Эликсир жизни - Вера Крыжановская

Я не замечала, как шло время. Чем дальше шли мои занятия, тем больше пробуждался мой интерес к раскрывавшимся тайнам прошлого и будущего.

Однажды, когда мы по обыкновению вместе работали в лаборатории, Эбрамар привлек меня к себе и сказал:

– Лициния! Не желаешь ли ты побывать в Риме и повидаться с отцом? Он очень стар. Смерть его близка, а я обещал ему, что он увидит тебя перед своей кончиной.

Это почти забытое название, воплощавшее в себе такие ужасные воспоминания, привело меня в трепет, но в то же время пробудило во мне страстное и болезненное желание снова увидеть моего бедного отца.

– Конечно, я желала бы видеть мою родину и отца! Только я боюсь, чтобы меня не узнали и чтобы мне снова не подвергнуться мщению законов, – пробормотала я взволнованным голосом.

Эбрамар громко расхохотался и затем спросил с лукавой улыбкой:

– Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты оставила Рим?

– Да лет десять, – ответила я с легким смущением. Эбрамар продолжал весело смеяться.

– Твой ответ, Нара, еще раз доказывает, что для трудящегося время имеет крылья. Сорок лет прошло со времени той грустной драмы, героиней которой ты была. Твоему отцу девяносто восемь лет, а тебе пятьдесят семь.

Я вскрикнула от ужаса. Итак, я была совсем старуха, а между тем мне казалось, что я не изменилась.

Я посмотрела на Эбрамара. Он все оставался тем же тридцатилетним молодым человеком, который меня спас. Ни одного седого волоска не серебрилось в его черных, как вороново крыло, волосах, взгляд был полон огня, а эластичность членов указывала на молодость в ее полном расцвете.

Эбрамар прочел мою мысль и с улыбкой ответил:

– Успокойся! Не тщеславие ослепляет тебя: ты действительно молода и красива.

Он вынул из шкафа и подал мне зеркало, сделанное из какого-то особого вещества и более совершенное, чем наши. До этого времени я всегда употребляла только металлические зеркала.

С трепетом смотрела я на мое изображение и убедилась, что действительно нисколько не изменилась.

– Теперь ты сама видишь, – сказал Эбрамар,- что тебе нечего бояться римского правосудия. Лициния должна была бы быть седой, сгорбленной и морщинистой матроной, а не прелестным созданием со сверкающим взором, во всем расцвете семнадцати лет.

– Эбрамар! Что за чудо совершилось со мной? Неужели наука владеет тайной вечной молодости? – в сильном волнении вскричала я.

– Настанет время, когда ты все узнаешь. А теперь начинай укладываться: через три дня мы едем в Рим.

Не буду подробно описывать наше путешествие. В Александрии мы снова надели греческие костюмы. В качестве афинского мудреца Эбрамар высадился в Риме со своей женой Евхарисой. Человек, посланный вперед, уже нанял дом, и все было приготовлено для нашего приема.

Ты можешь себе представить, с каким чувством проезжала я по тем самым улицам, по которым меня несли на смерть в погребальных носилках. Впечатление от этого воспоминания было так сильно, что холодный пот выступил у меня на теле, и я почти теряла сознание.

На другой день по приезде Эбрамар сказал мне, что мой отец предупрежден и что после полудня я могу к нему ехать.

Войдя в комнату, я увидела сидящего в кресле старика, до такой степени высохшего, что он казался живым скелетом. Рядом с ним стоял другой сгорбленный старик, с седой бородой и морщинистым лицом. Глаза его показались мне знакомыми, но я не имела времени разобраться в этом впечатлении, так как оба глухо вскрикнули, когда я откинула свое покрывало.

Мой отец так взволновался, что откинулся назад, и я подумала, что он кончается. Упав на колени, я обняла его и стала покрывать поцелуями. Наконец он открыл глаза, взял меня за голову и плача посмотрел на меня. Успокоившись немного от двойного волнения найти снова меня после стольких лет, да еще молодой и красивой, он указал мне на другого старика, молча прислонившегося к стене и закрывшего лицо руками.

– Посмотри! Разве ты не узнаешь его? Это Креон, – тихо прибавил он.

Глубоко взволнованная, я подошла к Креону, протянула ему обе руки и пробормотала:

– Ты не хочешь меня видеть?

Креон выпрямился и, глядя на меня с выражением горечи и отчаяния, ответил:

– Тебя тяжело видеть! Я – сгорбленный старик; тебе же боги, тронутые твоей красотой, даровали вечную молодость. Пока горе, причиненное потерей тебя, сгибало мою спину и белило мои волосы, счастливый предатель жил с женщиной, которую я любил, которую он обещал отдать мне и которую похитил у меня. Бесчестный человек! Он обладал всем – и отнял у несчастного его единственное сокровище, осудив нас, меня и твоего отца, на полное одиночество, – прибавил он, сжимая кулаки.

– Ты несправедлив и неблагодарен! – строго ответила я.- Кому, как не ему, обязаны мы, что избавились от ужасной и позорной смерти? Если бы ты был терпеливей и благоразумней, мы бежали бы вместе, я не была бы преступницей и все вышло бы по-другому.

Креон побледнел и опустил голову. Это молчаливое горе пробудило во мне жалость. Я подошла к нему и поцеловала его.

– Забудь и прости то, что непоправимо! Будем друзьями и возблагодарим богов за то, что они даровали нам милость свидеться.

Наконец, мы все успокоились. Мой отец рассказал мне, что после моего освобождения он получил от Эбрамара только одну лаконичную записку:

«Она спасена».

Прошло несколько лет, а он не получал ни малейшего известия обо мне.

В течение этого времени мой брат Кай умер, а моя невестка вторично вышла замуж. Отец, вообразив, что, может быть, я живу в Греции с Креоном и боюсь дать о себе известие, отправился в Афины, где разыскал Креона. Тот тоже ничего не знал обо мне, но отнесся к отцу с сыновней любовью и окружил его нежными заботами. Они привязались друг к другу и много лет прожили в Греции.

Чувствуя приближение кончины, мой отец пожелал снова увидеть Рим и умереть в своем доме. Он вернулся в Рим вместе с Креоном, которого никто не узнал, так как прошло более тридцати лет и старая история была забыта.

Несколько дней спустя, Эбрамар тоже навестил отца и помирился с Креоном.

Годы успокоили пылкого скульптора и, кроме того, он чувствовал, что большая часть вины лежит на нем; осталась одна благодарность, которая и помогла простить. Только с этого дня Креон стал быстро угасать, и три месяца спустя после моего приезда, его нашли мертвым близ статуи весталки.

На цоколе этой статуи он написал:

«Творение моих рук, радостный призрак счастья моей юности, тебе – моя последняя мысль! Та, которую я высекал из мрамора, любила меня и принадлежала мне. Ее обожаемые черты были моим утешением».

– Надпись видна еще и теперь. После смерти отца, последовавшей через несколько недель за смертью Креона, я покинула Рим и увезла с собой статую. С тех пор это драгоценное воспоминание никогда не покидает меня и повсюду следует за мной. Мне она кажется действительным звеном, связывающим меня с далеким прошлым…

Нара умолкла и несколько слез скатилось по ее бархатистым щекам. Встретив печальный и тоскливый взгляд мужа, она пыталась улыбнуться.

– Вот видишь, несмотря на бессмертие и на все знания, строптивое сердце человеческое не может победить горя разлуки с дорогими существами и воспоминаниями о перенесенных тяжелых испытаниях.

– Нара! – с дрожью в голосе пробормотал бледный Супрамати. – Твой рассказ вызвал какие-то незнакомые мне ощущения и образы, – я скажу, почти воспоминания и пережитые чувства; но все это так хаотично и непонятно… Говорят, что души перевоплощаются и живут в новых телах. Но в таком случае, кто же я, Нара! – он схватил руку жены. – Ты знаешь это… Рассей этот мрак и освети мою душу!

Глаза Нары вспыхнули. Она наклонилась и положила руку на лоб мужа. Минуту спустя она прошептала:

– Креон! Помнишь ли ты счастливые часы, за которые мы так дорого заплатили?

Точно молния прорезала ум Супрамати и тяжелое покрывало спало с его глаз.

Он вдруг увидел храм Весты, жертвенник, на котором горел священный огонь, и белую фигуру весталки, лежащей в его объятиях.

В эту минуту он испытывал все счастье и тоску прошлого. Задыхаясь, он прижался головой к коленям Нары и та ласково провела рукой по его темным волосам.

– Теперь понимаешь, почему ты, а никто другой, сделался наследником Нарайяны? Эбрамар, хотя и поздно, сдержал свое слово и возвратил тебе любимую женщину молодой и красивой. Как и тогда, она покорила твое сердце. В течение всех твоих различных существований он оставался твоим покровителем. Отсюда происходит и то чувство любви, благоговения и доверия, которое охватило тебя при виде Эбрамара.

– Понимаю. Теперь я многое понимаю, – пробормотал Супрамати, выпрямляясь и отирая пот, выступивший у него на лбу. – Одна только вещь остается для меня темной: это твой брак с Нарайяной. Каким образом, любя Эбрамара, ты могла отдаться тому?