Иларион (Алфеев) Духовный мир преподобного Исаака Сирина - Иларион (Алфеев)

Земная жизнь дана человеку для покаяния. Достаточно человеку обратиться к Богу с молитвой о прощении, как ему тотчас прощаются грехи [1080] . Залогом этого прощения служит Воплощение Слова Божия, Которое, когда вся тварь изощрилась во всяком виде лукавства, сошло на землю для того, чтобы искупить человечество и всю вселенную Своей крестной смертью.

* * *

Для автора настоящей книги работа над главой, посвященной эсхатологии Исаака Сирина, была особенно трудной. Мы сознавали, что учение Исаака о всеобщем спасении у кого–то вызовет недоумение. Попытаемся — не в оправдание преподобного Исаака (Святой Отец не нуждается в оправдании), но в разъяснение читателям — ответить на те вопросы, которые могут возникнуть при чтении заключительных глав 2–го тома Исаака Сирина.

Прежде всего, в чем нравственный смысл всей драмы человеческой истории, если и добро и зло оказываются в конце концов в равном положении перед лицом божественного милосердия? В чем смысл страданий, подвижничества, молитвы, если праведники будут рано или поздно уравнены с грешниками? Кроме того, насколько вообще соответствуют мнения Исаака Сирина евангельскому учению, в частности, притче о Страшном Суде, где говорится о разделении на овец и козлов? И не является ли учение Исаака Сирина тем оригенистическим апокатастасисом, который был осужден Церковью в VI веке?

Во–первых, следует сказать, что Исаак не отвергал идеи отделения овец от козлищ и прямо ссылался на нее, когда говорил об отсутствии промежуточного места между геенной и Царствием Небесным. Но его ум прозревал в то, что за пределами этого отделения, которое он не считал окончательным и непоправимым. Как мы видели, Исаак никогда не отрицал реальности Страшного Суда: более того, он рекомендовал размышлять о Суде ежедневно. Говоря о Страшном Суде, Исаак описывает опыт отделения грешников от праведников. Однако это отделение происходит уже в настоящей жизни, где одни люди посещают больных, одевают нагих, кормят алчущих, а другие — нет: в этом и смысл притчи. Страшный Суд будет лишь моментом, когда станет явным то, чего человек достиг на земле. Таким образом, Исаак понимает притчу о Страшном Суде не как догматическое утверждение о вечности мучений, но как пророческое предупреждение тем, кто в земной жизни не совершает добрых дел в отношении своих ближних.

Во–вторых, Исаак предупреждает, что опыт геенны и отлучения от Бога страшен и невыносим, даже если он ограничен во времени: «Будем осторожны, возлюбленные, и будем понимать, что, хотя геенна и подвержена ограничению, весьма страшен вкус пребывания в ней, и за пределами нашего понимания — степень страдания в ней» [1081] . Для Исаака бич любви Божией, которым наказываются грешники в геенне, представляется настолько ужасным, что сама по себе возможность оказаться в геенне, даже ненадолго, заставляет его постоянно размышлять и молиться об избавлении от нее для себя и всех людей.

В–третьих, — и это главное, — вся богословская система Исаака Сирина основана на прямом опыте мистического единения с любовью Божией. Этот опыт исключает всякую возможность зависти к другим людям, в том числе тем, кто находится на более высокой ступени духовного совершенства и следовательно имеет больше шансов на получение места в Царствии Небесном. Сам по себе опыт единения с Богом–Любовью настолько исполнен блаженства, что является достаточным для того, чтобы, совершая молитвы и аскетические подвиги, перенося страдания и скорби, человек не думал о будущей награде: в самом страдании, в самих молитвах и самом аскетическом трудничестве он получает возможность непосредственного богообщения. Цель молитвы, подвигов и исполнения заповедей — не необходимость для человека обогнать других, чтобы занять лучшее место в будущем Царствии. Главная цель — соединение с Богом, которое происходит уже в земной жизни. Встреча с Богом и прямой мистический опыт единения с божественной любовью есть единственное оправдание всех аскетических трудов, страданий и духовной борьбы; в конечном итоге, встреча с Богом является целью всей человеческой истории.

Что же касается оригенистического учения об апокатастасисе, то прямой параллели между ним и учением Исаака провести нельзя. Для Оригена апокатастасис — не конец истории, а лишь переходный этап к появлению нового мира: под влиянием платонизма Ориген учил, что прежде сотворения мира некий другой мир существовал, и после всеобщего восстановления, когда настоящий мир закончит свою историю, новый мир будет создан Богом, а после него еще один мир — и так до бесконечности. Отпадение людей от Бога и возвращение к Богу будет вновь и вновь совершаться, и Бог еще не раз воплотится, чтобы взять на себя грехи людей и искупить их [1082] . Именно это учение, противоречащее евангельскому благовестию об уникальности и единственности искупительной жертвы Христа, было осуждено в VI веке вместе с другими ошибочными мнениями оригенистов, как например, идеей предсуществования душ [1083] .

Учение о всеобщем спасении у Исаака не имеет оригенистических корней (едва ли он когда–либо держал в руках сочинения Оригена); оно свободно от какого бы то ни было влияния платонических и других чуждых христианству идей. У Исаака это учение основано на новозаветном благовестии о Боге, Который «хочет, чтобы все люди спаслись» [1084] . Оно, по сути, является развитием учения апостола Павла о том, что после окончательного воцарения Бога и Отца, упразднения всякого начала, власти и силы, покорения всех врагов и истребления смерти Спасителем, Бог будет «все во всем» [1085] . Для Исаака спасение всех людей — прямое следствие безграничной любви Божией к человеку — любви, по которой Бог сотворил мир, воплотился и взял на Себя грехи людей, чтобы спасти их и ввести в Царствие Свое, которому не будет конца.

Может быть, в своем богословском поиске Исаак зашел дальше, чем это позволяет традиционная христианская догматика, и заглянул туда, куда доступ человеческому разуму закрыт. Может быть, именно эсхатология Исаака и была одним из тех «трех пунктов», против которых писал свои книги Даниил бар–Тубанита. Но Исаак был не единственным, кто верил во всеобщее спасение — среди его предшественников, помимо упомянутых выше учителей Сирийской Церкви, был святитель Григорий Нисский, который говорил о спасении всех людей и демонов: его учение не было осуждено ни одним Вселенским или Поместным Собором [1086] . Возможность спасения всех людей допускали также святитель Григорий Богослов и преподобный Иоанн Лествичник [1087] . Свою трактовку учения Григория Нисского о всеобщем спасении предложил и преподобный Максим Исповедник [1088] . Все эти авторы исходили из того, что для Бога нет ничего невозможного и что, следовательно, Он может спасти всякого человека. Однако, как подчеркивал Максим Исповедник, каждый человек вправе отвергнуть спасение, совершенное Христом. Спасение ни для кого не будет принудительным: спасутся только те, кто желает следовать за Христом [1089] . В этой мысли — важное уточнение к тому, что говорит о всеобщем спасении Исаак Сирин.

Подчеркнем еще раз, что учение о всеобщем спасении исповедовали Феодор Мопсуестийский и Диодор Тарсийский, оба пользовавшиеся безусловным авторитетом в Церкви Востока, а потому нет ничего удивительного в том, что его разделял и Исаак Сирин. В Византии это учение было осуждено только в результате оригенистических споров VI века, а до VI века его и там разделяли отдельные богословы. Поскольку к середине VI века, когда в Константинополе рассматривали учение Оригена, Церковь Востока уже более двух столетий находилась в разрыве с Византийской Церковью, вполне естественно, что решения византийских Соборов на нее никакого влияния не оказали. Потому и учение о всеобщем спасении в VI—VII веках не считалось там ересью.

Каждый из Отцов Церкви может быть понят и оценен только внутри того церковно–исторического контекста, в котором он жил. Для преподобного Исаака Сирина таким контекстом были VII век, Персия, антиохийская богословская школа, догматическое учение Церкви Востока, аскетическая традиция сирийского монашества. Именно в этом контексте и следует изучать Исаака, именно с такими мерками подходить к его писаниям, именно такой критерий прилагать к его богословию. Всякий иной критерий, приложенный к его писаниям, может привести к ошибочной интерпретации его взглядов. Нельзя автоматически распространять анафемы, произнесенные в Константинополе, на церковного писателя, который не имел к ним никакого отношения.

Все сказанное приводит нас к следующему заключению. Эсхатологические воззрения Исаака Сирина, Григория Нисского и других упомянутых Отцов Церкви относятся к числу частных богословских мнений и не могут восприниматься как выражение догматического учения Церкви. В то же время их не следует отождествлять с еретическим оригенизмом, осужденным Церковью. Ни Исаак Сирин, ни Григорий Нисский, несмотря на радикальный тон некоторых своих высказываний на эсхатологические темы, отнюдь не считали вопрос о всеобщем спасении исчерпанным. Они лишь выражали ту надежду, которая, наверное, свойственна многим христианам — надежду на то, что вопреки всякой справедливости каждый человек получит возможность спасения по милости Всеблагого Бога.