Минус (сборник) - Роман Сенчин

– Что ж ты вернулся? – интересуюсь. – Помнишь, клялся, что если туда попадешь, то стопроцентно останешься. Готов был бомжом стать парижским.

– Клошаром, – поправляет он и тут же тускнеет. – Был бы я один, может, и остался бы. Но жена… Тем более на башли ведь ее предаков ездили в основном. Две тысячи баксов ухлопали.

Выпиваем еще. Кирилл, пересилив себя, прекращает изливать восторги и интересуется:

– А у тебя как дела? С Лизой не помирился?

– Нет, и не собираюсь. У нее своя жизнь, у меня – своя.

– У вас же ребенок.

– И что? Мало, что ли, таких, у кого вообще отца нет?

– Ну так вообще-то…

– Мое главное дело – писать. А размениваться я не собираюсь.

Я говорю это всерьез, но, сказав, пугаюсь, что Кирилл усмехнется. Напрягаюсь и жду. Нет, он кивает мне без намека на иронию.

– И с Татьяной тоже не общаешься? – его новый вопрос.

– Нет. Ну ее. Она теперь у нас православная. Повестушку тут написала про то, как шлюшонка одна дворовая в Бога поверила. – Повесть на самом деле сильная, и потому я, наверное, злюсь – ведь, значит, правдивая. – Сначала анашой торговала, деньги у метро шкуляла на пиво, петрушилась со всеми подряд, а потом, видишь ли, монастырь, покаяния, послушания. И сама ходит такая. – Я втягиваю щеки. – Непорочная дева.

– Да-а, – вздыхает Кирилл и наполняет стопки, – трудно в наше время удержаться, чтобы во что-нибудь не поверить.

Когда-то он с полпинка заводился по поводу религии – моментом начинал верующих поносить, собирался написать роман про истинную жизнь Христа, а теперь вот сочувствующе: трудно во что-нибудь не поверить.

Выпили, поковыряли закуску. Градус встречи заметно упал…

Наш столик в углу. Я сижу к залу спиной, но хватает гула многих хмельных голосов. Как всегда, народу в буфете полно – это последнее место в ЦДЛе, где простому смертному можно выпить и более-менее закусить, а раньше, говорят, Дубовые и прочие ресторанные залы были забиты писателями, здесь гуляли бок о бок секретари союза, модники вроде Аксенова и рванина типа Рубцова. Нам же известен лишь этот буфетик на два десятка столиков, работающий до детских девяти вечера…

Иногда из гула выделяются связные фразы, и от них становится грустно и как-то так сладковато: «Помнишь Петьку Па… Паламарчука? Вот был мужик! Он бы тут всех-х…», «Читал мою подборку в “Московском вестнике”? Нет? На, читай! Мне ни за одну строчку не стыдно!», «Бляха, Михал Михалыч, почему же ты меня, бляха такая, никак не уважаешь-то?!»

– Когда в Берлин? – спрашивает Кирилл, катая пустую стопку по столу.

– Пять дней осталось. А завтра – день рождения.

– Да? – Но в голосе не слышится удивления. – Отмечать будешь?

– Нет, надоело…

Кирилл наливает по новой, заодно, почти шепотом, произносит:

– У меня, Ром, к тебе просьба.

– Какая?

– Давай сначала накатим.

Накатили. Он глотнул томатного сока и суетливо поднял с пола пакет. Поставил себе на колени. Вынул папку. Я слежу за его действиями, предчувствуя не очень, мягко говоря, приятное.

– Вот закончил переработку «Полета…», – Кирилл говорит по-прежнему тихо, вкрадчиво, нездорово-пронзительно глядя в глаза.

– Молодец…

– …и у меня к тебе просьба такая…

– Ну?

– Ты ведь будешь там встречаться, в Берлине, с издателями, с переводчиками. Тебя туда за этим и пригласили, я так понимаю.

– Наверно…

– И вот… передай, если не трудно, кому-нибудь там мой роман. Скажи, что, дескать, вот одного парня… Написал… В России не хотят печатать из-за экстремальности. Решат публиковать – отлично, нет – нет. Просто отдай. У, как?

– Давай. Мне не трудно.

Кирилл прячет папку обратно и передает пакет с надписью “Marlboro”, как кейс с секретными документами – из руки в руку, под столом. А затем, сделав дело, бодро наполняет стопки. У меня же настроение от этой его просьбы окончательно портится. Как ни крути – а напряг.

– Ну, Роман, за удачу! Уверен, если напечатают – он вызовет резонанс!

Эх, романтик…

Чокаемся и пьем. В пол-литровом графине осталось еще раза на два.

– Вчера только закончил переработку. Всю ночь сидел, торопился. Думал, ты завтра летишь… Даже с женой поругался. Свет на кухне ей спать мешает!..

Роман «Полет на сорванной башне» Кирилл начал писать сразу, как поступил в институт. Писал три с лишним года. Получив в двух издательствах отрицательные отзывы, около двух лет перерабатывал. Опять куда-то носил. Отказали. И вот – новая попытка. Через меня.

Закончив жаловаться на жену, Кирилл интересуется:

– Что сейчас пишешь?

– Да так… – Откровенничать мне не хочется, но и не ответить не получается. – Повесть писал… не пошла. Теперь новую начал.

– О чем?

– Как молодой человек приехал в Москву и что здесь увидел.

– А?.. – Лицо Кирилла искажается. На нем – ужас, обида. Я понимаю – ведь его «Полет…» о том же самом, и «Полет…» уже создан, обработан и переработан, готов для издания… Спохватываюсь, тороплюсь заверить:

– Да нет, нет, у меня все там будет иначе! Совсем не похоже. Ты что!..

Постепенно, с трудом, пятнами гримаса ужаса исчезает, а рука Кирилла, мелко дрожа, наполняет стопочки.

Как всегда перед каким-нибудь важным событием, большим праздником или отпуском (для меня это все – скорый-скорый отъезд в Берлин) – на работе запарка, проблемы, нервоз. Мозги дымятся.

Ту типографию, где мы печатали книги, вдруг взяла и купила какая-то нефтяная компания и тут же принялась оборудовать на ее территории нефтебазу. Пришлось срочно заказывать «ЗИЛ» и вывозить оттуда наши тиражи; теперь Людмила Николаевна пытается вытащить из почти бывшей уже типографии переведенные туда деньги. К тому же приближаются договорные сроки выпуска трех книг, а книги эти пока существуют лишь в виде верстки.

Протяжно, со стоном вздыхая, Людмила Николаевна то и дело звонит по телефону, одних упрашивает, с другими ругается, а я и наши старички смотрим на нее с состраданием, но помочь и не пытаемся – не разбираемся мы в этих делах.

Сижу в кабинетике как на иголках (заняться, как назло, нечем), выискивая повод смыться. Морщу лоб, покряхтываю от натуги. И наконец нахожу.

– Может… гм… – начинаю осторожненько. – Мне поехать к Ирине Юрьевне? Надо ведь набор «Блокадной книги» досверить.

Начальница, оторвавшись от бумаг, смотрит на меня, что-то соображает, а я для убедительности добавляю:

– Тоже ведь скоро начнут книгу требовать. В январе, кажется, у них юбилей то ли прорыва блокады, то ли снятия…

И Людмила Николаевна (слава богу!) кивает:

– Давай, Ромик, езжай. И как закончите – отвези сразу верстальщику.

– Хорошо, конечно!..

Нарочито не спеша, с ленцой собираюсь. Укладываю в сумку кое-какие бумаги, надеваю пальто. Прощаюсь. Мне желают удачной и плодотворной поездки. В глазах Александра Евсеевича гордость за меня, Георгий Михайлович советует побывать в Потсдаме («почти наш Петродворец»), Валентин Дмитриевич дает телефон своего старого друга-немца («на всякий случай»). Я благодарю, спиной вперед выхожу из кабинетика.

На лестнице вспоминаю, что забыл чуть ли не самое главное. Досадливо морщусь, плюю через левое плечо, возвращаюсь.

– Извините, а можно несколько моих книжек взять? Подарить там кому-нибудь, может.

– Какой разговор! Ты прямо как не родной… Бери сколько нужно.

Набиваю сумку своей первой книгой, той, где моя фотография на всю обложку. По-любому, экземпляры мне пригодятся. Хоть в Берлине, хоть здесь. Прощаюсь снова. Снова слушаю напутствия, а потом пячусь в коридор…

С «Блокадной книгой», как, впрочем, и со всеми другими книгами, – заморочек по горло. Я и сам запутался, в чем именно они состоят, вроде бы в том, что набор сделали по первому изданию семьдесят какого-то года, а оказалось, что в последнем, перестроечном, масса дополнений, уточнений, новых фактов. В итоге теперь нужно сверять набор с последним изданием и внести в него правку. Если сверять в одиночку, можно запросто спятить, и мы договорились со вдовой одного из составителей книги Ириной Юрьевной работать в паре. Она читает набор, а я слежу по последнему изданию – что так, что не так. Говорят, раньше по этой методе сверяли академические собрания сочинений…

Мы уже встречались два раза, осиливали по сто с небольшим страниц и сегодня, наверно, закончим – нужно прочесть последнюю треть. Обязательно нужно, чтоб завтра утром я отвез набор к верстальщику, а потом, с чистой совестью, стал собираться в Берлин.

Первым делом Ирина Юрьевна приглашает покушать. Я предлагаю другой вариант:

– Давайте лучше сначала поработаем. Все равно ведь нужно будет передохнуть.

Садимся в кабинете ее мужа, писателя Адамовича. Все стены упрятаны за книжными стеллажами. Письменный стол темного дерева, удобное кресло, слегка напоминающее то, что принесли мы с Лизой когда-то из Щукинского училища…