Прклятый род. Часть II. Макаровичи - Иван Рукавишников

- Так, так. Но проклятие. Это проклятие. Радость жизни позвал. И вот он, страх жизни. Зоя? Нет, не Зоя. Ну, что же... увезти тебя, «Страх жизни», выставить и продать меценату. Радость жизни... Радость жизни...

И отходил от картины, где между кровавым солнцем и нагими женщинами, только что сбежавшими со скалы прибрежной, по гребням заалевшим идет белая Надя и пугает. Отходил Виктор и бродил опять, и ногой отталкивал с пути своего книги, около чемоданов раскрытых на полу грудками лежащие. И падали, и открывали страницы свои, переставшие быть тайною.

Почувствовал, что близко где-то Надя. Та, страшная, дважды убитая и мстящая. Быстрыми шагами к двери пошел Виктор. Отпер. Вышел, Думал о той, что давно не приходила. Казалось ему, что с того вечера, когда Зоя последний раз здесь была. И казалось ему, что с той поры, как Дарья Николаевна к нему ходит, не приходила Надя-призрак. Но вот почувствовал близость неясную. А теперь не хотел. К швейцару сошел. Сказал:

- Если кто придет, просите. Слышите? Я дома. Я дома.

- Слушаю. Да вас сейчас спрашивали.

- Кто? Кто?

Взволновался.

- Господин спрашивал молодой. Жаль, говорит, что нет дома. Я, говорит, через час зайду. Я, говорит, в пивной поблизости посижу. Я, говорит, пива не пью и нечего спиртного. А я, говорит, газетки почитаю. И через час зайду. Нужно, говорит, очень. Молодой господин, и шляпа у них вот этак-с.

Швейцар улыбался.

- В какой пивной? У Баумана?

- Так точно. Туда прошли.

- Дай, голубчик, шляпу какую-нибудь на минутку. Впрочем, и так можно. Близко.

- Нет, к чему же-с! Вот эту шапочку возьмите. Можно-с.

В пивной Баумана увидел Виктор брата Яшу. Перед ним на мраморном столике большая в полторы бутылки фаянсовая кружка с оловянной крышкой. Газеты перелистывал Яша и немецкие журналы. На стуле рядом много их лежало; на круглых палках прикрепленная бумага.

- Яша?

- А! Вот хорошо. Вот хорошо. Витя, уйдем скорее отсюда. Или вот что. Выпей ты это пиво. Ты пиво пьешь?

Шептал поспешно, за рукав Виктора держа, притягивая его к стулу.

- Зачем пиво? Не люблю пива. От него сон. Что с тобой? Шепчешься вот. Ты давно в Петербурге?

- Тише, тише, ради Бога. Садись сюда. Я эту кружку спросил, чтоб они подумали, что я пиво люблю. Пиво пьет, значит, следить не будут. А я не могу пить. Ни глотка. Я так расстроен, так расстроен. Выпей, Витя, милый.

- Ну тебя! Не люблю я пива. Я вино пью.

С явным страхом глядел Яша на Виктора, мучительно пряча в воротник пальто шею свою. И оглядывался. Громкий голос брата страшил Яшу. Зашептал Яша поспешно:

- Что ты! Что ты! Так нельзя. Ах, ты ничего не знаешь! Ничего не знаешь. За мной следят. По пятам ходят... Витя, сколько стоит эта кружка? Не знаешь?

- Кружка пива? Ну, четвертак, ну, тридцать. Кельнер, сколько?..

- Молчи! Ради Бога, молчи... Не пиво в кружке... Сама кружка сколько стоит? Старинная она, что ли?

На шепот Яши невольным шепотом отвечал Виктор, склонившись над мрамором стола:

- Да что такое? Кто следит? Почему? А кружка? Кружка дрянь. Немецкая современность. А на что тебе?

Яша локтем, будто нечаянно, столкнул кружку со стола на каменный пол. И сказал:

- Ах!

Подбежал слуга.

- Ах, кружка разбилась. А я пива не допил. Вот случай. Ну, да все равно. Потом выпью. Успею. Сколько вам за кружку?

Слуга пошептался с немцем-хозяином. Подошел. Согнулся.

- Четыре рубля. И за пиво сорок.

Расплачиваясь, Яша голосом искусственно веселым говорил громко:

- Так я, Витя, пива-то и не допил. Ну, мы к тебе пойдем. У тебя выпьем. Люблю пива выпить.

А Виктор ворчал.

- Ноги промочил. Скорее же. Иди.

На набережной говорили:

- Зачем кружки бить? Кто следит? Шпики?

- Да.

- Ну?

- Ах, ты не понимаешь. За мной следят... Корнут этот и комендант... То есть опека... Нет, не опека уж теперь, а будто я... Идем скорей к тебе... Будто я отравить их всех хочу.

Поглядел на Яшу Виктор долгим взглядом. Сказал:

- Идем. Там расскажешь. Нет, молчи, молчи. Там. Ты как заяц травленный. На тебя лошади извозчичьи косятся.

- Вот видишь...

- Молчи. Идем.

По лестнице поднимаясь, Яша оглядывался, останавливался, прислушивался, не стукнет ли входная дверь.

- Ну, вот и дома. Болтай теперь.

Пальто сняв, а шляпу на голове забыв, стоял Яша, то на Виктора глядя, то на картину его. А Виктор на оттоманку сел.

-...Следят. О, как они меня измучили. Ну, к чему мне отравлять отца? И, главное, разве я на это способен? Ну, смотри. Разве способен? Опека, да. Я про Корнута говорил. И то слегка. А там крик. Комендант, то есть папаша, в слезы. Сегодня, кричит, Корнута в опеку, а завтра меня. Знаю, кричит, эти штуки. Ну, maman, конечно... А я для Корнутовой же пользы... Обирают его. И совсем он сбесился. На черносотенные организации жертвует.

- Да кто следит? Здесь-то кто следит? Не пойму.

- Слушай! Слушай! Противно мне стало. Выяснял я им, выяснял, и противно стало. Реже я стал к ним... Заперся. Почти как тогда Антон. Ну, я тебе сразу скажу... Сразу. Я стал подозревать... То есть они стали меня подозревать, а я заметил... Коська этот... Слушай! Нет, нет! Не могу я...

Обеими руками за волосы взявшись, ходил по комнате Яша, глазами круглыми никуда не глядя; ходил враскачку, но не так, как раньше, не так, как помнил то Виктор. И вот понял Виктор, что видит нового Яшу. Лицо его - чужое лицо. И повадка будто не Яшина. Будто себя прежнего, недавнего копирует. А стеклянные глаза - это уж совсем новое. Замолчавший, ходил Яша по комнате. Как слепой ходил. Лишь натолкнувшись на что-нибудь, останавливался. И чуть виновато улыбнувшись на мгновение, опять шел куда-то. И то правой рукой, то левой, пальцы растопыривая, перед лицом своим тряс.

И, как в судороге, пальцы были скрючены. Перед Виктором остановившись, о ноги Виктора ногами задев, сказал, как проснулся:

- Понимаешь?

- Мало.

- Нет! Нет! Ты скрываешь. Тебя известили. Предупредили. Но пусть. Но пусть. Ведь ты-то не веришь? Не веришь?

- Слушай, Яша...

- Нет, стой! Не веришь? Мне важно. Ты с ними? Что тебе известно? Ты с этими, которые следят? Тебе поручено в Петербурге... Я вижу...

- Ну, милый брат. Садись-ка в это кресло. И по порядку все. Обстоятельно.

- Обстоятельно! Что я могу теперь? Вот и ты против меня. А я сюда ехал, чтоб все ты выяснил... И должен ты им сказать, что я... что они заблуждаются... и напрасно на меня взвели... чтобы maman оставила свое... Ты знаешь мой характер. Не могу я, чтоб подозревали. А тут... Ну какой я отравитель! Ну, посмотри. Похож я разве на отравителя? Нет ты честно.

- Ты похож на безумного.

- Ну, вот! Ну, вот! Я же говорил: они меня сведут с ума. Ну, разве можно подозревать человека? В таком деле подозревать человека? А тут этот медный купорос...

- Почему медный купорос?

- Стой, стой! Я химией занимался. Я на естественный хотел. С горя я опять в университет хотел. Ну, химия. Химия - светлая наука. Ну, склянки разные. Уходил, комнату запирал. А тут пришел раз, открыта комната. А на столе у меня медный купорос. Кто дверь открыл? Не знаю. Может, я сам по рассеянности. Мне скрывать нечего. Но не люблю. И тут Коська этот всегда. Но какой же это яд - медный купорос? Конечно, яд, но не такой яд, каким людей травят. То есть тайно травят... Медный купорос! Как оправдаться мне? Зачем у меня был медный купорос?

Опять по комнате ходит не своей чуть походкой. Видит Виктор, как брат то левой рукой, то правой перед глазами своими трясет, пальцы скрючив. На книгу Яша наступил. Перед чемоданом остановился.

- Уезжаешь? Ты уезжаешь? Куда? Когда?

- За границу.

- Куда? Когда?

- На корабле хочу. Пока до Марселя билет. Дня четыре еще ждать.

- Витя, милый! Я тоже на корабле. Я с тобой... Ах, нет. Нельзя мне. Мне, Витя, реабилитировать себя надо...

- А кто тебя обвиняет? Maman?

- Кто обвиняет? Конечно, никто. Они не говорят. И не скажут. Но они подозревают. Все подозревают. Я уж спрашивал. Я долго выяснял. Как можно, говорю, так человека мучить? Не слушают больше. Он от меня бегает, на maman кричит: уберите от меня Яшу, он меня расстраивает. Но я понимаю. Я все понимаю; он человек мягкий. Он не хочет скандала... А maman... maman шипит: уезжай в санаторию, у тебя, шипит, нервы расстроены... Какие нервы! Смотри, я толстый какой. В санаторию! Знаю я санаторию. Во все санатории знать дано, в чем они меня подозревают... Медный купорос... Да знаешь, я потом с этим медным купоросом не знал, как разделаться. В сад потихоньку... О, что они сделали со мной!

Опять заходил-забегал. И в ту комнату, в другую, забежал. Выбежал. Руками за затылок ухватился, лбом к стене прижался, хрипел:

- Что они со мной сделали! Что сделали!

Сидел Виктор грустный на оттоманке. В окно глядел на зарождающиеся огни заречной набережной. Сказал:

- Сам ты все придумал. Бывает.

И улыбнулся улыбкой тихой. И будто прощался с теми огнями, что над рекой.

- Нет, не сам придумал! Я об опеке, а они...