Похищение столицы - Иван Дроздов

И он продолжал:

— Сейчас в России нам памятники ставят. В Москве Высоцкому, в Питере Остапу Бендеру, и где–то еще Паниковскому… Знающие люди говорят: «Нигде, ни в одной стране такого уважения евреям не оказывали. Даже и в Израиле так не чтят своих соплеменников».

Старрок знал, какая ярая националистка его собеседница, но знал он также, что ее любовь к своему народу сродни чувствам евреев, чей национализм не знает никаких границ и в наш век радио и телевидения стал известен всему миру. Старрок был умным человеком, не чужд справедливости и мысленно, в беседах с самим собой, признавал, что национализм русских, в отличие от национализма евреев, уважает национальные чувства всех других народов и как бы говорит: любите вы на здоровье свою нацию, — и это даже хорошо, мы за это уважать вас готовы, — но не мешайте и нам любить братьев по крови. Не лезьте в душу, не захватывайте наших газет, наших театров, телевидения. А если вы уж и в Кремль тихой сапой заползли, и там все места заняли, так этому и прощения не будет. Захват власти в стране с такой великой боевой славой будет изучаться историками многих поколений. Появится литература, объясняющая этот феномен. Люди других стран будут учиться на опыте русских. Драма русского народа уж в который раз сослужит пользу человечеству, разбудит бдительность, научит народы не только с опаской смотреть на врага внешнего, но и распутывать тайные ходы врагов внутренних. Маленький и коварный народец, сумевший обмануть великана, станет синонимом лжи и обмана, а его вожаки и кумиры приобретут репутацию вселенских негодяев. Вот уж истинно говорят: нет худа без добра.

Неприятны Старроку разговоры на эту тему с майором Катей, но не бежит от них милицейский генерал, не уклоняется. Слушая эту мудрую, как тысяча змей, девицу, он как бы пытает свою судьбу, смотрится в зеркало, где отражается завтрашний день еврейства. При этом он думает: не напрасно же так много его соплеменников уехало за рубеж в последние годы. И уезжают все больше старые и молодые люди, слух идет, что будто бы в России всего лишь семьсот тысяч евреев осталось. Это из пяти–шести миллионов–то! На взгляд поверхностный может странным показаться такой бурный, словно кавказский сель, исход его родичей; но так лишь человек неумный может подумать. А ум глубокий, проницательный смотрит в корень явления. Корень же уходит не в природу власти, которая по милости Горбачева и Ельцина вдруг у евреев оказалась, а тянется туда, где кипят страсти народные, шумит и волнуется океан жизни главного народа, то есть русского. Они–то, русские, вот как и она, эта очаровательная фарфоровая куколка, хмурят брови, грозно поводят взором, все громче и громче вопрошают: кто развалил империю и испортил жизнь на Руси?.. А ответ находят всюду, куда ни глянут. Телевизор включат — там если богач, так Гусинский, если политик, так Явлинский или Жириновский. Тут и дураку все понятно, а народ–то прост–прост, а не дурак. И часто после таких дум Старроку является мысль: не пришел ли час и ему собирать чемоданы?..

За разговорами неожиданно подъехали к лагерю. Тут уж три автобуса с ребятами стояли, фабричная команда дружинников на полянке леса расположилась. Катя им сказала: держитесь подальше от места свары, они вооружены. И со Старроком, с Артуром и Тихим стали совещаться, как блокировать девушек и брать мафиози. Были с ними и кореец, и сторож — рассказали, что кавказцы в количестве одиннадцати человек, и с ними какой–то суданский важный чиновник, и полковник милицейский в столовой сидят. Несколько столов сдвинули и под главной люстрой вино пьют, шашлыки едят. Окружить их или войти к ним — рискованно. Пальбу откроют, побьют многих. И тогда Екатерина сказала:

— Я в гражданском платье, зайду к ним и предложу сдаться. На женщину руку поднять не посмеют.

Артур возразил, но Старрок глубокомысленно молчал. План казался ему единственно правильным. Пока майор Катя ведет там переговоры, они здание окружат, все выходы закроют. Кавказцам делать будет нечего — сдадутся.

А Катя, не дожидаясь одобрения, стремительно оторвалась от них и пошла в столовую. Распахнула дверь, встала посредине залы у колонны.

— Здравствуйте, господа! Хлеб–соль вам!..

Полковник Автандил привстал:

— Катерина! Зачем ты здесь?

— Я не одна, господин полковник. Генерал Старрок омоновцев на трех машинах привез, они здание окружают.

Заволновались кавказцы, двинули стулья, Катя подняла руки:

— Спокойно, господа! Давайте о деле говорить. Куда и кому вы триста девушек отправляете?..

Ее голос потонул в шуме; кавказцы, озираясь, пятились к черному выходу. На месте оставался один полковник. А из кухни выскочил молодой кавказец с усиками, в руках его блеснула вороненая сталь пистолета. Катя машинально отклонилась за колонну, и в тот самый момент раздался выстрел. От колонны отлетела штукатурка. Еще выстрел. Кавказец подбежал к окну, прицелился, но Катя, достав из кармана юбки свой маленький «Вальтер», пряталась за колонну. И когда прозвучал третий выстрел и кавказец барсом к ней бросился, она нажала курок. Кавказец дрогнул, схватился за шею. Из руки выпал пистолет. Поднял стул и двинулся на Катерину. Она снова выстрелила. Теперь уж кавказец остановился, вытаращил на нее страшные черные глаза, раскрыл рот. В столовую ворвались омоновцы, кто–то дернул за руку Катю, заслонил собой. Это был Олег. Ногой он толкнул кавказца, поднял с пола пистолет и потащил к выходу Катерину. А на дворе послышались выстрелы. Омоновцы брали кавказцев. Кто–то докладывал Старроку:

— Взято одиннадцать человек.

Старрок к Автандилу:

— Это все?

— Да, все.

Катя рванулась из объятий Каратаева, подошла к Старроку. Сказала:

— Верно, их было одиннадцать. Двенадцатый — полковник.

— Ты что же, считала?

— Успела пересчитать.

— Хорошо, жива осталась. Пришлось бы мне отвечать за тебя перед министром.

— Я бы не хотела, чтобы вы за меня получили выговор. Надеюсь, получите орден.

— И тут язвит, шельма! — подумал Старрок.

В залу, между тем, вводили кавказцев. Их было одиннадцать молодых, холеных и здоровых мужиков. На ходу им крутили руки, вытаскивали из карманов документы, ножи, пистолеты. Раненый сидел на стуле возле окна.

— А этого перевяжите.

Катя подошла к нему, сорвала с него белую рубашку, разорвала на тряпки, стала перевязывать. Он смотрел на нее жалобно и виновато. Прохрипел:

— Это ты меня?

— Сам себя наказал. Не начни ты в меня палить, так и цел бы остался. Злой ты, как шакал, а таких–то Бог карает.

Старрок приказал отправить его на машине Автандила в больницу и там выставить часовых.