Письма 1846-1847 годов - Николай Гоголь

Не сердись на мой дурной почерк, изломанный слог, недописки и поправки. Не позабывай, что это неотлучные приметы человека, который еще строится и хлопочет около своей постройки.

Н. Я. ПРОКОПОВИЧУ

Неаполь. Апрел<я> 28 <н. ст. 1847>

Давно уже я не писал к тебе. Ты также давно не писал ко мне. Если ты думаешь (особенно после прочтения моей книги), что я переменился или стал не тот, что был прежде, то скажу тебе, что я всё тот же и почти то же самое люблю, что любил в юности моей, хотя и не открывал никому многих сокровенных чувств; разница вся в том, [разница только в том] что теперь многое во мне стало проще (по книге не суди) и что я больше, чем когда-либо, люблю старинные мои связи и прежних друзей моих, особенно тех, с которыми от незабвенного Нежина началась моя дружба. А потому напиши мне хоть несколько словечек о себе: что ты теперь делаешь? что приходит тебе на мысли? как тебе живется и как всё, что составляет домашний круг твой, и всё, что вокруг тебя? Этим ты меня очень порадуешь, если тебе приятно меня порадовать. Письма адресуй на имя Жуковского, в Франкфурт. От Данилевского я получил письмо, который также о тебе спрашивает. Он также о тебе не знает ничего. [Далее начато: А если ты распишешься] Уведоми меня также о всех изустных толках, какие тебе случается слышать о моей книге. Я бы очень желал знать, что говорят о ней разные чиновники средней руки, всех сортов учителя, равно как и люди нам обоим с тобой знакомые. Прощай! Более не распространяюсь, потому что пишу наугад, не зная, по-прежнему ли ты живешь в 9 линии и придет ли к тебе в руки письмо мое. Не поскупись и пиши побольше.

Обнимаю тебя.

Твой Г.

На обороте: Pétersbourg. Russie.

Его высокоблагородию Николаю Яковлевичу Прокоповичу.

В С. Петербурге, на Васильевском острове, в 9 линии, между Большим и Средним проспект<ами>, в собствен<ном> доме.

Ф. А. МОЛЛЕРУ <?>

29 апреля <н. ст. 1847. Неаполь>

Я получил от брата Александра Андреевича Иванова известие, что сам Ал<ександр> Андр<еевич> болен стесненьем в груди, с просьбой, чтобы я посоветовался по этому поводу с Циммерманом. Я отправился тот же час к Циммерману и всё, что получил от него в ответ, написал в письме, пущенном отсюда третьего дня. А потому прошу вас убедительно — немедленно наведаться к Иванову и узнать, получил ли он это письмо вместе с другим, предыдущим, отправленным того же дни. Оба были адресованы в кафе Greco. Если ж, на случай, он их не получил, то вот вам вновь предписанье Циммермана. Стесненье и боль в груди и сердце есть явленье геморроидальное, а потому следует не к груди прикладывать какие-либо средства, но оттянуть кровь к противуположным частям, именно, приставивши изрядное количество пьявок к заднему проходу, принять в то же время несколько слабительных и несколько успокоительных ванн с отрубями, умеренной температуры, то есть от 26 до 27 градусов и никак не свыше, потолковавши обо всём этом с доктором Аллерсом. [Далее начато: Теперь] Так я написал и в письме. Теперь же подвертывается под руку обстоятельство еще лучшее. Сам Циммерман едет завтра вместе с кн<язем> Волконским и, вероятно, в понедельник ввечеру они будут оба в Риме. А потому объявите об этом Иванову. Скажите также, что и о нем, то есть относительно его дела, кое-что переговорено. Но самое лучшее с его стороны даже и не помышлять и не расспрашивать никого об участи его дела. Я хотя человек сам по себе и не очень важный, но устрой так, что в Петербур<ге> всем обнаружилось производительное дело — картина Иванова — и теперь смекнули даже и недальные умом, что Иванова торопить никак не следует. Я это ему давал знать и в письмах, которые так огорчили его (что для меня до сих пор загадка), прося его положиться хоть сколько-нибудь на меня и не беспокоиться. Но я не знаю, почему он не поверил моим словам, тогда, когда после меня Апраксин, молодой человек, почти ему незнакомый, сказал ему те же слова, не объясня даже причин, [не объясня ему и причин] на которых он их основал, и он ему поверил и успокоился. Правда, в письмах моих были жесткие слова, но я их нарочно поставил с тем, чтобы дать ему случай этими же самыми словами попрекнуть себя самого за свое малодушие. Слова эти были те же самые, которые я употреблял весьма часто в разговоре и за которые он никогда не сердился. Но теперь только вижу, какая разница сказать то же самое в письме и на словах. Скажите ему, что я прошу у него прощенья. Я не только не думал оскорбить его, но даже хотел излечить от беспокойства и, как плохой доктор, не попал, как следует, в болезнь. Но до свидания.

Весь ваш Г.

Около 10 мая, а может и прежде, надеюсь, увидимся. На письмо это ответ, однако ж, напишите немедленно, чтобы я знал, что оно вами получено.

М. П. ПОГОДИНУ

Апреля 30 <н. ст. 1847>. Неап<оль>

Благодарю тебя за твои усладительные строки, хотя их было очень много. Пожалуста, пиши ко мне. Не избирай для этого времени. Но пиши на небольших лоскутках, какие тебе попадутся под руку, — всё, что ни просится в тебе излиться. Поверь, что ты найдешь сердце, способное разделить всякое сердечное движение твое. Чувствую, что только теперь начинаю быть достойным дружбы и могу быть полезным другу. Вот тебе покуда известие о моих местопребываниях: отсюду я отправляюсь первых, чисел мая. Весь июнь и начало июля во Франкфурте (то есть на водах близ Франкфурта). Август и начало сентября — в Остенде на морском купаньи, которое доселе было единственным средством, мне помогавшим. На осень — в Италию, чтобы оттуда отправиться к святым местам. Если ты еще не переменил своего намерения, как бы нам хорошо было теперь отправиться вместе. Мы [Мы бы] были бы очень теперь нужны друг другу. Помощь брата, необходимая на всяком пути в нашей жизни, становится еще необходимей, когда путь этот — богомолье. Передай при сем приложенные два письмеца твоим матушкам. Затем от всей души тебя обнимаю и целую твоих деток.

Твой Г.

На обороте: Moscou. Russie.

Его высокородию Миха<и>лу Петровичу Погодину.

В Москве. Близ Девичьего монастыря, в собствен<ном> доме.

А. М. ПОГОДИНОЙ

<30 апреля н. ст. 1847. Неаполь.>

Здравствуйте, моя добрая Аграфена Михайловна! Хотя очень много времени прошло с тех пор, как мы с вами расстались, но я не позабыл ни доброты вашей, ни вашего радушного гостеприимства и помышляю с удовольствием о том, когда приведет нас бог опять увидеться. Уведомляю вас, что если любезный сын ваш Михаил Петрович отправится к святым местам, то он найдет во мне верного попутчика. Я в дороге человек очень расторопный, умею запастись и съестными припасами, и всем, что нужно для пути, а потому вы на этот счет будьте совершенно покойны. Мы за вас помолимся у гроба господня, а вы за нас помолитесь в Москве. Во всяком случае, желая вам полученья всего того, о чем вы молитесь, остаюсь всегда признательный вам

Н. Гоголь.

А. А. ИВАНОВУ

<Конец апреля н. ст. 1847. Неаполь.>

Александр Андреевич! Циммерман не будет в Риме, а потому исполните все его предписания, посоветовавшись с Аллерсом.

Весь ваш Г.

До свиданья!

М. И. ГОГОЛЬ

Неаполь. Мая 3 нов. стиля <1847>

Я получил письмо ваше от 12 марта, исполненное упреков. Простите меня: я перед вами виноват. Виноват также и перед моими добрыми сестрами, которые меня искренно и нелицемерно любят и которым я показал, как бы вовсе не замечаю любви их. У меня был некоторый свой умысл: получая сам отвсюду упреки, любя упреки и находя [находя в них] неоцененную пользу для души моей от всяких упреков (даже и несправедливых), я хотел прислужиться и вам тем же. Я хотел попрекнуть вас, и особенно сестер, с тем, чтобы уже никогда [никогда не давать] ни в чем не попрекать. [не попрекать вас] Я не имел намерения оскорбить их. Поверьте, что я совсем не думаю, чтобы кто-нибудь из них [из вас] был бестолков в делах жизни. Если бы я вам сказал откровенно, что я о каждой из вас думаю, то слова мои могли бы даже оскорбить вашу скромность. Скажу вам искренно, что я горжусь вами: вами горжусь, что вы — мать моя, сестрами — что они сестры мои. Но, зная по себе, как способны мы задремать, когда окружающие нас люди говорят нам [видят в на<с>] об одних только наших достоинствах и ни слова не упоминают о недостатках наших, я принял на себя на время мне не принадлежащую должность, видя, что никто другой, кроме меня, не отважился бы взять ее. [не взял бы ее] Упрек мой в распоряжениях и расходах экономических был совершенно несправедлив. Это я увидел ясно из вашего письма, где вы означили обстоятельно, на какие именно потребности забираются товары у разносчиков и в лавках. Если бы отчеты Лизы были несколько аккуратней и подробней, как я просил, то я бы, может быть, вовсе не сделал его. Я имел в виду не столько попрекнуть сестер за сделанное [сделанное уже] дело, сколько напомнить вообще об аккуратности впредь, которой вообще у всех нас, грешных русских людей, очень мало, начиная с меня. Еще раз прошу прощения, как у вас, маминька, так равно и у всех сестер. Отныне не только вы, которой, как матери, я не имею права давать упреков, но даже никто из моих сестер не получит от меня oни за что выговора. И скажу вам искренно, что я очень рад, сложивши с себя наконец эту неприятную и мне не принадлежащую должность. Не сердитесь же на меня. Помните только то, что перед вами вновь стоит вам благодарный и признательный сын ваш. А сестры пусть вспомнят вновь то, что я говорил им всегда: что они мне все равно дороги сердцу моему и всех их люблю с равной любовью, и если покажется которой-нибудь из них, что я лучше люблю другую, то она может вдруг сама стать на ее место и быть завтра же мне еще ближайшей. Также никто из них не должен смущаться тем, если я пишу к одной, а к другой не пишу: завтра же я напишу к другой. Вновь повторяю вам, если вы думаете, что я уверен в совершенстве моем и в том, что я могу учить других, вы впадете в то же самое заблуждение, в которое впали и другие. Никогда еще я не чувствовал так живо, что я ученик, что мне нужно многому учиться, и никогда еще не сгорал я таким желанием учиться. Письмо ваше, исполненное мне выговоров, я принял с благодарностью. Говорю вам это искренно и перечитаю его несколько раз, потому что мне это очень нужно. Не сердитесь же на меня. Меня это очень огорчит, тем более, что я и без того неспокоен. [несколько неспокоен] Я [И] чувствую уже и без того упреки совести на душе своей. Я надеюсь, вы уже получили письмо мое от 6-го апреля, в котором было вложено письмо к Лизе. В нем я также писал вам о моем маршруте. Письма адресуйте во Франкфурт-на-Майне, по прежнему адресу. Обнимаю вас всех от всей души.