Третий путь к рабству. О причинах путинизма и путях выхода - Андрей Пионтковский

Мне уже приходилось отмечать, что история сменяющих друг друга в России авторитарных режимов обнаруживает определенную закономерность — они гибнут не от внешних ударов судьбы и не от натиска своих противников. Они, как правило, неожиданно умирают от какой-то странной внутренней болезни — от непреодолимого экзистенциального отвращения к самим себе, от осознания собственной исчерпанности. Сегодня на наших глазах угасает от той же болезни и путинский режим, старательно заасфальтировавший вокруг себя все политическое пространство. Как симулякр большого идеологического стиля, он просто не мог избежать этой участи.

Итоги прошедшего двадцатилетия столь плачевны во многом потому, что интеллигенция — или, как сейчас ее бывшие представители предпочитают называть себя, «интеллектуалы» — изменили идеям Сахарова. Многие «реформаторы» гораздо чаще и с большим пиететом вспоминали в эти годы о Пиночете, чем о Сахарове.

Забыт был самый главный принцип Андрея Дмитриевича Сахарова — нравственность в политике. Путина и его чекистских мутантов-воришек буквально за руку привели во власть «системные либералы», чтобы они охраняли созданную ими модель «бандитского капитализма», ответственную за огромное социальное расслоение и демодернизацию России.

Сахаров понимал демократию как власть большинства, как честное состязание на выборах различных политических сил. Для «системных либералов» демократия — это сохранение любыми средствами во власти и собственности людей, объявивших себя «демократами».

Среди современных российских политических организаций у меня наибольшую симпатию вызывает движение «Антифа», которое, в отличие от нас всех, болтающих, спасает сегодня честь России. Они, а не клянущиеся именем Сахарова «либералы» во власти, подлинные наследники нравственных принципов российского праведника. Молодые люди погибают, защищая страну от фашистов, выращиваемых и опекаемых властью. Президент страны обязан был возглавить манифестацию, посвященную годовщине гибели антифашистов Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой. Вместо этого власть жестоко разогнала марш, а холуй, окормляющий своими «консультациями» администрацию президента, осмелился в своем выступлении на «Эхе Москвы» поставить мучеников «Антифа» на одну доску с фашистами.

Андрею Дмитриевичу Сахарову абсолютно чуждо было отношение к своему народу как к отсталому быдлу, которое должны вести к светлому будущему самоназначенные «прогрессоры».

Но именно этот взгляд на собственный народ господствует в российском политическом классе. Вот и сегодня, столкнувшись с крахом и исчерпанностью путинизма, «системные либералы» предлагают его новую разновидность — «медведевский проект», призванный снова сохранить их во властесобственности под тем предлогом, что якобы только 10–15 процентов населения России готовы к модернизации и страна нуждается в их «просвещенном» лидерстве.

Отказ от сахаровского наследия стал нравственным и идеологическим самоубийством для российской интеллигенции, пошедшей во власть или в услужение власти. Упорное, навязчивое, до истерии повторение тезисов об отсталости, дикости русского народа, его неготовности к демократии и ужасных результатах действительно свободных выборов — это не только отработка кремлевских темничков. Эта и отчаянная попытка бывших интеллигентов сохранить остатки самоуважения и оправдать в собственных глазах свое предательство.

Не меньше претензий может быть высказано и в адрес западных интеллектуалов, соблазненных гламурным блеском российской клептократии. Позорная шредеризация Европы захватила не только бывших канцлеров и премьер-министров, но и цвет либерального истеблишмента, добровольно взявшего на себя роль путинского коллективного Фейхтвангера. Одни из них лизоблюдствуют в «Валдайском клубе», другие вместе с провокатором спецслужб с тридцатилетним стажем г-ном Павловским издают брошюрки, разъясняющие Западу с кремлевских позиций, «What does Russia think». Возможно, что даже неосознанно и бескорыстно.

Тупики «модернизации»

29 декабря 2009 года.

Царь-модернизатор Петр Алексеевич не «прорубил окно в Европу», а всего лишь открыл узкую щелочку, в которую протиснулась головка «российской политической элиты». И с того времени у нас образовалось два разных народа. В русском языке они назывались «барин» и «мужик». Во всех других странах всегда была и есть своя социальная градация, но нигде этот разрыв между «барином» и «мужиком» не имел такого фундаментального характера, как в постпетровской России.

Это был не классовый, а культурологический, я бы даже сказал — антропологический раскол, это именно два разных народа, которые просто не знали и не понимали друг друга.

Этот разлом стал запрограммированной на века исторической трагедией России. Все ее имперские институты, включая Церковь, в представлении мужика всегда были на стороне барина. Именно поэтому и позволили большевикам распинать на штыках генералов и сбрасывать кресты. Вековое напряжение не могло не взорваться, и гибель романовской империи в революции 1917 года была исторически предопределенной.

Но лидерство в революции было перехвачено довольно узкой группой людей, которые ни в коем случае не были вождями этого, по существу, мужицкого пугачевского бунта. Зато они искусно использовали его взрывную энергию.

В энергию распада Российской империи внесли свой вклад и многие ее этнические группы, справедливо считавшие себя ущемленными. Однако дело вовсе не в том, что руководство большевиков было, скажем так, весьма интернациональным. И для русского Бухарина, и для еврея Троцкого, и для грузина Сталина, и для поляка Дзержинского, и для латыша Лациса подавляющее большинство русского народа — 90-процентное крестьянство — было одинаково антропологически враждебным. Не в силу их национальной принадлежности, а потому что все они были пассионарными носителями глобального идеологического проекта.

Марксистская идея столь привлекательна и убедительна в своем простом объяснении мира, что хотя бы раз в истории человечества она обречена была оглушительно выстрелить. Но русское крестьянство просто не влезало в марксистские уравнения.

Мы изучаем историю гражданской войны только по «красным» или «белым», но не по «мужицким» учебникам. И поэтому она еще неизвестна. Парадокс ее в том, что энергия раскола между барином и мужиком была использована силой, которая метафизически была еще более враждебна мужику, чем барин. Почему же эти люди в тужурках, во френчах, в пенсне, которые, казалось бы, культурно, цивилизационно были намного более чуждыми русскому мужику, чем его деревенский батюшка, почему они победили? Потому что русский мужик не простил барину того, что творилось столетиями.

Парадигма раскола между элитой и народом сохранилась и в других ипостасях российского государства. Большевики использовали энергию протеста, порожденную разломом начала XVIII века, но они сами воспроизвели ту же систему огромного разрыва между элитой и народом. Систему, при которой власть смотрела на народ как на неограниченный резервуар бесправных рабов для осуществления своих больших имперских или идеологических целей. Коммунистическая номенклатура была так же бесконечно далека от народа, как и дворянство. Крестьянам только в начале 1960-х выдали паспорта, они были теми же рабами.

Говоря о гражданской войне, мы обычно забываем ее второй этап, еще более жестокий и кровавый — коллективизацию. Это вообще уникальное в мировой истории явление. Коллективизация была войной новой коммунистической элиты против безоружного народа. Если в гражданской войне 1917–1920 годов была своя внутренняя логика, то многомиллионное жертвоприношение коллективизации было чисто идеологическим и почти мистическим. Древние ацтеки вели войны только для того, чтобы брать пленных и использовать их для священных человеческих жертвоприношений. Так же и русское крестьянство в процессе коллективизации было без всякой видимой цели ритуально принесено правящими ацтеками в жертву их марксистским богам.

Последовательно уничтожив сначала барина, а потом и мужика, ацтеки-большевики, в конце концов, создали новую историческую атомизированную анти-общность — советского человека. Главного Жреца-Палача Иосифа Ауисотля благодарные потомки уцелевших нарекли через 80 лет «Именем России». Одно это заставляет усомниться в душевном здоровье перенесшей столько испытаний нации и ее телевизионных пастырей.

Сменилась, наконец, по крайней мере, внешне, и коммунистическая доктрина. Но сохранилась непотопляемая номенклатура, а все та же реальность метафизического разрыва между элитой и народом стала даже еще более наглядной. Существование двух Россий — России Пикалева и России Рублевки, хмуро смотрящих друг на друга на телевизионных экранах, — это тот же фундаментальный раскол, который был порожден «модернизацией» Петра, а затем воссоздан «модернизацией» большевиков. Только в отличие от русского барина XIX века, воспитанного на классической русской литературе и испытывавшего комплекс вины перед мужиком, рублевские читают исключительно гламурных авторов и потому никаких комплексов не испытывают.