Сто имен - Сесилия Ахерн

— «Вог» упоминал ее в списке новых знаменитостей, в «Космополитене» она попала в рубрику «молодых и многообещающих». Она невероятная! — Гэби на миг прикрыла глаза и заерзала, пытаясь придать эпитету выразительности. Затем открыла глаза и снова затянулась.

— Все так, но она — закрытая книга. Либо вовсе не отвечает на вопросы, либо сводит все к работе. Я знаю, как много для нее значит работа, дух созданной ею фирмы и так далее, но для статьи этого мало. Другие люди из моего списка — они более… — Китти поискала вежливую форму, чтобы выразить свою мысль, однако сообразила, что с Гэби можно и не миндальничать. — Они более глубокие. Они интересны. Мне хочется знать о них больше и больше, и чем дальше я копаю, тем больше нахожу. А Эва вовсе не хочет открываться, и я не могу заставить ее говорить о том, о чем она говорить не хочет. Это противоречит моим профессиональным принципам.

Гэби иронически приподняла бровь.

— Во всяком случае, моим нынешним принципам.

— С ней трудно иметь дело, это я понимаю. Беда в том, что Эва… — Гэби выдержала паузу, заставляя Китти вслушиваться в каждое слово. — Она творческий человек. — Эпитет она произнесла как ругательство и понизила голос, чтобы никто не подслушал грязный секрет: — Из тех, кто думает, что искусство все скажет за них. — Она закатила глаза. — Честное слово. Все мои писатели так себя ведут. Работа — это самовыражение, а специально стараться вроде и не надо. Они не понимают, что люди вроде нас с вами помогают им продавать это чертово искусство. Знаете, сколько времени я угрохала, пока уговорила Эву завести блог? Они думают, что все это чушь, мешает их истинному призванию. А ведь живи Джеймс Джойс сегодня, он мог бы писать в твиттер — и всем было бы куда легче разобраться в его писанине. Вы со мной согласны?

Теперь уж Китти молилась о том, чтобы этот дурацкий разговор не подслушали.

— Во всяком случае, — махнула рукой пиарщица, — Эва — интересный человек, прекрасной души человек, просто вам нужно провести с ней больше времени, чтобы она открылась вам, — тут-то вы все и поймете.

— Вы что-то о ней знаете?

— Знаю больше других, но это не много. Разок-другой мне удавалось заглянуть глубже. Она три года встречалась с моим братом. Он идиот, но симпатяга. С тех пор мы с ней дружим. Я поклялась себе, что помогу ей, и я ее не оставлю.

Китти хотела поговорить с Гэби на другую тему, не имевшую никакого отношения к Эве Ву, но, раз уж они сидели тут, попивая кофе, ей стоило узнать побольше об этой девушке, которая пока что не укладывалась в ее сюжет.

— Мне бы помогло, если б я поговорила с кем-то из ее клиентов, узнала, что она для них сделала, что изменила в их жизни. Однако она держит все в тайне.

— Не то чтобы в тайне, но она защищает своих клиентов. Тут необходима деликатность. Она говорит, что ее задача не сводится к подбору подарка, и это правда: она делает нечто необыкновенное, чего никто другой не сумеет.

Китти покачала головой, так ничего и не поняв.

— Вы сами увидите в Корке.

— Откуда вы знаете, что я еду в Корк?

— На свадьбу. Разве нет?

— На свадьбу в пятницу! — выдохнула Китти. — Ну конечно же!

Она так переживала из-за подготовки к побегу Берди, что забыла о свадьбе, на которой Эве предстояло вручать подарки семейству Уэббов.

— Эва едет на машине? — уточнила Китти.

— Да, а что?

— Спросите ее, не согласится ли она поехать в Корк вместе со мной — в четверг на автобусе. Мне кое-что предстоит там сделать, и Эве, я думаю, это будет интересно.

— Хорошо! — откликнулась Гэби, углядев через плечо Китти своего очередного клиента. — Вон идет Джулс Скотт, писатель. Пишет обалденно, а в разговоре двух слов связать не может. Если я ему хоть одно интервью организую, уже будет счастье, — уголком рта доложила она Китти, в то же время радостно махая рукой своему подопечному.

— Погодите, у меня есть к вам просьба. Конечно, с этим к вам часто обращаются, но, может быть, вы окажете мне огромную любезность. — Китти подобралась наконец к истинной цели этой встречи. Она выложила на стол потерянную Ричи флешку и одарила Гэби самой сладкой своей улыбкой.

К величайшему облегчению Китти, Гэби расплатилась по счету кредиткой своего издателя — решила-таки подкупить журналистку, чтобы та написала о Эве. Чувствуя себя в долгу перед Эвой — не за кофе, за то, что уклонялась от встреч, — Китти добралась до офиса Джорджа Уэбба и на входе набрала номер Найджела.

— Адвокатская контора «Моллой и Келли».

— Это Китти Логан. Стою у ваших дверей. Эва оберегает своих клиентов и ничем со мной не делится. Если вы хотите, чтобы я смогла написать о ней, поговорите со мной сами.

Он помолчал, потом ответил:

— Ладно.

Пять минут спустя он предстал перед Китти в очередном своем щегольском костюме. При виде ее велосипеда он презрительно скривил рот:

— Ну и ну. Давайте-ка отойдем в сторону, Джуди Блум[11]. Не хватало, чтоб меня увидели рядом с девицей в прошлогодних тапочках.

Китти усмехнулась и покорно направилась к памятнику Голоду. Остановилась там, глядя на мутноватую Лиффи.

— Прямо к делу: я гей. — Найджел покосился на Китти, но та, разумеется, не собиралась это комментировать. — Я родом из маленького прихода в Донегале, где все друг друга знают. Едва я научился говорить, как уже знал, что я — гей, а для моей семьи это нечто невообразимое. Мой отец держал молочную ферму, унаследованную от отца, деда, прадеда. Я был единственным сыном, и все думали, что я продолжу семейное дело. Но мне такая жизнь отнюдь не улыбалась. Мои родители — католики до мозга костей. Ад для них — вполне реальное место. Поймай они кого-то из моих сестер на добрачном блуде, они бы вытолкали ее из дома. Они жили в мире строгих правил и соблюдали их. Ничего за пределами своего мира не знали и знать не хотели. Гомосексуализм! — Он горько рассмеялся. — Можете себе представить, что они думали по этому поводу. Мой отец не мог взять в толк, как это я отказываюсь по гроб жизни разводить коров, а уж насчет любви к мужчинам — тут бы он вовсе выпал в осадок. Стоило мне заявить, что я не хочу быть фермером, он на год перестал со мной разговаривать. Теперь представьте, что он почувствовал, когда я сказал ему: я — гей. Не сказать я не мог: я встретил человека, который стал для меня всем, и умалчивать о нем, о нашей жизни в Дублине, не брать его с собой на семейные встречи — все это казалось бесконечной и бессмысленной ложью. И вот я признался им, и мама вроде бы сумела с этим справиться при условии, что мы никогда больше не будем возвращаться к этому вопросу.