Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

– Да, – полковник вставил в рот сигару, хотел прикурить, но потом оставил это занятие и с сожалением швырнул коричневый палец ее в урну. – Улльра, попавшая к Барону от найденной девочки, – это улльра, которая соединила его силу и силу Старца. И эта улльра где-то «ходит» сейчас… Может, поэтому они и не могут вывезти наш объект – силы улльры не хватает. А девочка… Хм. Да. Как же ее занесло-то из Персии да в Монголию?

Горский пожал острыми плечами, приподнявшими его пиджак.

– Караванные пути, – неслышно сказал он. – С караваном. Из Персии – в Пекин. Не исключено, что это был русский караван. А там… черт его знает. Сами понимаете – десять веков почти! Эта линия могла и в Сибири развиваться, и на Урале.

Заратустров помолчал. Вдруг зло отпихнул от себя бумаги, алчно лезшие прямо на него, на черную форменную рубашку с малиновыми погонами. Встал. Засобирался.

Горский следил за ним, но ничего не спрашивал. Поняв его немой вопрос, полковник проворчал нехотя:

– Все! Ждать дальше нечего. Активируем нашу запасную группу, Игорь Борисович. Сам поеду. Пусть ребятки поработают, хватит им в игрушечки играть. Есть машина оперативная? А, ладно, я на своей.

Витязь на картине смотрел вдаль, на серебристое дыхание гор, которое явно не предвещало ничего хорошего.

«…скандальная публикация бразильских журналистов уже не затронет Ханса Фидерберга, бывшего оберштурмбанфюрера СС, мирно скончавшегося на прошлой неделе в Буэнос-Айресе. Однако она вновь подняла тему укрывательства нацистских преступников в Южной Америке… Фидерберг служил в одной из самых секретных нацистских организаций – мистическом „Аннэнербе“. Журналисты опубликовали фрагмент его дневников, посвященный секретной миссии Фидерберга в печально знаменитом концлагере Заксенхаузен и выполнению таинственной директивы „OZZ-78“. Согласно этой директиве, всех женщин цыганских кровей в возрасте от 12 до 28 лет следовало сразу же отделять от общей массы заключенных и увозить в лаборатории „Аннэнербе“, расположенные в Мюнхене. Сам бывший эсесовец не слишком внятно повествует о бесчеловечных опытах гитлеровцев в отношении несчастных – о попытках воздействия на половые органы молодых женщин кислотами, раскаленным железом, о введении в кровь жертв каких-то препаратов. По его словам, все делалось для обнаружения некоего таинственного знака, о котором немедленно нужно было доложить Гиммлеру… Но, судя по дневнику Фидерберга, такого знака ни разу не проявилось, и более трехсот истерзанных цыганок нашли свой конец в зловещей печи Заксенхаузена…»

Жанна Феретти. «Седой нацизм»

La Repubblica, Турин, Италия

Тексты

Патрина, Мирикла и дети

Пляж у Чемского бора – галечный. Берега тут не засыпаны ласковым мелким песком, который выносит Обское к прибрежьям сиятельного Академгородка. Нет, здесь крупная галька, которая похожа на чудовищно выросшую, бешено распухшую серую перловку. За соснами, жарко дышащими смолистыми телами, – огород коттеджей; за ними – мертвые трубы заводов Левобережья, заросшие травой железнодорожные линии, прокрадывающиеся сквозь весь этот рабочий район в изгородях рябины и занавесях лопуха.

Пляж на Чемском любят немногие. Только ценители. Потому что тут нет самоварных будок мороженого, нет потертых пивных шатров, и нет даже милицейской конторы. Пляж окружают диковинного цвета валуны и холмы. А уж в холмах этих вольно плодиться и размножаться, пить и отдыхать всем, кто презрел комфорт ради свободы изысканных удовольствий.

Для Патрины это были джунгли. Присев на корточки, она разглядывала кустарник почти в человеческий рост и порхающую живность. Сосны стояли над ней, как стражи. После нескольких дней скитания по темным, пахнущим кошачьим дерьмом коллекторам, по холодным, как тюремная одиночка, камерам городской вентиляционной системы это было выходом в новый мир. Словно искусно вырезанные рукой невидимого скульптора, ноздри девочки улавливали все запахи этого окружающего мира, ее голая коричневая пятка подставляла себя под лапки ползущего муравья, а руки крутили стебельки синеньких цветочков, рвущихся к солнцу на самом исходе лета.

Патрина подросла, изменилась. Ее тело, сменившее уже десяток одежек, по-прежнему сохраняло неуклюжую грацию подростка. Но уже настал тот неуловимый момент превращения серой куколки в бабочку, когда вдруг вырастает бархат сморщенных крылышек, желающих сделать первый взмах… Ее волосы стали пушисты. Они непокорно, как ни укладывай и ни причесывай, закипали на смуглом высоком лбу, над огненными глазами. Ее губы стали выпуклы, они сочились природным желанием и раскрывались ожидающе, когда она СЛУШАЛА. А слушать Мирикла ее научила. Девушка впитывала в себя все, молча и жадно. Ее руки, по-прежнему тонкие, с короткими ногтями, оставались гибки, но теперь эти длинные пальчики с чуть приплюснутыми фалангами все чаще замирали в неподвижности – словно думали: плести венок или сжимать рукоять пистолета. Эти худые, в царапинах пальцы помнили тяжесть Beretta 92 FS – девятимиллиметрового, пятнадцатизарядного оружия, любимого продюсерами гангстерских фильмов. Но они уже почему-то сладко ныли, когда она прикасалась ими к чему-то нежному: к коре березы, к листочку папоротника, прорезавшему день длиннополой кистью. В ее руках накопилось ожидание ласки, нежности…

По стебельку карабкалась пятнистая божья коровка, рыже-черная капелька. И в этот момент в шелест леса, в пергаментное шуршание недолгих волн, сосущих гальку берега, вмешался жалобный, тусклый плач ребенка.

Патрина выпрямилась. Ее подростковое жилистое тело с рано оформившейся грудью напряглось и вытянулось струной. Инстинкт, много веков назад заложенный природой, проявился, и пальцы босых ног охотницы впились стальными крючьями в песок. Плачет человеческий детеныш… беда… Надо помочь!

Девочка приподнялась. За шумящим подлеском виднелась небольшая поляна, с остатками неумело, по-детски затеянного костерка – уже дымящего, но так и не разгоревшегося. А вокруг костра прихрамывал, тонко плача, малыш. Голенький. Белотелый. Впрочем, еще белее была попка – след недавно сброшенных трусиков. И сейчас, мелькая этими дольками белого, сочного яблока, парнишка бегал вокруг костра, иногда садясь на песок и царапая ручками крохотные пяточки.

Патрина не размышляла. Она бросилась из кустов, снося головки репьев на свою длинную юбку – та по-прежнему облегала ее бедра, а выше торчала прорехами джинсовая жилетка, расшитая разноцветным бисером. На худых запястьях ее лохматились фенечки.

Малыш не удивился появлению из кустов черноглазой, растрепанной тетки, ибо для него она была чем-то быстрым, жарким и неопределимо материнским. Он просто сел на песок попкой, глядя на нее хитро кругленькими и блестящими, как черешня, глазенками, и хмыкнул, протягивая ножку.

Девочка знала, что делать с занозой, которая, судя по всему, и мучила четырехлетнего карапуза. Поэтому она тоже удобно уселась на глинистый песок у увядающего костра и просто взяла в свои худые, тонкие руки его крохотную, похожую на пирожок, ножку. Занозу надо было вынуть, и в этом состояла окончательная правда жизни.

Тем временем по полосе прибоя, расшвыривая мозолистыми ступнями мелкую гальку, брела особа в роскошном платье цвета спелого шафрана, совсем не походящем для купания – собственно, купаться она, видно, и не собиралась. Ибо платье было натянуто кое-как, на сухое, разве что чуть потное тело. Особа постоянно поправляла свой наряд и изредка обеспокоенно кричала:

– Даня-а! Яна-а! Вы хде? А-у!

На ее шакальи завывания с другого конца берега вышел охранник в черном костюме и остроносых штиблетах, увязающих в камешках и стеблях. Он понял, что девушка в желтом прошла по траверзу мимо, и устремился на запах дыма.

То, что он увидел, заставило его мускулы напрячься и мигом принять боевую стойку. Какая-то девка, явно грязная, лохматая цыганка, впилась своими здоровыми, белыми зубами – это было видно и с десятка метров! – в ножку сына его шефа и что-то делала с ней. Пацан, которого звали Данилка, скулил, но не отбивался…

Охранник уже сделал такой характерный бросок – налететь и уничтожить. Ишь, цыганье поганое! Но едва его массивное, обтянутое костюмом тело продвинулось по этому леску в лощине, как тут же на что-то наткнулось.

Патрина только подняла глаза и, не отрывая рта (она уже вцепилась передними резцами в тончайший краешек занозы), посмотрела на этого плотного дядьку в запыленных ботинках и темном костюме, промокшем от пота. Она просто ударила его в мокрый лоб взглядом своих черных глаз.

Охранник был человеком неглупым, ибо с четвертого курса Академии ФСБ был вычищен всего лишь за фантастическую по размаху пьянку, вызванную изменой любимой девушки и прекращенную только караулом спецподразделения ФСБ. Поэтому он, наткнувшись на этот взгляд, сразу мысленно ощупал его, как острие клинка, упершегося в брюхо и вот-вот готового разорвать ткань, и остановился.