Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

Так может говорить только провокатор. Дарка смотрит Лидке прямо в глаза. Она хочет проникнуть сквозь два черно-белых блестящих стеклышка в нутро этой вертихвостки, узнать наконец, кто она — враг или просто дуреха?

Ничего, абсолютно ничего не может прочитать Дарка в этих игривых, с кокетливо загнутыми ресницами (правду не скроешь — красивых) глазах. Дарке остается лишь застраховать себя:

— Я и сама жалею, что не записалась…

Лидка словно ждала этих слов:

— Правда? Жалеешь? А почему ты не записалась, раз теперь жалеешь? Может быть, тебе кто-то запретил?

Ах ты гадина! Вот что тебе надо выведать! Нужны фамилии, чтобы твои хозяева могли по ниточке размотать весь клубок!

— Никто мне не запрещал! Кто, кроме отца, может мне что-либо запретить? А отец — ничего! Говорит: «Как хочешь». Я не записалась потому, что… потому, что не знала, будет ли из этого толк. Правда, мне говорили о поездке к морю, но я не очень верила…

— А я вот сразу поверила и теперь еду. Еду! Еду! — Лидка приподняла край юбки, растянула гармошкой и закружилась по комнате в вальсе. — О, — смеялась она, довольная собой, — у меня отличный носик! Он всегда пронюхает, где можно извлечь пользу! Ты будешь в Веренчанке, а я — на море! На море! На море!

«Глупый тебя поп крестил, — думает Дарка. — Что такое Веренчанка? Малярийная окраина — и все? А мама? А папа? А Славочка?.. А… Нет, нет, не может быть, чтобы сигуранца брала на службу таких дур».

Вдруг Лидка перестает танцевать и ни с того ни с сего бросается Дарке на шею.

— Слушай, хочешь? Говори: хочешь? Я достану у одной девочки форму, и мы сфотографируемся, как две черчеташки. Хочешь?

Нет, Лидка просто набитая соломой дуреха. И больше ничего. Настоящий провокатор не станет работать так грубо.

— Хочу! — почти весело заявляет Дарка, ее начинает забавлять эта игра. — Ей-богу, хочу!

— А у тебя деньги на фотографию есть? Кажется, у тебя есть лишние?

— На эти деньги я должна купить Славочке подарок.

— Много твоя Славочка понимает в подарках! Вот глупая! А была бы чудесная карточка на память. Не хочешь — не надо… Когда-нибудь пожалеешь.

Лидка (слава богу!) обиделась и, пробурчав себе под нос что-то по адресу «сельского Федора», которого хоть медом мажь, «а Федор все Федор», демонстративно вышла из комнаты, хлопнув дверью. «Лучше уж быть Федором, чем провокатором», — только и подумала Дарка. А может, Лидка и не провокатор? Хорошо бы поступить с ней так, как поступают с провинившимися деревенские парни: подстеречь, когда она будет возвращаться домой вечером, набросить на голову мешок и, заткнув рот платком, для острастки немного «покрестить» в Пруте. Если она даже не связана с сигуранцей, все равно ее стоит проучить за одну форму черчеташки.

Но Наталка не согласится. А жаль!

Учебный год, несмотря на различные вынужденные перерывы, тянулся необычайно долго. Никак нельзя было дождаться двадцать восьмого июня. Когда же наступил этот долгожданный день, все ощутили не радость, а лишь некоторое облегчение. Казалось, девушки взбирались на гору, волоча на плечах мешки с песком, и вот наконец им разрешили сбросить эту тяжесть.

Откуда-то стало известно, что в пятом классе женской гимназии нет ни одной двойки, ни одного «хвоста» на каникулы. Даже Мици Коляска переходила в этом году с «чистым» табелем. Должно быть, она одна во всем классе сходила с ума от радости. Казалось, Мици сама не верила своему счастью. Она мысленно распрощалась с гимназией в ту же минуту, как узнала, что переходит в шестой без «хвоста». Теперь Мици целиком принадлежала будущему. Даже классная доска была для нее не доской, а зеркалом. Стоя перед ней, она поправляла платье. Больше всего девушка возилась с воображаемой чернобуркой, которую мама обещала купить ей в награду за «чистый» табель.

Неожиданно Мици приходит в голову новая мысль:

— Послушайте, дети, это будет нехорошо, если я скажу своим старикам, что в этом году ни один идиот в классе не получил переэкзаменовки! Тогда мой табель не произведет должного эффекта! Знаете, что я придумала? Я скажу, что в этом году восемь…

— Мици, да ведь это же больше половины нашего класса! — крикнул кто-то.

— Верно, верно, дети! Восемь — это много!.. Четыре, да, четыре. Скажу, что в этом году в нашем классе целых четыре переэкзаменовки. Вы представляете, как это подействует на моих стариков? Расщедрятся и, кроме чернобурки, пошлют меня еще и на курорт… Вот это идея, детки! А как вам нравится моя чернобурка? Видали вы что-нибудь лучше? — Она встряхивает воображаемую чернобурку, словно купец перед покупателем, дышит на ворс, гладит рукой, нежно прижимает к щеке. — Дети, взгляните, что за мех! Ах, дети, вы представляете, какой фурор ждет меня на курорте с такой лисой? Теперь я хочу сознаться вам в одном грехе. Провинилась я, дети, перед вами. Нет, нет, это не шутка! Я в самом деле страшно виновата перед вами. Иди, Косован, к двери, подержи ручку, чтобы не влез сюда кто-нибудь из бельферов… Дети, бейте меня, казните, как хотите бойкотируйте или милуйте, все равно выложу вам правду…

— Хватит, хватит вступлений! — крикнула Романовская, и класс дружно поддержал ее.

Мици, позабыв, что у нее в руках чернобурка, трагически заломила руки, вся подалась вперед, будто собираясь упасть на колени.

— Дети, у меня фальшивая метрика! Да, да! Мне пошел не шестнадцатый год, как вам кажется, а девятнадцатый! И я для вас не подруга, а мама! Настоящая мама!

— Что же ты теперь будешь делать? — вырвалось у Косован.

Все рассмеялись, кроме самой Мици.

— Дети, тут не над чем смеяться… Ольга правильно спросила. Дети, признаюсь вам, я решила навести порядок в своей жизни. Первое, что я делаю, — это не стану ходить в шестой класс. Не перебивайте меня! Какой экстерн? Что за экстерн? Я вообще не хочу больше ходить в гимназию, так она въелась мне в печенки! За все муки, перенесенные мною здесь, годы учебы мне надо зачесть каждый за два. Итак, не пять лет я ходила в эту проклятую казарму, а десять. Десять лет! Сколько же можно?

— Но что? Что ты задумала? — приставала Лидка. Чувствовалось, что ей самой хотелось воспользоваться примером подруги. Не ходить в гимназию — это была поистине неплохая идея!

— Дети, я задумала, — эй вы, малолетние, заткните Уши! — я задумала выйти замуж!

На такую новость класс ответил диким визгом. Мици даже пришлось вскочить на стол, чтобы унять шум. Ученицы все вместе и каждая порознь требовали ответа на два главных вопроса: какой «он», и кто «он»?

— Спокойно, дети, спокойно! — до хрипоты кричала Мици. — Я еще сама толком не знаю. Это пока только идея… Я думаю женить на себе брата моего шурина. Знаете, того, из-за которого я осенью чуть не опоздала на занятия… Теперь, дети, еще одно… Я говорю с вами искренне, и вам нечего обижаться на меня: не разжигайте свои аппетиты, — на свадьбу я вас все равно не приглашу. Нет, нет, не просите, и не убеждайте меня, из этого ничего не выйдет! Во-первых, вас слишком много, во-вторых, это будет совсем тихая, скромная свадьба. Вы понимаете? Все должно произойти внезапно, чтобы не дать «ему» времени опомниться… Вот в чем секрет! Дети, зато когда я выйду замуж и у меня будут свои деньги, клянусь вам: отсохни у меня руки и ноги, если не сдержу слова, — Мици сделала из пальцев крест и трижды его поцеловала, — только дорвусь до мужниных денег, весь класс, даже тебя, свиное ухо Лидка Дутка, приглашу в кондитерскую на мороженое. По три порции сразу плюс вода и вафли! По три порции мороженого всем-всем!

— Что это вы так расщедрились, Коляска?

Никто не мог объяснить, откуда в классе появился Мирчук. Ведь Ольга Косован стояла у двери! А дело, видно, обстояло так: учитель нажал на дверь, Ольга не посмела противиться ему, отпустила ручку, не успев предупредить Мици. И вот Коляска на столе, а учитель в классе! Бедняжка в тот же миг соскочила со стола, надеясь слиться с толпой девушек, но, к сожалению, все уже стояли у своих парт. И Мици пришлось занять свое место.

Мирчук, побагровевший, с прикушенной нижней губой, медленно приблизился к столу. Его глаза, словно загипнотизированные, были прикованы к Мициным следам на столе. Он, готовый скорее простить ученицам незнание правил латинской грамматики, чем засаленную тетрадь, теперь должен рассматривать отпечатки туфель на столе, который он не называл иначе, нежели «кафедра». Вероятно, то, что сделала Мици, выглядело для Мирчука святотатством.

Косован, успевшая осознать свою тяжкую вину перед Мици, подскочила к столу и батистовым снежно-белым платочком с розовой каемочкой стерла злополучные следы.

Только после этого учитель положил на стол папку с табелями. У него так дрожали пальцы, что даже бумага ритмично шелестела.

— Послушай, — шепнула Лидка Дарке, — а если б он сейчас умер, Мици отвечала бы за его смерть?