Пианистка - Эльфрида Елинек

Вальтер Клеммер вталкивает женщину в квартиру. Это вызывает обмен глухими репликами, потому что ей такое обращение не по нраву. Иногда она использует обмен репликами в целях предупреждения худшего. Обмениваясь репликами, Эрика жалуется мужчине, что он втолкнул ее в квартиру, в которой он только гость. Потом она все же отставляет в сторону свою дурную привычку — вечное нытье. «Мне нужно еще многому научиться», — скромно говорит она. Даже свое извинение она приносит в когтях, кладет его к ногам мужчины как добычу, еще истекающую кровью. «Не надо все портить с самого начала», — думает она про себя. Она сожалеет, что уже многое сделала не так, и больше всего — в самом начале. Нелегко в ученье, — подтверждает Эрика важность правильного начала. Мать постепенно, медленно пробуждается от сна — из-за громких голосов, как она вскоре выясняет. Мать любит повелевать. Кто тут так громко разговаривает ночью, словно днем, да еще в моей собственной квартире с моей собственной дочерью? Мужчина отвечает на это угрожающим жестом. Обе женщины воздвигают защиту и готовятся к ответной атаке, смыкая ряды и направляя на одинокого мужчину ударную волну. «Ты видела, ты видела?» — Эрика получает сильную оплеуху, не успев ничего понять. Нет, она не ошиблась. Ее ударил мужчина, ударил Клеммер, и удар у него получился! Она изумленно держится за щеку и ничего не отвечает. Мать потрясена. Если уж тут кому и позволено распускать руки, так это только ей. Несколькими секундами позже, в которые Клеммер не произносит ни слова, Эрика наконец реагирует: пусть он немедленно проваливает! Мать присоединяется к этому требованию и собирается покинуть сцену. Тем самым она подчеркивает, что ей противна эта комедия. Клеммер беззвучно празднует триумф, тихо спрашивая Эрику: «Ты ведь себе все это не так представляла, правда?» Мать удивлена тем, что мужчина собирается уйти только после ссоры. Ее вовсе не интересует, о чем здесь болтают, — заявляет она в пустоту. Пока еще никто из них не возвышает голос, чтобы излиться в громких жалобах. Клеммер бьет Эрику по другой щеке. Такой вот весьма осязаемый контакт. Эрика плачет, но не очень громко, боясь разбудить соседей. Мать все видит и, стоя в дверях собственной комнаты, вынуждена констатировать, что мужчина использует ее дочь как спортивный снаряд. Мать возмущенно заявляет, что он наносит ущерб чужой собственности, точнее, ее собственности! Мать ставит точку: «Немедленно убирайтесь. И чем быстрее, тем лучше».

Мужчина обращается с ее дочерью, словно с инструментом. Эрика еще не совсем проснулась и не в состоянии сообразить, как возможно такое, что за любовь платят таким невозможным образом. За ее любовь. Мы всегда ждем награды за наши достижения. Мы считаем, что достижения других людей награды не заслуживают. Мы надеемся, что задешево сможем попользоваться чужими достижениями. Мать приступает к активным действиям, намереваясь привлечь к ним и полицию. Поэтому и она получает ощутимый удар, отлетает в комнату и падает на спину, больно ударяясь. Клеммер доводит до ее сведения, что он вовсе не с ней разговаривает! Мать не в состоянии постичь этого. Право выбора всегда было за ней. Клеммер уверяет: «У нас есть время, целая ночь впереди». Эрика больше не расцветает и не светится. Клеммер спрашивает ее, так ли она себе все это представляла. Голосом тревожной сирены она отвечает, что нет. Мать с трудом переводит себя в сидячее положение и угрожает студенту страшными карами, о которых она непременно позаботится. Если дело дойдет до крайностей, она обратится за помощью к другим людям, — заявляет эта святая женщина. Он еще пожалеет, что так обращается с хрупкой женщиной, которая в принципе ему в матери годится. Пусть вспомнит о своей матери! Ей жаль той женщины, которая его родила. Когда мать Эрики добралась до двери с этими словами, он снова со всей силой отшвырнул ее назад. Для этого Вальтеру К. пришлось на некоторое время отставить в сторону свою милую Эрику. Он запирает мать в ее комнате, в узких границах. Ключ к этим покоям обычно служит для того, чтобы, запершись от дочери, наказывать ее таким способом, когда это желательно и необходимо. «Заперли», — в шоке реагирует мать и скребется в дверь. Мать визжит и сыплет угрозами. В Клеммере растет сопротивление. Женщина — это опасность для сильного спортсмена накануне трудных состязаний. Его желание и желание Эрики схлестываются друг с другом. Эрика хнычет: «Я себе это не так представляла. — Она повторяет любимое присловье театральных зрителей: — Я ожидала большего!» С одной стороны, Эрику захлестнула ее собственная плоть, с другой — чужая сила, возникшая из-за отвергнутой любви.

Эрика ждет, что он хотя бы извинится, если не больше, но ничего подобного не происходит. Ее устраивает, что мать не может вмешаться. В конце концов, личные дела улаживают совершенно приватным образом. Кому придет теперь в голову думать о матери и материнской любви, разве что тому, кто собирается произвести на свет ребенка. В Клеммере говорит мужчина. Эрика пытается слегка обнажить свое тело и тем самым пробудить в мужчине активное желание. Она умоляет его до тех пор, пока стружка не занимается пламенем и не приходит время подложить в огонь увесистую чурку желания. Он снова бьет ее по лицу, хотя она просит: «Прошу тебя, только не по голове!» Он произносит какие-то слова о ее возрасте, говорит, что ей уже тридцать пять, хочет она того или нет. Его сексуальное отвращение постепенно погружает ее в уныние. Ее зрачки затуманиваются. Наконец-то Клеммер пожинает дары ненависти, и он очарован; действительность проясняется в его глазах словно день позднего лета, очищающийся от облаков. Лишь обманывая себя, он путал эту чудесную ненависть с любовью. Раньше ему нравилось это покрывало любви, но вот оно сброшено. Женщина, поверженная на пол, принимает его поступки за выражение страстного желания, и только страстью хоть сколько-то можно объяснить его поведение. Эрика о подобном слышала. «А теперь достаточно, любимый. Займемся чем-нибудь более приятным». Она собирается вычеркнуть боль из репертуара любовных жестов. Она чувствует эту боль на своей шкуре и просит вновь вернуться к обычным формам любви. «Мы должны соединиться, понимая друг друга». Вальтер Клеммер учиняет насилие над женщиной, которая говорит, будто она теперь все представляет себе иначе. «Прошу тебя, не бей. Моим идеалом вновь стала взаимность в любви», — Эрика слишком поздно меняет свои старые убеждения. Она высказывает новые убеждения: ей, как женщине, необходимо много тепла и заботы, и она прикладывает руку ко рту, из уголка которого выступает кровь. «Это недостижимый идеал», — отвечает мужчина. Он ждет лишь того, чтобы женщина попыталась спастись бегством, тогда он вновь набросится на нее. Его гонит вперед инстинкт охотника. Это инстинкт спортсмена-водника и инженера, предупреждающий его о подводных камнях и глубинах. Если женщина цепляется за Клеммера, инстинкт сразу пропадает! Эрика умоляет Клеммера обнаружить свои лучшие качества. Поздно, он уже познал вкус свободы.

Вальтер Клеммер не слишком сильно, но и не слишком слабо бьет Эрику в живот кулаком правой руки. Этого достаточно, чтобы вновь опрокинуть ее на пол. Эрика сгибается пополам, прижимая руки к животу. Мужчина оказался способным ударить ее в живот, не слишком сильно напрягаясь. Он ни в чем не раскаивается, наоборот, никогда он еще не чувствовал столь полного согласия с собой. Он язвит: «А где же твои жгуты да веревки? Где твои цепи? Я лишь исполняю ваши приказы, милостивая государыня. Теперь тебя не спасут твои ремни и кляпы», — издевается Клеммер, достигая желанного результата без всяких кляпов и ремней. Мать, голова которой еще затуманена ликером, барабанит в дверь и не может сообразить, что происходит с Эрикой и что теперь делать. Она очень нервничает, поскольку не видит, что происходит с дочерью. Настоящая мать видит сердцем. Она пренебрегала свободой своего чада, и вот другой человек пренебрежительно обходится с этой свободой. «С этого момента я буду вдвойне осторожна», — обещает себе мать и лелеет надежду, что молодой человек оставит на ее долю что-нибудь, достойное осторожности. Она подчинила себе свою дочь, а этот человек подчиняет ее заново. Мать потихоньку приходит в бешенство.

Тем временем Клеммер смеется над скорчившимся перед ним телом: «Если созрела, так падай!» Эрика оплакивает то, что они вместе пережили и выстрадали на уроках музыки. Она заклинает его: «Вспомни, как сонаты отличаются друг от друга!» Он смеется над мужчинами, которые терпят все женские капризы. Уж он-то не из таких, а вот она явно перегнула палку. Она — неврастеничка. И куда подевались теперь ее жгуты и хлысты? Клеммер ставит ее перед выбором: либо она, либо он. Его ответ звучит: он. «Ты возрождаешься в моей ненависти», — утешает ее мужчина, громко выражая свое мнение. Нанося легкие удары по голове, прикрываемой слабыми руками, он бросает ей жесткую кость: «Если бы ты не была жертвой изначально, ты никогда бы жертвой и не стала!» Осыпая ее пинками, он спрашивает, что теперь будет с ее великолепным письмом. Ответа не следует.