Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

Исполняющий обязанности обер-квартирмейстера подполковник фон Куновски доложил:

— Капитан Тепке находится, как предусмотрено приказом, в Карповке. Он сосредоточил там автотранспорт грузоподъемностью 700 тонн и будет двигаться вслед за нашими атакующими танками. Его задача — получить доставленные армией Гота грузы и возможно быстрей подвезти их к нашим наступающим дивизиям. VIII воздушный корпус получил приказ сбросить в образуемую брешь горючее и боеприпасы для наших танков, пробивающихся к югу. Дивизионная артиллерия и полевые кухни будут прицеплены к грузовикам. Необходимое количество машин наготове.

Шмидт добавил, что вся лишняя боевая техника должна быть подготовлена к уничтожению.

Во время этих докладов или сообщений Паулюс смотрел на карту. Теперь он повернулся к нам лицом.

— Надо надеяться, приказ придет очень скоро, в противном случае возникнет опасность, что мы уже не сможем его выполнить. День ото дня тают силы наших солдат, убывают боеприпасы, продукты, горючее и медикаменты. Сегодня горючего хватит только на 30 километров атаки, а через четыре-пять дней запас его может сократиться настолько, что мы больше не будем способны ни на какую атаку.

После этой серьезной, хоть и не неожиданной оценки обстановки мы разошлись.

Конечно, приготовления в районе Карповки не могли укрыться от наших войск. Простой солдат был на этот счет необычайно чуток. Если медленное продвижение армии Гота породило известное уныние, то весть о готовящемся прорыве из котла, распространившаяся с быстротой ветра, вызвала новый подъем оптимизма. Солдаты готовы были забыть обо всех мытарствах и жертвах, принесенных ими в последние недели, только бы выбраться из этой мышеловки. Вырваться из котла — это значило получить регулярное и сытное питание, освобождение от фронтовой службы, покой и давно полагающийся вожделенный отпуск, свидание с женой и детьми, родителями, братьями и сестрами. Чего только не сулила обманчивая надежда предельно усталым, измученным, истощенным солдатам…

Наши писари и ординарцы тоже сияли в предвкушении будущего счастья. Они уже не сидели так апатично и бесцельно за своими столами. Когда я 16 декабря зашел под вечер к своим писарям в их укрытие, обер-фельдфебель Кюппер, весело смеясь, встретил меня словами:

— Ну вот, господин полковник, дело-то у нас на мази. До чего ж мы рады, что выберемся опять на свет из этой проклятой норы. Ведь наши на родине понятия не имеют, что тут у нас приключилось. Только вчера получил письмо от жены, так она, верно, в десятый раз, не меньше, спрашивает, почему я не приезжаю в отпуск.

— Счастливец! А я, милый Кюппер, с 19 ноября не получаю писем от родных. Но теперь можно снова надеяться. Соберите всякую писанину, чтобы ее уничтожить. Обременять себя этим при прорыве нам не к чему.

— Будет сделано, господин полковник. Только что был у нас писарь из LI армейского корпуса. Как он рассказывает, генерал фон Зейдлиц подает нам пример: он сжег буквально все — обмундирование, белье, сапоги, фотоаппарат, книги, оставил только то, что на нем.

Я не мог удержаться от смеха. Таков именно и был Зейдлиц: пылкий и делавший все основательно, не любитель полумер.

Манштейн уклоняется

В эти дни наш штаб ожил: аппарат работал полным ходом — офицеры связи, телефонные разговоры, радиограммы, приказы, рапорты. Шмидт был особенно в форме. Паулюс почти ежедневно говорил по радио с фельдмаршалом фон Манштейном. Большую часть этих разговоров я слышал и застенографировал. Они мало чем отличаются друг от друга. Паулюс добивался ответа на свои вопросы: какова обстановка у места советского прорыва к западу от Дона? Когда можно рассчитывать на приход деблокирующих войск? Восстановлен ли на Чире сплошной устойчивый фронт? Приостановлено ли наступление противника? Скоро ли генерал Холлидт перейдет в контрнаступление?

Манштейн отвечал скупо, неконкретно, Паулюс сердился, что командующий группой армий «Дон», по-видимому, плохо информирован.

— Как я могу принимать здесь какие-либо решения, если я не знаю, что делается вокруг, не знаю, что Манштейн и главное командование предпринимают и планируют. Я вечно слышу только одно: «Держитесь!» Так мы и делаем вот уже месяц, причем погибаем. Похоже на то, что Гот вряд ли продвинется вперед. Части его LVII танкового корпуса перешли к обороне.

— Может быть, господин генерал, мы бы выручили Гота, если бы перешли в наступление и прорвались ему навстречу, тогда русские вынуждены были бы драться на два фронта и распылять свои силы?

— Это-то верно, Адам, но до сих пор Манштейн нам этого не разрешил. Он ведь должен санкционировать начало операции под кодовым названием «Удар грома». А он молчит и поныне. Гитлер и главное командование все еще хотят, чтобы мы удерживали город. И Манштейн боится дать приказ от своего имени, хотя и знает о нашем тяжелом положении. Тогда, сразу же после окружения, приказ держаться до конца, между прочим, мотивировался тем, что преждевременная сдача города повлечет за собой уничтожение группы «А» на Кавказе, которая застряла из-за осенних дождей и слякоти.[62] Пусть даже этот мотив был правильным до конца ноября, но ведь сейчас земля промерзла и на подступах к Кавказу. Тем не менее наш прорыв под запретом и сейчас. Как же я могу что-нибудь предпринимать, если я не знаю общей обстановки и Манштейн меня неправильно информирует?

Последние слова прозвучали как вопль отчаяния. Казалось, Паулюса раздавит бремя возложенной на него ответственности. «Надо надеяться, что он выдержит», — подумал я, выйдя от Паулюса.

17 декабря поздно вечером командование группы армий «Дон» сообщило, что 17-я танковая дивизия присоединилась к армии Гота и, наступая, переправилась через Аксай у Генераловского.

— Будем надеяться, господин генерал, что теперь Гот снова продвинется вперед, — заметил я, когда Паулюс меня информировал о случившемся.

— Мы крайне в этом заинтересованы. Если бы эта дивизия на пять дней раньше вступила в бой, успех был бы, по моему мнению, обеспечен. Между тем у командования Красной Армии оказалось достаточно времени для того, чтобы усилить свою оборону. Посмотрим, что нас ожидает завтра и послезавтра.

Как терзало нервы это ожидание! Как расслабляло!

Это сказалось даже на столь деятельном генерал-майоре Шмидте. Когда я предложил отобрать из штабов и службы тыла солдат и офицеров для пехотных частей, он хоть и согласился, но все же предпочел ждать, пока будет принято решение о нашем выходе из окружения.

Ну а противник тоже медлил? Вряд ли можно было так думать. Он действовал, даже если здесь его действия сводились к налету одной «швейной машины», которая в эту минуту прострочила небо над нашим командным пунктом и сбросила бомбы. Одна из них упала поблизости от нашего убежища. Земля задрожала, оконные стекла лопнули.