Пыль Снов - Стивен Эриксон

— Мы поистине сломаны. Мы… пали.

Но что делать, если битву невозможно выиграть? Она не видит ответов. Единственное утешение, единственная истина — вот эта кровавая жертва, в конечном итоге своем бесполезная. — Значит, правда, что мир без магии — мир мертвый? Ты обещаешь именно это? Такое будущее ты несешь? Но нет — когда тебя освободят, пробудится и твой враг. Война возобновится.

В такой схеме нет места смертным. Да, действительно нужен новый курс. Новое будущее — для К’чайн Че’малле, для людей всех империй, всех племен. Если ничего не изменится в смертном мире, то не наступит конца конфликтам, и противоположные силы вечно станут сталкивать культуры, религии. Предлог не важен.

Она не понимала, как «разумная жизнь» могла оказаться столь глупой.

«Они требуют веры. Религии. Они желают вернуться к тщетной „праведности“. Но я не могу! Не стану. Пусть Руток меня убьет, ведь я не предложу им того, чего они хотят услышать». И вдруг она снова увидела безоблачное синее небо, жара окутала голые руки и ноги, лицо. Она ощутила дорожки высохших слез на щеках. Присела. Мышцы болели. На языке застыла горькая корка.

К’чайн Че’малле все еще взирали на нее.

— Ну ладно, — сказала она, вставая. — Я даю вам вот что. Найдите веру друг в друге. Не смотрите дальше. Боги будут воевать, и всё, что мы можем — оставаться незамеченными. Пригибайтесь. Двигайтесь спокойно. Прячьтесь. Мы муравьи в траве, мы ящерицы среди камней. — Она помедлила. — Где-то там, не знаю где, вы найдете чистейшую эссенцию этой философии. Может быть, в одном человеке, может быть, в десяти тысячах. Не ищите иной сущности, иной воли. Свяжите себя лишь дружеством, заточенной до абсолютной остроты преданностью. Но избегайте дерзости. Мудрость — в смирении. Один, равный десяти тысячам. Это путь. Он готовит себя, не отклоняясь. Но он не желает грозить небу кулаком. Он поднимает одинокую руку, и рука его полна слез. — Она поняла, что сердито сверкает глазами на громадных рептилий. — Возжелали веры? Хотите верить во что-то или в кого-то? Нет, не поклоняйтесь ни одному, ни десяти тысячам. Поклоняйтесь жертве, которую они принесут, ибо они сделают это ради сочувствия — единственной причины умирать и сражаться.

Вдруг ощутив себя уставшей, она отвернулась, пнув ногой отбеленный клык. — А теперь пойдем искать поборников.

Она пошла первой, и К’чайн Че’малле были этим довольны. Сег’Черок смотрел, как хрупкая, крошечная женщина делает короткие шажки, оставляя за спиной место битвы двух драконов.

Охотник К’эл был доволен вдвойне, ибо ощущал сладкую волну радости Ганф Мач.

Она гордилась своим Дестриантом.

Влекомый четырьмя волами фургон тяжело въехал на стоянку. Его окружила толпа матерей, вдов и детей, поднявших заунывный плач. Руки тянулись, словно желая удержать души умерших, тела которых срубленными деревьями лежали на днище. Повозка заскрипела и встала. Толпа заволновалась еще сильнее. Завыли псы.

Сеток наблюдала творящийся на стоянке бедлам с ближайшего холма. Она стояла недвижно, лишь ветер перебирал волосы.

Воины побежали к своим юртам — готовиться к войне. Только никому не ведомо лицо врага, не оставившего никаких следов. Желавшие стать вожаками битвы кричали и ревели, стуча себя по груди и воздевая оружие. Но, при всей ярости и гневе, было в этой сцене нечто жалкое, заставившее ее устало отвести глаза.

Никому не нравится оказываться жертвой неведомого. Им уже хочется стать бичом, без разбора хлещущим всякого, кто окажется поблизости. Она слышала, как воины клялись мстить акрюнаям, драсильянам и даже летерийцам. Клан Гадра идет на войну. Вождь Столмен отсиживается в своем шатре, чтобы алчущие крови воины не свергли его. Но нет, скоро ему придется встать во весь рост, надеть на широкие плечи бхедриний плащ и поднять двустороннюю секиру. Его жена, еще более яростная, чем сам Столмен, начнет накладывать боевую маску смерти на покрытое шрамами лицо супруга. Ее мать — старая морщинистая карга — сделает то же самое для дочери. Клинки поют на точилах. Баргасты идут на войну.

Она увидела, что из шатра Столмена выходит Кафал. Даже на таком расстоянии лицо направившегося к самой большой толпе воинов шамана выражает разочарование. Затем шаги его замедлились и Кафал замер на месте. Сеток отлично его понимала. Он потерял Гадра.

Она видела, как шаман крутит головой. Наконец он заметил еще одного одиночку. Ливень уже оседлал кобылу. Но не чтобы присоединиться ко всеобщему безумию, а чтобы уехать.

Кафал направился к овлийскому воину. Сеток пошла к ним.

Какими бы словами ни успели они переброситься, удовольствия Великому Ведуну это не доставило. Он повернулся к девушке. — Ты тоже?

— Я пойду с вами, — сказала она. — Волки не будут участвовать. Напрасная суета.

— Гадра решили повести войну с акрюнаями, — сказал Кафал. — Но акрюнаи ничего нам не сделали.

Она кивнула, поднимая руку и сбрасывая с лица прядь волос.

Ливень влезал в седло. Лицо его было бледным, одержимым. Похоже, он не спал всю ночь. Он натянул поводья…

Кафал повернулся к нему: — Стой! Прошу, Ливень, подожди.

Тот скривил губы: — Такой ли должна быть моя жизнь? Меня таскают из одного женского шатра в другой. Мне врасти в землю здесь? Или мчаться рядом с тобой? Вы, Баргасты, ничем не отличаетесь от моего народа. Вы разделите его судьбу. — Он кивнул на Сеток. — Волчья дочь права. Скоро падальщики плотно набьют животы.

Сеток заметила в траве какое-то движение — заяц? Нет, Талемендас, тварь из прутиков и соломы. Дитя безумных богов-Баргастов, дитя детей. Шпионит за ними. Она злобно усмехнулась.

— Но, — вскричал Кафал, — куда ты уедешь, Ливень?

— Я поеду к Тоолу, попрошу отставки. Попрошу извинить меня. Я должен был защищать от летерийцев наших детей. Не его друга. Не Мезлу.

Глаза Кафала широко раскрылись, но миг спустя он устало опустил плечи. — Ах, Ливень. Малазане знают путь… — Он уныло улыбнулся овлу. — Они могут научить всех нас смирению. Тоол отвергнет твои просьбы, ведь прощать нечего. Против тебя не выдвигают обвинений. Это был путь Мезлы, его выбор.

— Он выехал вместо меня…

Великий Ведун распрямил спину: — А ты смог бы сражаться так же, как он?

Жестокий вопрос. Сеток заметила, как он уязвил молодого воина. — Но не…

— Да, именно так, — бросил Кафал. — Реши Тук, что ты сильнее его — послал бы тебя против летерийцев. А сам увел бы детей. Если бы этот малазанин сидел бы сейчас передо мной… уж он не лил бы слезы, не бормотал о прощении. Понял, Ливень?

Юноша выглядел жестоко обиженным. — Даже если так, я поскачу к Тоолу, а потом уеду один. Я избран. Не пытайся обрезать нити моей судьбы, ведун.

Сеток грубо захохотала. — Не ему это делать, Ливень.

Глаза его сузились. Она ожидала отповеди — обвинений, гнева, бушующего негодования. Он же промолчал, крепче натянув удила. Метнул взгляд Кафалу: — Ты идешь пешком, я скачу. Я не желаю замедляться ради…

— А если я скажу, что умею путешествовать быстро и успею к Тоолу первым?

— Не умеешь.

Сеток видела, что Великий Ведун облизывает пересохшие губы; видела, что на широком плоском лбу выступил пот. Сердце сильно забилось в груди. — Кафал, — начала она, — это не ваша земля. Те садки, о которых говорят ваши люди — здесь они слабы. Сомневаюсь, что ты хотя бы дотянешься до них. Ваши боги не готовы…

— Не рассуждай о богах Баргастов! — пропищал тонкий голосок. Талемендас, древопойманная душа, вылез из укрытия и неловко прыгал к ним. — Ничего ты не знаешь, ведьма…

— Знаю достаточно, — оборвала его она. — Да, твой род некогда ходил по этим равнинам. Тысячу лет назад? Десять тысяч? Вы вернулись, чтобы отомстить за предков — но не нашли тех Эдур, о которых говорят сказания. В отличие от Баргастов, они изменились…

— Так всегда с победившими, — зашипел древопойманный. — Их раны исцеляются быстро. Да. Ни гнили, ни воспаления. На языках нет горечи.

Она презрительно сплюнула. — Можно ли так говорить? Их император мертв. Они изгнаны из завоеванных земель!

— Но не нашими руками!

Вопль заставил поворачиваться головы. Воины подошли ближе. Кафал безмолвствовал, лицо его вдруг стало замкнутым; Ливень склонился в седле, глядя на древопойманного так, словно сомневался в здравости своего рассудка.

Сеток улыбнулась Талемендасу: — Да, вот что вас донимает пуще язвы на заднице. Что же, — повернулась она к окружившим их воинам, — теперь вы сможете нанести поражение акрюнаям. Раны начнут гнить, и гниль глубоко проникнет в души, и каждый выдох будет смердеть.

Ее тирада, кажется, поколебала их. Она снова плюнула. — Они не убивали ваших разведчиков. Вы сами знаете. Но вам все равно! — Она ткнула пальцем, указывая на Кафала: — Да, Великий Ведун идет к Тоолу. Он скажет ему: «Владыка Войны, еще один клан отпал. Он ведет бездумную войну с ложным врагом, из-за действий Гадра все местные племена вскоре поднимутся против Баргастов». Акрюн и Д'расильани, Керюн, Сафинанд и Болкандо. Вас осадят со всех сторон. Тех, кого не перебьют в битвах, изгонят на Пустоши, в безбрежный океан пустоты. Там они пропадут, и даже кости станут прахом.