Полуночное солнце - Стефени Майер

Она выпила ещё немного и поёжилась.

— Ты мёрзнешь?

— Просто кола холодная, — сказала Белла и снова поёжилась. Губы у неё дрожали, ещё немного — и застучит зубами.

Прелестная блузка, в которую она сегодня нарядилась, была слишком тонка, чтобы защитить её от холода. Она облегала её тело, словно вторая кожа, почти столь же нежная, как и первая. Белла... Какой ранимой, какой щемяще смертной она была...

— У тебя нет куртки?

— Есть. — Она поискала её глазами и, не найдя, немного виновато сказала: — Ой... Я забыла её у Джессики в машине.

Я стянул с себя куртку. Эх, как бы температура моего тела не подпортила впечатление от моего широкого жеста! Было бы гораздо лучше предложить ей согретую моим теплом куртку, но увы... Белла внимательно смотрела на меня, при этом щёки её снова порозовели. О чём она думает сейчас?

Я протянул куртку через стол, Белла сразу же надела её, и вновь поёжилась.

Да, как было бы хорошо иметь горячее тело...

— Спасибо, — сказала она. Глубоко вдохнув, поддёрнула слишком длинные рукава, высвобождая руки. Потом глубоко вдохнула ещё раз.

Похоже, мы наконец могли начать наслаждаться нашим вечером. Белла по-прежнему выглядела великолепно: её словно сотворённая из сливок и роз кожа чудесно гармонировала с глубокой синевой блузки.

— Этот синий цвет так великолепно оттеняет твою кожу. — Это был комплимент. Это была чистая правда.

Она зарделась и стала ещё красивее.

Хотя она и выглядела хорошо, но рисковать всё же не стоило. Я подвинул к ней корзинку с хлебом.

— Нет, что ты в самом деле, — принялась она возражать, догадываясь о моих опасениях, — я не собираюсь впадать в шок.

— А должна бы. Нормальный человек был бы в шоке. А ты даже взволнованной не выглядишь. — Я укоризненно смотрел на неё, гадая, почему она не могла быть как все люди. Потом мне пришло в голову: а так ли уж я хочу, чтобы она была как все?

— Мне очень спокойно рядом с тобой, — сказала она, и глаза её вновь исполнились бесконечного доверия. Доверия, которого я не заслуживал.

Все её инстинкты работали неверно, шиворот-навыворот — вот в чём проблема. Там, где нормальный человек сразу распознал бы опасность, она оставалась к ней глуха и слепа. Реакция Беллы была обратной. Вместо того, чтобы спасаться бегством, она медлила; её необоримо тянуло к тому, что должно было пугать и отталкивать…

Ну как мог я защитить её от себя самого, когда ни один из нас этого не хотел?!

— Будет сложнее, чем я рассчитывал, — пробормотал я.

Я видел, что Белла пытается осмыслить мои невразумительные слова, и мог только догадываться, к каким выводам придёт её дотошный ум. Она взяла ломтик хлеба и надкусила его, видимо, не отдавая себе в этом отчёта. Прожевав, она задумчиво склонила голову набок:

— Обычно когда у тебя такие светлые глаза, это значит, что ты в хорошем настроении, — заметила она.

Это потрясяющее заявление, да ещё и сказанное самым обыденным тоном, застало меня врасплох:

— Что-что?..

— Когда твои глаза чернеют, это значит, что ты раздражён — вернее, я тогда этого ожидаю. У меня есть целая теория об этом, — добавила Белла.

Значит, она-таки придумала собственное объяснение. Ещё бы. Меня охватил неодолимый страх: насколько же близко она подобралась к истине?

— О, у тебя появились новые теории?

— Угу. — Белла снова принялась жевать. Она была совершенно беспечна, как будто не обсуждала сейчас поведение монстра с самим монстром.

— Надеюсь, на этот раз ты проявишь больше оригинальности… — принялся я ёрничать, когда она не стала продолжать. Единственное, на что мне оставалось надеяться, так это на то, чтобы она хотя бы не сильно приблизилась к истине, а ещё, конечно, лучше, если бы оказалась от неё как можно дальше. — Или ты всё ещё черпаешь идеи из комиксов?

— Нет, не из комиксов, — сказала она, немного смутившись. — Но должна признаться, я не сама до этого додумалась.

— Ну и? — процедил я сквозь зубы.

По-видимому, она не стала бы разговаривать так легко и беспечно, если бы собиралась разразиться воплями ужаса.

Пока она медлила с ответом, закусив губу, появилась официантка с заказанным Беллой блюдом. Я едва удостаивал её вниманием, пока она обслуживала Беллу. К моей досаде, она опять пристала с вопросом, не желаю ли и я чего.

Я не желал, но попросил ещё колы, поскольку официантка сама не додумалась предложить вновь наполнить пустые стаканы. Она забрала их и удалилась.

— Так ты говоришь?.. — нетерпеливо продолжил я, как только мы снова остались одни.

— Я расскажу об этом в машине, — сказала Белла, понизив голос. Ой, плохи мои дела... Она не желала говорить о своих предположениях, когда кругом было так много посторонних. — Если только...

— У тебя есть какие-то условия? — Я был в таком напряжении, что чуть ли не прорычал эти слова.

— А как ты думал? Конечно, у меня есть пара вопросов.

— Конечно, — скрепя сердце, согласился я.

Быть может, её вопросы подскажут мне, в каком направлении движутся её мысли? Но как мне на них отвечать? Как можно более правдоподобным враньём? Или оттолкнуть её от себя, сказав правду? Или молчать в нерешительности?

Мы сидели в молчании, пока официантка пополняла её запасы содовой.

— Ладно, задавай свои вопросы, — сказал я, когда официантка, наконец, оставила нас вдвоём. От напряжения у меня на скулах ходили желваки.

— Что ты делаешь в Порт Анджелесе?

Это был слишком простой вопрос — для неё. Он не давал мне никакой информации, в то время как мой ответ — если он будет правдив — откроет слишком многое. Пускай-ка она сначала сама о чём-нибудь проговорится.

— Следующий, — сказал я.

— Но это же самый лёгкий вопрос!

— Следующий, — повторил я.

Мой отказ раздосадовал её. Она отвернулась и уставила глаза в тарелку. Погрузившись в размышления, она медленно взяла кусочек и стала его сосредоточенно пережёвывать. Сделав большой глоток колы, она, наконец, взглянула на меня. Глаза её сузились от подозрения.

— Тогда ладно... — сказала она. — Скажем, — гипотетически, конечно, — что... кое-кто… мог бы знать, о чём думают люди — ну, чтение мыслей, всё такое... — все люди, за некоторыми редкими исключениями.

Могло быть и хуже.

Вот чем объяснялась та тонкая полуулыбка в машине! У неё был острый взгляд — никто другой, никогда не догадывался о моем даре. Не считая Карлайла, конечно: тогда, в самом начале, догадаться об этом было гораздо легче, потому что я отвечал на все его мысли, как будто он высказывал их вслух. Он понял это даже прежде меня самого…