Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Решил умереть», говоришь?! — вдруг резко перебил меня Носов. — Ну так и помирал бы! И ты могла бы вместе с ним, раз так его жалела!
— Любила, — поправила я.
— Так тем более! Зачем вам, сволочам, понадобилось впутывать меня?
— Я ведь сказала: мы хотели отомстить тебе, — пояснила я. — И у нас это отлично получилось. Наш план полностью сработал. Ты — в тюрьме, и тебя обвиняют в убийстве. Но, как справедливо заметил мой Нестор, для тебя тюрьма была бы еще слишком мягким наказанием. Куда более непереносимым для тебя должно было стать то, что тебя в итоге принимают именно за него, за Нестора Носова! И я вижу, что мы были правы: тебе совершенно нестерпимо это осознавать.
— Особенно после того, что я услышал сейчас, — с ненавистью прошипел мне Носов.
— Я думала, ты и сам догадаешься, — равнодушно пожала я плечами.
Тут он все-таки усомнился — или сделал вид, что усомнился:
— А может, дело все же в чем-то другом? Может, ты все врешь?!
— А какой мне смысл врать? — хмыкнула я.
— Ну ладно… ладно… — нервно забормотал Носов. — А можешь ли ты… можешь ли… доказать это?
Я предусмотрела такую возможность.
— Да пожалуйста, — сказала я и вытащила из сумки тетрадь. — Вот мой дневник. Ты, кажется, и не знал, что я веду дневник?
Носов угрюмо покачал головой.
— А я вот вела. И записывала всю правду. Хочешь послушать? — Я перелистнула несколько страниц и сделала вид, что читаю: — Вот, например, хорошее место. «Одиннадцатое апреля. Мы с Нестором поставили окончательную точку в разработке нашего плана. И хотя в соответствии с этим планом моему любимому придется умереть, я согласна с ним, что это будет не только красивая, но и необходимая смерть. Только так мы сможем расплатиться с общим предметом нашей ненависти. Мы обсуждали этот план во всех подробностях в течение пары часов. А потом занялись любовью. Еще никогда я не отдавалась Нестору с такой страстью. Несмотря на все, что моему любимому пришлось пережить, в постели ему нет равных. Никакого сравнения с бесталанным и бесчувственным даже в этом отношении подонком У.».
И тут Носов выкинул такое, чего я никак не ожидала. Ему даже удалось не на шутку напугать меня своими действиями. Резко дернувшись всем телом в мою сторону, он зубами схватил тетрадь. Я взвизгнула и, вскочив, мгновенно отбежала к стене.
Перевалившийся же через стол Носов повалился на пол. Мою тетрадь он придавил животом.
Вбежал охранник — и с недоумением посмотрел сначала на валяющегося Носова, а затем на меня.
— Позовите следователя! — потребовал лежавший на полу Носов. — Срочно! У меня важная информация по моему делу! Я хочу дать показания!
Охранник ничего ему не ответил, а лишь распахнул дверь, чтобы я смогла выйти. Он уже понял, что продолжать беседу с подследственным я не намерена.
Я с достоинством вышла наружу, даже не посмотрев на Носова.
Не знаю, удалось ли ему показать ту тетрадь Всеволоду Савельевичу — я с ним еще не говорила. Бояться мне, разумеется, нечего: в захваченной Носовым тетради — конспекты совсем других ролей, к Антиалле не имеющих отношения.
Роль же этой самой Антиаллы я, кажется, сыграла сегодня безупречно. Носов мне явно поверил. Вывод: он наверняка вернется к своим изначальным показаниям, то есть будет называть себя Устином, а меня — грязной обманщицей. И для него как для Устина действительно покажется непереносимым продолжать считаться Носовым. Он должен решить, что для него лучше умереть, чем называться столь ненавистным ему теперь именем.
А мне, равно как и следствию, только этого ведь и надо.
29.5.62
Сегодня должна была собраться медицинская комиссия — «чествовать» Носова.
Полдня я провела как на иголках, ожидая новостей, а ближе к вечеру наконец позвонил Всеволод Савельевич — и предложил встретиться с ним вечером, чтобы обсудить, «чем увенчалась ваша затея, Алла Вадимовна». По его тону мне показалось, что он чем-то недоволен, но, конечно, согласилась с ним увидеться. Он предложил подойти к семи к памятнику Пушкину. Прямо как будто свидание мне назначил.
В результате встречи выяснились две вещи. Первая: следователь действительно уже несколько раскаивается в том, что помог осуществиться «моей затее». Возможно, на него за это разозлился не только Филипп Филиппович, но и еще какие-нибудь старшие товарищи. И вторая вещь: Всеволод Савельевич пытался за мной ухаживать! Да-да, очень робко и неуклюже, но все-таки недвусмысленно. Этим интимным интересом ко мне, судя по всему, и было продиктовано его изначальное согласие оказать мне помощь.
Не буду пересказывать здесь все его словесные (иных, к счастью, не было) поползновения в мою сторону — и мои вежливые пресечения этих попыток. Сосредоточусь лишь на том, что представляло для меня интерес.
Когда мы только встретились (я пришла раньше семи, но Всеволод Савельевич уже ждал меня у Пушкина и переминался с ноги на ногу, как нетерпеливый влюбленный юноша), следователь сразу начал отпускать мне комплименты (в своем кабинете он себе такого не позволял!) и даже предложил зайти куда-нибудь поужинать. Но я заявила, что только что из-за стола, сдержанно поблагодарила и перешла к делу:
— А есть ли какие-нибудь новости насчет вашего подопечного?
— Носова-то? — неохотно переспросил следователь. — Да, Алла Вадимовна… Кажется, у вас все получилось… — Он глубоко вздохнул: — До сих пор не понимаю, как вы это сделали… Признаться, я не верил в успех вашего предприятия…
— …и только потому и помогли мне, — закончила я, догадавшись, почему он так поступил.
— Да нет, — сказал он таким тоном, что стала очевидна правильность моей догадки. — Раз вы попросили, я просто не мог отказать вам.
— Ну расскажите уже поподробнее, что там и как! —
