Переселенцы - Мария Сосновских
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щемило, сжималось сердце – чуяло беду… А тут еще, как на притчу, небо к вечеру затянуло по-осеннему низкими тучами, хлопьями повалил снег, ветер стал северным и такая метель поднялась – казалось, не весна на дворе, а вьюжный февраль.
Всю ночь не уснул Петр Васильевич, и всю ночь-ноченскую горела лампадка с деревянным маслом перед ликом иконы Николая Чудотворца.
Под утро метель начала стихать. Ветер, набесновавшись за ночь, как бы начал уставать, стал понемногу стихать и, наконец, на рассвете затих совсем.
Прядеинские старики, сидя в пожарнице, кто во что горазд обсуждали неожиданно нагрянувшие отзимки. У каждого своя примета была: если метель начиналась вскоре после Ирбитской ярмарки, то говорили: «Пьяные черти с ярмарки едут». Если около Евдокии: «Евдокия свои шубы выбивает». Если же отзимок приходился на время сева около Георгия: «Егорий Победоносец на белом коне змия копьем пронзает».
Обоз из Тагила наконец-то вернулся. Старый Елпанов уже помог бабам управить скотину и, преодолевая одышку, вышел с деревянной лопатой за ворота – убрать наметенный мокрый снег и посмотреть, не идет ли обоз. И как раз вовремя: обоз уже миновал мост и приближался к елпановскому подворью.
«Господи, да где ж у них седьмая-то лошадь?! Куда же они Карюху-то дели? И Фенка что-то не видно…».
– Здорово, Иван! Ну, как съездили? А Финоген с Карюхой где?
– Финоген вон в возу лежит, занемог он… Беда с нами приключилася, батюшка… утопили мы Карюху-то вместе с возом… в Реже утопили!
– Господи твоя воля! Да как же это вас угораздило?
– Сам знаешь, в дороге всякое бывает… Аккурат прав ты был намедни – зря мы поехали-то!
Работники спешно выпрягали усталых, взмокших лошадей. Анфиногену помогли встать, вылезти и повели в дом. Помогли раздеться и уложили его под теплое одеяло. У него был сильный жар, заложило грудь, и не давал покоя беспрерывный сухой кашель.
– Речку Бобровку мы, батюшка, переехали удачно, – начал рассказывать за ужином Иван, – и дальше решили зимником ехать. До Режа доехали, смотрим – наледь большая на реке-то. Ну, слез я с возу, пошел передом… Иду, пробую кнутовищем наледь, а она глубоковата! Ну, думаю, да неужто не проедем? Воронуха моя прошла; проехал я – хоть бы што, остальные за мной. А шесть лошадей лед-то подрастоптали, и Финоген решил, видно, стороной проехать, а там то ли пролубь зимой рыбаки выдолбили, то ли весенняя промоина была, да снегом ее припорошило… Фенко вместе с возом и с Карюхой в воду огруз; лошадь бьется в полынье-то, копытами скребет, чтоб выскочить, да где там… Фенко вожжи бросил, на край полыньи выкарабкался, а Карюха с возом на дно пошла… Одели мы Финогена в сухое, что нашлось, но продрог он шибко. Отъехали от Режа с полверсты, наломали сушняку, благо, кресало и трут с собой, костер разожгли.
Уж за полночь приехали в Ялунинское, ночевать попросились. Насилу Фенко на печь залез, ночью жар у него поднялся, а утром видим – вовсе худо дело-то… Оставили мы его в Ялунинском, а сами дальше в Алапаиху поехали, думали, отлежится, пока мы ездим. Наказали хозяйке лечить его, денег дали. Фенко и сам говорил: поезжайте, мол, а я полежу дня два-три, на печи прогреюсь, авось и полегчает. Хлеб в Алапаихе продали, загрузились и поехали в обратный путь. В Ялунинском видим – Финоген не то што не поправился, а вроде еще больше расхворался… Одели мы на его тулуп, другим сверху накрыли, так лежа он и ехал всю дорогу. Ну да че уж теперь, дома-то скоро пойдет на поправу. Утре надо баню истопить, после бани-то сразу полегчает, да и нам с дороги помыться надо…
Наутро жарко топили баню и парили Анфиногена, но и после бани тому не полегчало. На пятый день после приезда Анфиноген Елпанов умер.
Горе семьи было неописуемым. Но как вновь поднимается нива, кажется, уж совсем вбитая в землю градом, так и человек помаленьку отходит. Среди повседневных забот забывается и большое горе.
Прошло сорок дней после смерти Анфиногена. Весна была хотя и поздней, но теплой. Подошло время сева, и Иван Петрович Елпанов с работниками выехал пахать поле.
Новоявленная икона
После 1775 года город Ирбит стал крупным торговым центром Зауралья, известным на всю Российскую империю, а Ирбитская ярмарка разрослась и приобрела размах и славу почти такие же, как ярмарка в Нижнем Новгороде.
В описываемое время Ирбит находился на пересечении караванных путей на границе Европы и Азии; товары везли из всех городов империи. Из Сибири шли меха, с Урала – железо, из Ташкента и Бухары – ковры и фрукты.
Торговый люд устремился на ярмарку и из-за границы, так что и китайские шелка, чай стали не в диковинку. В городе появились небольшие заводишки – винный, пивоваренный, но с закрытием ярмарки жизнь как бы затихала, и снова воцарялось глухое захолустье.
Это было невыгодно купечеству и духовенству.
Церковники Ирбита нашли выход: с ведома Святейшего Синода во всех церквах во время заутрени и обедни священники стали произносить проповеди о чудесах новоявленной иконы Параскевы-великомученицы. Среди верующих распространились слухи – якобы одной старушке во сне послышался какой-то голос, который повелел ей на утренней заре идти на Кекурскую горку, что за речонкой Арай, и на высокой, одиноко стоящей березе взять святую икону.
Старушка на гору не пошла; сон в следующую ночь повторился, но она и на следующий день не пошла. В третью ночь таинственный голос был подобен грому: «Иди, раба Божья Федосья, на юг и на восток до восхода солнца, и придешь ты к горе. Возьми икону с высокого дерева и помести ее в храм. Она явилась вашему народу, чтобы спасти его. Если ослушаешься – вся семья твоя погибнет, а дом сгорит».
Наутро разбудила Федосья внучонка Ванюшку, и пошли они вдвоем к Кекурской горке. Нашли одиноко стоящую ветвистую березу, а на ней – небольшую икону в дорогом окладе. Федосья велела Ванюшке влезть на дерево и снять икону, но икона тут же пропала с глаз, как будто ее и не было… Вернулись они домой ни с чем. На четвертую ночь Федосье таинственный голос велел идти за иконой одной – тайно, чтоб никто не видел, и в дороге не оглядываться. «А отрока Ивана с собой не бери, – внушал голос, – иди одна, и забудь все свои немоги…».
На этот раз Федосья исполнила все в точности. Без всякого труда, как когда-то в далеком детстве, старуха залезла на березу и сняла явленную чудотворную икону.
Среди верующего люда ходили слухи, что чудотворная икона явилась в отдаленной глухой деревне; другие судачили, что в самом Ирбите, но явилась не старушке Федосье, а отроку Ивану…
А пока на Кекурской горке начали строить часовню. С тех пор так и повелось – каждый год к девятой пятнице отовсюду стекался народ. Верующих год от года прибавлялось, и через несколько лет был заложен собор Параскевы-великомученицы.
Цыганка гадала…
– Видала, кума, Иван-то Елпанов – какой еще молодчик? А ему уж за семьдесят!
– Че удивляться? Елпанов, поди-ка, в детстве голодухи не хватил, как мы с тобой…
– И двух уж жен пережил!
– Ну, третью-то уж, поди, не переживет, особо если возьмет молодую, лет восемнадцати…
– А што бы ему не жениться на молодой? Куда богатство-то девать будет? Дашку он не очень-то любит – та в мать пошла, злая да вредная, зятя за нее в дом он брать не будет, взамуж отдаст. А Пиюшка скоро и так сама по себе иссохнет от злости да от жадности…
То-то удивились бы прядеинские кумушки, если бы узнали, что в их досужем разговоре под лузганье семечек они были прямо-таки провидицами!
…В ярмарку Пия выпросилась у свекра съездить в Ирбит. Хотя она бывала на Ирбитской ярмарке много раз, но и теперь торжище поразило ее шумом, гамом, звоном и многолюдьем. Перед поездкой Пия выпросила у свекра денег, чтобы купить Даше оренбургскую шаль, и теперь ходила между торговыми рядами, высматривая подходящую. Вдруг, откуда ни возьмись – старая цыганка. Пронзив Пию взглядом черных, потускневших от старости глаз, она привычно затараторила:
– Дай руку, милая! Погадаю я тебе – о том, что есть, что будет, всю правду скажу!
Пия протянула старухе ладонь.
– Много ты горя претерпела, милая! И при богатстве живешь, да бедная, и при больших деньгах, да без копейки…
У Пии захолонуло сердце – ведь правду говорит цыганка-то…
Вместе они отошли в сторону от торговых рядов.
– Позолоти мне ручку, милая, – продолжала тараторить цыганка. – Всю, как есть, правду скажу…
Пия достала пятак.
– Да Бог с тобой, милая! Пятак – какие же это деньги? Дай хоть гривенник, тогда погадаю…
Пия достала гривенник.
– Живешь ты, голубушка, с дочерью в богатом доме, мужа у тебя нет. Скоро услышишь вести нехорошие, огорчаться станешь… Но на сердце это не клади – тебе же хуже будет… Долгий век проживешь ты в богатом дому, но не хозяйкой и не работницей проживешь. Дочь выдашь замуж тоже в богатый дом… Позолоти еще ручку – скажу, от кого ждать неприятности и чего остерегаться…