Победитель остается один - Пауло Коэльо

— Ничего. Пожалуйста, ответьте мне, как только получите информацию. И если можно, не позднее, чем через десять минут.

— Это совершенно невозможно, — отвечают ему. — Ответ дадим, когда он у нас будет. Не раньше и не позже. Мы должны будем направить…

Савуа, не дослушав, дает отбой и возвращается в комнату.

Бумага, бумага…

Кажется, что все, имеющие отношение к общественной безопасности, одержимы этой навязчивой идеей. Никто не решится и шагу ступить, не убедившись предварительно, что его начальники этот шаг одобрят. Люди, так много обещавшие, люди, перед которыми открывалось блестящее будущее, люди, начинавшие работать с энтузиазмом и творческим огнем, сейчас боязливо притаились по углам, хоть и понимают, что им брошен очень серьезный вызов и действовать надо стремительно, однако субординация прежде всего: пресса всегда готова обвинить полицию в том, что она действует чересчур крутыми методами, тогда как налогоплательщики постоянно ноют, что полиция вообще бездействует — а потому лучше свалить ответственность на вышестоящих.

Но Савуа сделал звонок лишь для отвода глаз — он и так знает, кто преступник. И возьмет его сам, один, чтобы никто больше не посмел претендовать на лавры сыщика, распутавшего самое громкое дело в истории Канн. И он должен сохранять наружное спокойствие, хотя больше всего на свете ему хочется, чтобы это бдение поскорее завершилось.

…Когда он вновь входит в комнату, комиссар сообщает, что сию минуту из Монте-Карло звонил Стенли Моррис, отставной сотрудник Скотланд-Ярда. Посоветовал особенно не усердствовать, потому что преступник едва ли применит прежнее оружие еще раз.

— Похоже, нам грозит новая вспышка терроризма, — говорит незнакомец.

— Похоже, — подтверждает комиссар. — Но последнее, что мы, в отличие от вас, собираемся делать, — это сеять панику. И здесь собрались, чтобы сформулировать заявление для прессы, пока эта самая пресса сама не сделала выводы и не обнародовала их в ближайшем выпуске новостей. Я полагаю, мы все же имеем дело с террористом-одиночкой, скорее всего — с серийным убийцей.

— Но…

— И никаких «но»! — жестко и властно чеканит комиссар. — Мы дали знать в ваше посольство потому, что убитый был гражданином вашей страны. И здесь вы на правах гостя. Когда погибли двое других ваших соотечественников вы не проявили особого интереса и не удосужились прислать своего представителя, хотя в одном из этих случаев тоже был применен яд.

А потому если вы намекаете, что над нами нависла опасность массового поражения биологическим оружием, вам лучше сразу уйти. Мы не собираемся впутывать в уголовное дело политику. В будущем году должны будем с подобающим размахом и блеском провести очередной кинофестиваль, верим специалисту из Скотланд-Ярда и заявление составим именно в этом духе.

Иностранцу нечего сказать в ответ.

Комиссар, вызвав секретаря, просит выйти к журналистам и оповестить их, что результаты, которых они так долго ждут, будут оглашены через десять минут. Эксперт сообщает, что установить происхождение цианида можно, и это хоть отчасти прольет свет на личность убийцы, но займет никак не десять минут, а около недели.

— В крови жертвы найдены следы алкоголя, кожные покровы красные, смерть была мгновенной. Все это не оставляет сомнений в том, какой яд был применен. Если бы это была кислота, остались бы характерные ожоги вокруг рта и носа; если белладонна — были бы расширены зрачки, если…

— Доктор, мы все знаем, что вы окончили университет, что можете блестяще обосновать причину смерти, и не сомневаемся в вашей компетентности. Итак, остановимся на том, что это был цианид.

Эксперт, кивнув, закусывает с досады губу.

— Ну, а что со вторым пострадавшим? С этим кинорежиссером?

— Мы дали ему кислород, по 600 миллиграммов келоцианора внутривенно каждые четверть часа, а если не будет положительной динамики, добавим 25-процентный раствор триосульфата натрия…

Повисшее в комнате молчание, кажется, можно потрогать руками.

— Виноват. Я хотел сказать — он выкарабкается. Комиссар делает пометки на листке желтой бумаги.

Он знает — времени нет. Всех благодарит, иностранцу говорит, чтобы пока не выходил: нечего давать новую пишу для слухов и фантастических предположений. Пройдя в ванную комнату, подтягивает галстук и просит Савуа сделать то же самое.

— Моррис считает, что убийца в следующий раз не станет применять яд. Когда вы уходили звонить, я кое-что прикинул и понял: он следует, может быть, и подсознательно, какой-то определенной модели поведения. Какой, как по-вашему?

Савуа и сам думал об этом по возвращении из Монте-Карло. Да, имелся некий рисунок, который, быть может, укрылся от внимания знаменитого сыщика из Скотланд-Ярда:

Жертва на скамейке: преступник подошел вплотную.

Жертва в павильоне на пляже: преступник действовал на расстоянии.

Жертва на пирсе: вблизи.

Жертва в отеле: издали.

Если следовать этой модели, следующее преступление будет совершено, когда убийца опять приблизится вплотную, вернее, так он его задумывает, если только не будет схвачен в ближайшие полчаса. Инспектору излагали все эти подробности полицейские, выезжавшие на место, причем особого значения сообщениям не придавали. А он, в свою очередь, отвечал, что это неважно. На самом же деле — более чем важно: вот он — горячий след, единственное недостающее звено в цепочке.

Сердце его бьется учащенно: сбывается мечта всей его жизни… Когда же кончится это проклятое совещание?!

— Вы слышите меня, инспектор?

— Да, господин комиссар.

— Хочу, чтобы вы уяснили себе: журналистская братия, что собралась у дверей, ждет от нас не четкого и конкретного заявления и не точных ответов на свои вопросы. На самом деле они будут из кожи вон лезть, чтобы услышать от нас то, что им нужно. Надо постараться не попасть в эту ловушку. Они явились сюда не слушать нас, а увидеть — и показать своим зрителям.

Он говорит с инспектором с видом начальственного превосходства, как человек, постигший всю мудрость человечества. Вероятно, щеголять образованностью — удел не только Морриса или судебного медика: все тщатся, пусть и не впрямую, дать понять, что как нельзя лучше разбираются в своем деле.

— И запомните: выражение лица и осанка, то, как вы держитесь и говорите, могут сказать куда больше слов. Не бегайте глазами, смотрите перед собой, плечи вниз и немного назад… Приподнятые плечи выдают внутреннее напряжение: все поймут, что у нас нет даже предположений о том, кто это сделал.

Они выходят к дверям бюро судебной экспертизы. Вспыхивают яркие лампы, протягиваются микрофоны, журналисты отталкивают друг друга, пробиваясь вперед. Через несколько минут, видя, что сумятица улеглась, комиссар извлекает из кармана листок бумаги:

— Знаменитый киноактер был отравлен цианидом — смертоносным, высокотоксичным веществом, которое может применяться в разных видах, а в данном конкретном случае — газообразном. Его коллега-режиссер остался жив по счастливой случайности: он вошел в номер, где в воздухе еще оставались элементы цианида. Служба безопасности отеля, проводившая видеонаблюдение, заметила, как постоялец зашел в номер, а через пять минут опрометью выскочил оттуда и в коридоре упал.

Комиссар не упомянул, что этот самый номер находился в «слепой зоне». Не упоминание не есть ложь.

— Сотрудники СБ отреагировали очень оперативно и немедленно направили к месту происшествия врача. Тот сразу почувствовал характерный запах горького миндаля, хотя концентрация цианида в воздухе уже не представляла опасности для жизни. Вызванная полиция прибыла через пять минут, оцепила этаж, а своевременно предпринятые действия врачей «скорой помощи», работавших в противогазах, позволили сохранить пострадавшему жизнь.

Красноречие комиссара производит на Савуа глубокое впечатление: «Должно быть, руководители такого ранга обязаны отучиться на курсах пиара», думает он.

— …Отравляющее вещество находилось в конверте, но кем он был надписан — мужчиной или женщиной — установить пока не удалось. Внутри была записка.

О том, что конверт был запечатан с помощью самой что ни на есть передовой технологии, комиссар тоже счел за благо не распространяться: один шанс на миллион, что кто-то из присутствующих журналистов узнает об этом, хотя чуть позже подобный вопрос последует неизбежно. Ни слова и о том, что за несколько часов до происшествия в отеле был отравлен еще один виднейший кинодеятель: впрочем, все полагают, будто Джавиц Уайлд скончался от сердечного приступа, хотя никто — ни один человек — не вбрасывал эту лживую версию. Как полезно бывает, что пресса порой — по лени или небрежности — приходит к собственным умозаключениям, не беспокоя полицию…