Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

Отец крепко прижал дочь к своей пропахшей табаком груди.

Кто-кто, а он хорошо знал, что его Дарка заслуживает лучших отметок. Знал папа и то, что большинство троек учителя поставили под нажимом Мигалаке.

— Да, — наконец произнес он, — ты должна еще понять и то, что этот документ — удар не только по тебе. Они хотят сделать тебя устрашающим примером для других… Ну что ж, такие наступили времена, доченька…

Дарка глядела на отца растроганными, потемневшими глазами.

«Папка, родной! Как он меня понимает! Как он меня понимает! И как случилось, что кое в чем он мне ближе мамы? Возможно, потому, что мы с ним «двое мужчин», призванные охранять покой наших трех женщин. Папа — он глава семьи, а я… Я должна действовать с ним заодно, ибо более выдержанна, чем мама, Славочка и бабушка вместе взятые. Иногда мне кажется, что кое в чем я даже сильнее папы. Он, верно, рад, что я по-мужски переношу удары, сыплющиеся на мою голову, словно шишки в бору. Мой дорогой, дорогой папочка! Знает ли он, что ради его душевного покоя я могу перенести значительно больше?»

Бабушка тяжело вздохнула. Она старенькая, и потому дипломат из нее никудышный. Стараясь разрядить атмосферу, она по старческой наивности выпалила прямо с места в карьер:

— Мы, Дарочка… посмотрели твой табель еще в первый вечер, как только ты приехала. Так что не о чем тут и говорить. Им бы собачьи шкуры обдирать, а не детей учить!..

Мама с упреком взглянула на бабушку, а та, не зная, как загладить свой промах, схватила Славочку под мышки и заставила плясать на столе:

— Гоп-гоп-гоп!

Папа, словно не расслышав бабушкиных слов, с серьезным видом взял Даркин табель и спрятал его в шкатулку, где хранился семейный архив. И тотчас вышел из дому. Захотел, бедненький, подышать свежим воздухом. Вышла и Дарка.

Она нашла отца в саду. Он мерил шагами расстояние между деревьями.

— Что, папа, задумал?

— Задумал, деточка, выкорчевать старые деревья, а на их место посадить саженцы по новому методу.

Дарка не могла представить, как будет выглядеть дом без этого пышного зеленого обрамления. К тому же молодые деревца первое время кажутся такими жалким несамостоятельными.

— Не надо их выкорчевывать, папа. Пусть сохнут и умирают сами, как люди.

— В том-то и дело, что деревья, как и люди, редко умирают от старости. По большей части век им укорачивают, как и людям, различные болезни. Надо будет с почестями отправить их на тот свет… Мы их срубим и сожжем в печах, как в крематориях. От старости они стали ленивы, капризны, не хотят плодоносить, а ухода требуют большого.

— И все-таки жестоко так поступать с деревьями только потому, что они стары!

— Ничего, доченька, на их место придут молодые. Что ты хочешь? Таков закон природы, одно сменяет другое.

«Одно сменяет другое…»

— Папа, а что с домнулом Локуицей? Где он теперь?

— Уехал от нас к своей сестре, куда-то в Штефанешти. А недавно я получил от него письмо, разумеется, подписанное другой фамилией, из Ясс. Верно, все же решил жить в большом городе. Честная, открытая душа… вот и сожрали его враги.

— А кто теперь на его месте?

Вопрос не случаен. От особы, занявшей место домнула Локуицы, во многом зависела судьба семьи Попович. И прежде всего — хлеб, служба отца.

— Да… произошло то, чего мы больше всего боялись. Прислали на нашу голову румына-гвардейца. Как же иначе? Локуица не соответствовал, значит, надо было заменить его тем, кто станет угождать… И новый угождает, да еще как! Одно спасение — пьет до бесчувствия! Перед самыми каникулами насосался браги, приплелся ко мне пьяный в стельку. Пришел и давай хвастать, что написал на меня вот такущий донос в сигуранцу… Расселся в комнате, точно свинья в кресле, плевал куда попало. А знаешь, как бабушка «любит», когда сорят на пол… Тут же «от души» признался, что собирать материал для доноса ему помогал кое-кто из местных жителей…

— Кто? — спросила Дарка, переводя дыхание.

Отец внимательно поглядел на нее.

— Меньше будешь знать — тебе легче будет… Между прочим, Манилу проговорился, что получил от своих хозяев задание втянуть в работу и учеников старших классов. Так разошелся к концу… Бабушка по наивности угостила его смородинной наливкой, и Манилу стал плясать чардаш, потом со слезами на глазах просил помочь подобрать «факты» из моей биографии… Слышала ты когда-нибудь о такой комедии? «Если, говорит, я не справлюсь с «работой», меня выгонят со службы, а диплома у меня нет, куда я тогда денусь?» Но самое смешное было на следующий день. Он пришел уже трезвый и стал валять дурака: дескать, накануне он нарочно разыграл пьяного, чтобы проверить мою дружбу… С чертями бы болотными тебе дружить, а не со мной! Вот кто занял место нашего Локуицы. Не было бы счастья, так несчастье помогло — теперь я хоть знаю, с кем имею дело. В таких случаях, скажу тебе, открытый враг — это уже полврага. Его хоть можно утихомирить, чтобы не пакостил. Главное — пережить, может, и дождемся лучших времен…

«И больше ничего? И это все?» — разочарованно думает Дарка, но взгляд ее останавливается на загоревших впалых щеках отца, на его преждевременно согнутой спине, и внутренний голос смолкает.

У отца уже нет сил для открытой: борьбы, а может быть, и никогда не было такого рода силы. Может быть, он из тех натур, которые в нормальных условиях еще могут достичь вершин, но для войны не пригодны.

Одно стало очевидно Дарке — отец не из породы Локуиц. Он не из тех, в ком неудачи и помехи рождают еще большее рвение. Локуица мог ударить кулаком по столу и крикнуть: «Надо действовать!» И верилось, он и впрямь начнет действовать.

Обшарив все уголки в саду и огороде, вдоволь наглядевшись на восходы и на закаты, вдосталь побродив на рассвете по холодной, сизоватой росе, Дарка утолила первоначальную тоску по селу. Это было так, будто она, изнемогающая, добралась до источника и зачерпнула первую пригоршню воды. Теперь ее больше интересовал дом. Заглянула и обревизовала, как говорила бабушка, все уголки и каморки, все шкафы, все ящики, добралась даже до бабушкиного сундука на чердаке, где старуха хранила сувениры своей молодости (веера из слоновой кости, пелеринки из страусовых перьев, смешные чепчики с двухметровыми бантами, какие-то письма), но и это занятие в конце концов приелось.

Тогда Дарка занялась «высшим образованием» Славочки. Уносила малютку в сад, расстилала рядно, опускалась на него и усаживала перед собой девочку. Начиналась «наука». Дарка прикасалась Славочкиной ручкой к ее носику, повторяя при этом: «Носик, это носик», потом отводила руку к глазу, приговаривая вслед каждому такому движению: «А это глазик». После десятого раза спрашивала: «Где у Славочки глазик? Ну, где глазик? Покажи пальчиком глазик!» И когда девочка показывала на носик, Дарка с терпеливостью профессионального педагога ласково, но упорно поправляла ее: «Это носик, а глазик тут. Там носик, а это глазик. Глазик. Где у Славочки глазик?»

И так без конца. На третий день, к превеликой радости всех домашних, Слава отлично умела отличать нос от глаза.

Но и эта педагогическая работа вскоре тоже приелась Дарке. Она понимала: ей скучно без настоящего дела. Ее оторвали от нормального ежедневного дела, каким были для нее занятия в гимназии.

Первая радость, вызванная ощущением простора, свободы, сознанием, что ей не грозит больше двойка, постепенно переходила в тоску.

Кроме того, Дарку не покидал подсознательный, тщательно скрываемый от себя самой страх, с которым она просыпалась по утрам: время летит, а она не занимается.

Конечно, Дарка могла достать румынские книжки и читать их для практики. Она никогда не относилась враждебно к румынскому языку: ведь это был язык домнула Локуицы; из чужих языков она больше всего любила и уважала именно его. Но мысль о том, что она, Дарка, должна читать эти книги по указке Мигалаке, убивала всякие добрые намерения.

Не хватало ей компании. Где-то задержались Данко и Ляля. Орыся с Улянычами не приехала. Из прошлогодней «братии» в Веренчанке были только Костик и Пражский. Рассказывали, что Костик и Пражский полуголые шатаются у пруда с удочками, но Дарка, слава богу, ни разу не встречалась с ними. Она сознательно избегала этой встречи. Прошлым летом они относились к ней как к ребенку, немного смешно играющему роль взрослого. Теперь, очевидно, все в их взаимоотношениях должно измениться. За год девушка так вытянулась, так «возмужала», что даже чужие люди в лавке или трамвае говорили ей «вы».

Поэтому Дарке хотелось, чтобы «новое» знакомство с Костиком и Пражским произошло незаметно, в большой компании. Пусть на здоровье ловят рыбу, а она подождет Лялю, Орыську и Данка.

Единственной Даркиной подругой была теперь Санда. Но она вышла замуж и, по буковинскому обычаю, не могла больше плясать на «данце» 4 |, а только на свадьбах, да и то специальные танцы для замужних. В церкви Санда стояла в углу, отведенном для замужних, и, даже возвращаясь домой, держалось поближе к старшим женщинам.