«Тойота Королла» - Эфраим Севела

Я увидел его настолько неожиданно, что даже ничего не успел предпринять, и он исчез так же, как возник, в толпе, запрудившей в этот солнечный воскресный день аллею Свободы.

Воспользовавшись погожим деньком, мы с Алдоной тоже спустились с Зеленой Горы в центр и не спеша прогуливались под руку, подставляя лица солнечным лучам. Вокруг было много народу — и впереди и сзади. Встречные потоки людей сталкивались, разветвлялись, обтекали и бурлили водоворотами там, где застревали шумным кружком знакомые.

Внезапно Алдона остановилась, словно споткнулась, придержав за руку и меня. Я успел разглядеть, как лицо у нее побледнело, а глаза расширились и застыли, прежде чем определил, что, вернее, кто вызвал у нее такую реакцию.

Его лицо сразу приковало мое внимание. Без шапки, белокурый, высокий и крепкий литовец чуть старше Алдоны, с упрямым широким подбородком и коротким, расплюснутым, как у боксера, носом смотрел прозрачными, как вода, глазами в упор на нее. И было ощущение, что он сверлит, пригвождает Алдону взглядом.

Не зная, кто это, я все же почуял неладное и машинально сунул руку в карман пальто, провисавший под тяжестью пистолета. Все дальнейшее произошло так быстро, что я ничего не успел предпринять.

Этот человек, не сводя глаз с Алдоны, шагнул к ней и, тихо прошептав: «Проститутка», — плюнул ей в лицо. И тут же, скользнув за наши спины, растворился в гуще рослых литовцев и литовок, его светлая кудрявая голова исчезла из виду.

Я выхватил пистолет, и люди вокруг шарахнулись от меня. Стрелять было бессмысленно — мог попасть в абсолютно невинных людей. Сопровождаемые угрюмыми и злорадными взглядами, мы покинули аллею Свободы. Вот тогда-то Алдона и сказала мне, кто был этот человек. Витас. Студент консерватории. Ее бывший жених. До этого момента пребывавший в лесной глухомани у «зеленых братьев».

— Что же ты меня заранее не предупредила? — срывал я бессильную злость на ней. — Я б его на месте ухлопал! Ах, негодяй! Плюнуть в лицо! Среди бела дня!

— Мне не привыкать, — кротко ответила Аддона.

— Что? — взвился я. — Тебе и раньше плевали в лицо?

— А как же? И на Ласвес аллеяс и на Зеленой Горе. И среди бела дня… И вечером тоже… Когда выхожу одна, без тебя.

— И ты молчала? Скрывала от меня?

— А что толку? Весь город в Сибирь не сошлешь.

Я умолк, сраженный ее логикой, и мое чувство к ней, и без того болезненное и настороженное, окрасилось бессильной горечью и состраданием. То, что Витас объявился в Каунасе, придало нашей с Алдоной жизни жутковатое ощущение пребывания в осажденной крепости. Мы оба чуяли, что за нами ведется наблюдение, но, ничего не в силах предпринять, устало и покорно ждали развязки. Не мог же я сообщить о Витасе властям. Это привело бы к неминуемым репрессиям против Алдоны. А я и не мыслил себе лишиться ее, остаться без нее.

Мы наглухо запирали на ночь двери и окна, на случай слепой, через ставни, стрельбы, сдвинули в спальне кровать в сторону от окна. Под подушкой лежал пистолет, и, просыпаясь среди ночи, я шарил руками, на месте ли он. У тумбочки стоял автомат ППД, а в ящике лежали гранаты.

Столкновение произошло в момент, когда мы меньше всего этого ожидали. Мы возвращались домой из ресторана поздней ночью в стареньком «Опеле» Коли Глушенкова. Он высадил нас на безлюдной и темной улице у нашей калитки и, попрощавшись, отъехал. Я уже отпер калитку, пропустил вперед Алдону и шагнул вслед за ней, как внезапно из-под ограды, где он, видно, притаился, дожидаясь нас, поднялся, распрямившись во весь рост, Витас и навел пистолет мне в переносицу.

— Руки вверх! — по-русски, не повышая голоса, велел он.

Мой пистолет был под пальто, в кармане пиджака, и доставать его было поздно. Мне ничего другого не оставалось, как высоко задрать обе руки, сдаваясь на его милость.

И тут что-то метнулось перед моими глазами, и меня закрыла от пистолета голова Алдоны, хлестнув волосами по лицу.

— Стреляй! В меня стреляй! — прошептала она тоже негромко, словно боясь кого-нибудь потревожить, нарушить тишину уснувшей улицы.

— И тебя, — сказал Витас — Вы будете казнены на месте именем литовского народа. Он как оккупант. А ты как шлюха, сотрудничающая с врагом.

— Его не тронь! Стреляй в меня! Выполни, Витас, мою последнюю волю, — попросила она.

Я не видел пистолета. Голова Алдоны с густыми волосами заслонила его от меня. Мы с ней стояли, замерев, и вид у нас был явно нелепый: мои руки высятся над нашими головами, а ее, в широких рукавах шубы, раскинуты в стороны.

Нас спасло чудо. Коля Глушенков, доехав до угла, развернул свой «Опель», чтоб направиться в обратную сторону, домой, и поэтому снова появился у нашего дома, ослепив Витаса светом своих фар. Я тоже на миг ослеп, хоть стоял спиной к фарам. И когда смог что-нибудь разглядеть, Витаса за оградой уже не было. Глушенков вбежал в калитку с пистолетом в вытянутой руке и, заикаясь от возбуждения, засыпал нас вопросами:

— Целы? Оба? А его-то запомнили? Я его опознал. По фотографии! Давно ищут! Знаете, какая у него кличка? «Кудрявая смерть»! Это он! Я не мог ошибиться. У меня профессиональный глаз фотографа. Жаль, не ухлопал его. Боялся в вас попасть.

Глушенков уже не поехал домой и остался ночевать у нас. Наутро к нам приехали с собакой, пытались взять след, а меня с Алдоной и Глушенковым подробно допросили и составили протокол.

Ни я, ни Алдона не сказали, что знаем нападавшего и какое отношение он имеет к Алдоне. Власти посчитали это террористическим актом, попыткой нападения на ответственное советское лицо, под коим подразумевался я, и оставили нас в покое.

Теперь, возвращаясь от Малинина, я все это свел воедино и, как только вошел в дом, бросился к настенному ящику в ванной, где хранились медикаменты. Пузырька с пенициллином там не было. Картина становилась ясной. В мое отсутствие подстреленный преследователями Витас добрался до единственного места, где он мог укрыться и отлежаться в относительной безопасности, — в мой дом. Там находилась в полном одиночестве Алдона, и она не оттолкнет его в трудный момент, не оставит умирать на улице. Расчет оказался верным. Алдона впустила его в дом. Вымыла рану, посыпала пенициллином и забинтовала. Это подтверждалось наполовину уменьшившимся запасом бинтов в моей аптечке. Он отлежался в доме, никем не тревожимый. Обыскавшей все кругом милиции и в голову не могло прийти тронуть мой дом. А когда я позвонил, что приезжаю, Алдона выпроводила его, уже окрепшего и способного передвигаться, снабдив на дорогу остатком пенициллина из моей аптечки. Она даже не знала, что за порогом дома он нарвался на засаду и был убит наповал.

Все это я высказал Алдоне, сидевшей передо мной с видом провинившейся школьницы, опустив голову и положив руки на колени.

— Как ты могла? — возмущался я, делая круги по комнате. — Ты же меня ставишь под удар.

— Прости… если можешь, — не подняла головы Алдона.

— Ты дала приют человеку, который плюнул тебе публично в лицо!

— Но он был и первым, кто меня поцеловал.

— Да знаешь ли ты, что бы сделали с тобой, если б поймали его здесь?

— Знаю.

— И тебя это не страшило?

— Страшило.

— Так почему же? Почему ты так поступила?

— Потому что… иначе не могла. Можешь меня выгнать за это. И ты будешь прав.

— Уходи! — крикнул я.

Она поднялась со стула и выжидающе посмотрела на меня.

— Мне… уйти?

— Уходи из этой комнаты! Я не могу тебя видеть. Благодарная улыбка окрасила ее губы. Она подошла ко мне и поцеловала в щеку. Затем, неслышно ступая, вышла за дверь.

Я схватил телефонную трубку и нервно набрал служебный номер Малинина.

— Это я… Олег… — выдохнул я в трубку. — Пенициллин, о котором вы говорили, стоит у меня в аптечке… в полной сохранности.

Малинин не сразу ответил.

— Что ж, поздравляю.

— С чем? — не понял я.

— Неужто забыл? А я помню.

— Что вы помните?

— Что у тебя в субботу день рождения. Смотри, не отвиливай. Все равно нагрянем в гости.

Я с облегчением перевел дух.

— Конечно, о чем разговор? Придете с супругой? Один? Еще лучше. Устроим мальчишник. Ни одной дамы.

— А куда Алдону денешь?

— А куда ее девать? Кто же нас будет обслуживать?

— Хорошую ты себе обслугу подыскал. Силен мужик! Невольно позавидуешь!

— Шутите…

— Не шучу. Завидую. И твоей молодости тоже. Передай ей привет и скажи: первый танец зарезервировал Малинин.

Он свою угрозу исполнил. Малинин танцевал с Алдоной и первый, и второй, и третий танец. Никого к ней не подпускал. Даже меня.

Алдона была в этот вечер на удивление хороша. Черное платье с глубоким вырезом на груди, туго, без единой морщины облегало ее гибкую фигурку. Крепкие длинные ноги в черных замшевых туфельках были настолько соблазнительны, что вся мужская компания, как только подпила, больше никуда не смотрела, только на ее ноги. Пока неугомонный для своих лет Малинин кружил ее вокруг стола под дребезжание патефона.