Обратно к врагам: Автобиографическая повесть - Виктория Бабенко-Вудбери

— Не во всех, — отвечает ему Шура. — В других лагерях суп гуще.

— С мясом и картошкой, — добавляет Мотя.

— Что это? — уже кричит комендант. — Опять забастовка? Я доложу майору! Вас пошлют в концлагерь! В Германии не воруют!

— Подумаешь, не воруют! — опять кричит Татьяна. — Если бы вы были голодными, вы бы тоже воровали!

— Коммунисты! Вы все коммунисты, — опять кричит комендант и, грозно посмотрев на нас, вместе со своей свитой уходит.

Известие о нашей неудавшейся экспедиции облетело весь лагерь. Вечером к нам в комнату пришли молодые парни и мужчины. Они хвалили нас за смелость. А майору никто, вероятно, не доложил, и никого не послали в концлагерь. На следующий день суп стал лучше, хотя через неделю все было, как и прежде.

Шура и я влюбляемся

Чтобы как-нибудь забыть монотонную жизнь лагеря, наши остовцы устроили лагерный театр. Время от времени мы давали маленькие спектакли, где танцевали, декламировали любимых поэтов: Пушкина, Лермонтова, пели песни, — конечно, не коммунистические. Кто-то достал где-то тексты старых русских романсов, и мы разучивали их и пели до и после спектакля. Во дворе, перед бараком комендатуры, была сколочена из досок огромная сцена. Перед сценой для гостей поставили даже несколько скамеек, но большинство зрителей смотрели представление стоя.

Нередко на эти представления приходили даже немцы, жившие вблизи лагеря, а иногда и рабочие с завода. Хотя они ничего не понимали по-русски, им очень нравились наши песни и танцы. Однажды после одного из таких спектаклей к нам с Шурой подошел молодой немец.

— Я вам благодарен за это представление. Я, правда, ничего не понял, но оно мне очень понравилось. Я обязательно когда-нибудь научусь говорить по-русски. — Он пожал нам обеим руки и попрощался.

Мы с Шурой переглянулись. Но не успели опомниться от этого приятного сюрприза, как к нам подбежал Карло, друг Гени:

— Это было превосходно! Я видел, как немцы, которые ни черта не понимают по-русски, вытягивали свои шеи, чтобы лучше видеть вас. А кто это? — спросил затем Карло, показывая на уходящего немца.

— Какой-то немец, — ответила ему Шура.

— Ему понравилось, как Витя декламировала Пушкина и как она танцевала «Вальс над волнами», — сказал Карло. — Я видел, как он сильно аплодировал.

Не удивительно, что немцам нравился «Вальс над волнами», ведь музыка была их, Иоганна Штрауса, а танец — моя импровизация. Под эту музыку, еще в школе, многие мои подруги импровизировали разные танцы. Мы всегда любили эту музыку. С ней мы забывали все окружающее. И здесь, на чужбине, как только я слышала эту музыку, она сейчас же уносила меня в мир иной, без лагеря, без непосильной работы, без полицейских, без жизни в плену. Мне казалось, что у меня вырастают крылья, и я улетала в чудесное пространство.

Наша сцена стояла на возвышенном месте, откуда открывался вид далеко на лежащий внизу городок, который тонул в зелени и солнечном свете. Даже наша Черная гора, казалось, пряталась куда-то от солнца и музыки. С музыкой все было так легко и хорошо. После таких спектаклей, казалось, даже в суровых лицах наших стражников и коменданта появлялось что-то мягкое, будто разглаживающее их жесткие морщины на лицах.

Когда люди уже начали расходиться, мы с Шурой тоже направились к нашему бараку. Но тут же остановились и обернулись:

— Добрый вечер! — перед нами стояли два бельгийца, Беня и Константин. — Ваше представление было замечательным! — сказал Беня. — Давайте пройдемся по лагерю, немножко погуляем.

Мы с Шурой согласились и вместе с бельгийцами начали прохаживаться по тропинкам между бараками. Возле одного из бараков, где жили бельгийцы и французы, к нам примкнул еще один молодой человек. Беня сразу же представил его:

— Это Нильс, художник, вернее, — поправил себя Беня, — он был художником в Бельгии. А теперь он, как и все, работает на заводе, делает снаряды.

Я еще никогда не видела настоящего художника, но, увидев Нильса, подумала, что все художники должны выглядеть именно так, как он: с голубыми задумчивыми глазами и взъерошенными светлыми локонами. Его плавные движения и медлительная речь выдавали умного наблюдателя. Мы начали говорить об искусстве, затем — о фильмах. Так как бельгийцы могли свободно входить и выходить из лагеря, они часто ходили в кино и были удивлены, что мы не знали ни одного немецкого современного фильма. Так, разговаривая и шутя, мы гуляли до позднего вечера. На прощанье Беня сказал:

— Витя, я хочу пригласить вас в кино.

— Спасибо, я охотно пойду.

Когда мы пришли «домой», я спросила Шуру, пригласил ли ее Константин в кино.

— Да! — ответила Шура с восторгом. — Знаешь, я чувствую, что влюбляюсь в эту холодную статую. — Она, конечно, имела в виду Константина. Мы еще на заводе прозвали его «холодным изваянием», потому что он всегда держался прямо, как статуя, был красив и никогда не выходил из себя.

С этого вечера Шура влюбилась в Константина, Беня — в меня, Нильс — в Шуру, а я… — тоже в Константина. Беня был всегда весел, всегда чем-то восторжен и, как мне казалось, всегда счастлив. А после этого вечера каждый раз, когда мы встречались, Беня стал таким застенчивым и всегда при встрече со мной краснел, как девочка. Его же друг Константин был совершенно иным. Скоро у меня создалось о нем впечатление, что он не питал особого интереса ни к Шуре, ни ко мне. Иногда, глядя на него, я даже сомневалась в том, может ли он вообще что-нибудь чувствовать. Но так как я видела, что Шура все больше и больше влюблялась в Константина, я старалась не беспокоить ее моими опасениями. Прохаживаться по вечерам после работы по лагерю стало теперь для нас всех привычкой. Обыкновенно Шура и Константин шли впереди, за ними, немного поодаль, — Беня и я, часто с нами был и Нильс. Он шел то с Шурой и Константином, то со мной и Беней. В обществе Нильса было легко и приятно. Он много шутил и рассказывал нам о своих любовных похождениях с немками. У него на частной квартире была маленькая студия, куда он приглашал немок быть его моделями. А потом с ними спал.

— Но ведь немецким женщинам запрещается встречаться с иностранцами, — удивлялась я такой распущенности.

— Ну, ты, Витя, еще очень наивная, — говорил он.

Обычно Беня при таком разговоре краснел. А Нильс, рассказывая нам о немках, подтрунивал над ними, потому что они ничего не понимали в искусстве. Мы смеялись. Тогда Шура и Константин останавливались и поджидали нас, и мы все вместе шли дальше, смеясь и разговаривая.

Однажды вечером Шура села ко мне на постель. По ее лицу я увидела, что она несчастна.