет этого хромого; тогда и объявим розыск. Уверяю тебя, сделаем все возможное. Будь покоен.

— А коробка с газетными вырезками? Он не мог никуда ее спрятать, помимо квартиры. Машина сбила его неожиданно. Если бы он перепрятал коробку, он бы мне сказал. Раз коробки в квартире нет, это и есть мотив преступления.

— Но, насколько я понимаю, ты единственный, кто знал о существовании этой коробки.

— Должны быть и другие. Расследуйте!

— Конечно, о чем говорить… Но ведь ты знаешь, как обстоят дела: устное заявление, не подкрепленное доказательствами, в папку не подошьешь.

Я рассеянно кивнул. Все это звучало не очень ободряюще. Надо было мне раньше думать. Как только Ялмара Нюмарка сбила машина, надо было тут же взять ключ от квартиры и спрятать коробку в надежное место. Материалы в ней были исключительные. Если она исчезла, то теперь афера с пожаром на «Павлине» навсегда останется покрытой мраком, личность Призрака никогда не сможет быть установлена. Последние крохи интереса к этому делу Ялмар Нюмарк унес в потусторонний мир, туда, где уже никто не роется в архивных папках, ибо там подводится последняя черта всему и срываются покровы со всех тайн.

— Тебе нечего больше добавить? — спросил я Якоба Е. Хамре.

— Нечего.

— Сообщишь, когда получишь протокол вскрытия?

— Да. Ради, старой… дружбы.

Я заметил, как он запнулся перед словом «дружба». Эта заминка сказала мне о многом.

16

После скоропостижной смерти Ялмара Нюмарка время как будто бы остановилось для меня. Я допоздна засиживался в своей конторе. Для большинства рабочий день закончился, и город должен был вот–вот опустеть. Каким‑то чудом отдельные участки неба совсем очистились от облаков, только несколько крохотных пушистых барашков нависли над островом Аск, и на них падали отсветы заходящего солнца. Золотистый свет струился по городу, заполнял пространства между каменными фасадами, создавая неожиданную игру света и тени, заставлял оконные стекла переливаться и сверкать.

Я был не в состоянии сосредоточиться на чем‑либо после разговора в полиции. Пообедал в кафетерии на втором этаже, перечитал в своей конторе дневные газеты. Теперь я сидел у открытого окна на четвертом этаже и погружался в звуки угасающего дня, которые доносились отовсюду. Вечерний отдых наступил еще не для всех, для некоторых рабочий день только начинался. Внизу, на Рыночной площади, проповедник готовился к проповеди.

Я помнил его столько, сколько помнил себя. У него все то же бледное лицо, те же растрепанные волосы, все те же восторженные интонации, когда он говорит об Иисусе. Он словно бы пришел из страны доверчивого детства, где все ясно и существуют только черные и белые краски. Бог — это человек с бородой, который сидит среди облаков в отблесках солнца, а смерть — это нечто далекое, неосязаемое, тебя лично не касающееся. Это то, что происходит с бандитами и индейцами в фантастической Америке. Или это случается с дедушками и бабушками, когда они уж очень состарятся.

Проповеднику было около пятидесяти, и я прикинул, что, когда я был мальчишкой, вряд ли я мог его видеть, но мне казалось, что он был здесь всегда. Другие проповедники приходили и уходили, офицеры армии спасения и лицемерные шведы с прической под Элвиса Пресли, рано познавшие грех; белокурые девочки в юбочках в складку до колен, распевавшие на два голоса о неземном блаженстве. Но теперь их никого нет. Остался только проповедник. Последний из могикан в наше время безверия. Он улыбается, но нет ли оттенка горечи в его улыбке? Разве за его религиозной восторженностью не скрывается некоторая доля разочарования, ведь к нему постоянно цепляются подвыпившие юнцы или старые алкоголики?

Он развесил повсюду свои громкоговорители, подключил электроаккордеон, взял несколько пробных аккордов и запел:

Он открыл мне врата рая,

Я сейчас войду туда…

Нет ни намека на разочарование, все та же восторженная интонация, поет с тем же пафосом, которому я всегда завидовал и который никогда не мог понять.

Он все пел и пел. Его голос доносился как будто издалека, и передо мной вставали картины.

Я увидел Ялмара Нюмарка, ковыляющего, к вратам рая в своем старом костюме, со свернутой газетой в руке, волосы у него слегка взлохмаченные и костюм слегка помятый, ведь он так поспешно отправился на небеса. Я видел перед собой врата рая такими, какими представлял их в пору наивного детства, когда слышал именно эту песню. Они стояли среди белых облаков, жемчужины на них в пронзительно ярких лучах солнца переливались и сияли так, что слепило глаза.

Я видел, как он стоит и ждет, тихо насвистывая что‑то, оглядываясь по сторонам, в точности, как продавец лотерейных билетов, пока покупатель ищет деньги, чтобы купить билет. Требуется время, чтобы найти его в картотеке, если только у них уже не появилась компьютерная техника.

Перед Ялмаром Нюмарком открылись ворота, и он вошел.

Он открыл мне врата рая,

Я сейчас войду туда…

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Он начал проповедь. Никто не останавливался, чтобы послушать его. Две молодые девушки прошли мимо, корчась от смеха. Внизу на набережной, у причала, как раз под моими окнами остановилась чета японских туристов и тут же навела на него объективы своих фотоаппаратов. Подлинная находка, фольклорный эпизод, запечатленный на пленке. На Рыночной площади в Бергене обнаружен живой могиканин.

В подобные мгновения я ощущаю свое родство с ним. Он там внизу ведет свою восторженную речь об Иисусе. Я, сидящий здесь, наверху, являюсь его единственным подлинным единомышленником. А он и не подозревает о моем существовании.

Закончив, он собрал свои вещи, загрузил их в автомобиль, перекинулся несколькими словами с какими‑то проходящими мимо толстушками, и укатил домой. А я остался сидеть за своим письменным столом, в то время как тьма медленно наполняла город, мою контору, меня самого, так что мы стали единой субстанцией, единой мыслью…

Наверное, я задремал, а когда снова открыл глаза, то прямо мне в лицо светил холодный узор из красных и зеленых неоновых огней.

Я медленно натянул на себя пальто, закрыл контору и поехал домой. Ничего другого мне не оставалось.

17

Когда большинство людей вернулись из отпуска и должны были вот–вот начаться занятия в школе, неожиданно вернулось и лето, оно пришло, такое страстное и пламенное, какой бывает поздняя любовь. Волны тепла хлынули на город, именно волны, потому что порой они как бы откатывались, чтобы собраться с силами, и тогда в воздухе вновь ощущалось дыхание холода, лето как бы отступало, и начиналась осень.

Якоб Е. Хамре позвонил уже на следующий день.

— Хочу предупредить твой звонок.

— Так, — произнес я.

— Есть протокол вскрытия.

— Ну и что в нем?

Он помедлил. А потом произнес: