Киноповести - Василий Шукшин

— Кури,— разрешил дед.— Какие куришь?

— «Памир».

— Сигаретки, что ли?

— Сигаретки.

— Ну-ка дай я спробую.

Дед подсел к Егору... И все приглядывался к нему, приглядывался.

Закурили.

— Да какое, говоришь, недоразумение-то вышло? Метил кому-нибудь по лбу, а угодил в лоб?— как бы между делом спросил дед.

Егор посмотрел на смекалистого старика.

— Да...— неопределенно сказал он.— Семерых в одном месте зарезали, а восьмого не углядели — ушел. Вот и попались...

Старуха выронила из рук полено. И села на лавку.

Старик оказался умнее, не испугался.

— Семерых?

— Семерых. Напрочь: головы в мешок поклали и ушли.

— Свят-свят-свят...— закрестилась старуха.— Федя...

— Тихо!— скомандовал старик.— Один дурак городит чего ни попадя, а другая... А ты, кобель, аккуратней с языком-то: тут пожилые люди.

— Так что же вы, пожилые люди, сами меня с ходу в разбойники записали? Вам говорят — бухгалтер, а вы, можно сказать, хихикаете. Ну — из тюрьмы... Что же, в тюрьме одни только убийцы сидят?

— Кто тебя в убийцы зачисляет! Но только ты тоже... того, что ты бухгалтер, это ты тоже... не заливай тут. Бухгалтер! Я бухгалтеров-то видел-перевидел!.. Бухгалтера тихие все, маленько вроде пришибленные. У бухгалтера голос слабенький, очочки... и, потом, я заметил: они все курносые. Какой же ты бухгалтер — об твой лоб-то можно поросят шестимесячных бить. Это ты Любке вон говори про бухгалтера — она поверит. А я, как ты зашел, сразу определил: этот или за драку какую, или машину лесу украл. Так?

— Тебе прямо оперуполномоченным работать, отец,— сказал Егор.— Цены бы не было. Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской?

Старик часто-часто заморгал. Тут он чего-то растерялся. Чего, он и сам не знал. Слова очень уж зловещие.

— Ты чего это?— спросил он.— Чего мелешь-то?

— А чего так сразу смутился? Я просто спрашиваю... Хорошо, другой вопрос: колоски в трудные годы воровал с колхозных полей?

Старик, изумленный таким неожиданным оборотом, молчал. Он вовсе сбился с налаженного было снисходительного тона и не находил, что отвечать этому обормоту. Впрочем, Егор так и поставил свой «допрос», чтобы сбивать и не давать опомниться. Он видел в своей жизни мастеров этого дела.

— Затрудняетесь,— продолжал Егор.— Ну, хорошо... Ну, поставим вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?

— Ты чего тут Микитку-то из себя строишь?— спросил наконец старик. И готов был очень обозлиться. Готов был наговорить много и сердито, но вдруг Егор пружинисто снялся с места, надел форменную свою фуражку и заходил по комнате.

— Видите, как мы славно пристроились жить!— заговорил Егор, изредка остро взглядывая на сидящего старика.— Страна производит электричество, паровозы, миллионы тонн чугуна... Люди напрягают все силы... Люди буквально падают от напряжения, ликвидируют все остатки разгильдяйства и слабоумия, люди, можно сказать, заикаются от напряжения.

Егор наскочил на слово «напряжение» и с удовольствием смаковал его.

— Люди покрываются морщинами на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые зубы... А в это самое время находятся другие люди, которые из всех достижений человечества облюбовали себе печку! Вот так! Славно, славно... Будем лучше чувал подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми...

— Да он с десяти годов работает!— встряла старуха.— Он с малолетства на пашне...

— Реплики — потом!— резковато осадил ее Егор.— А то мы все добренькие — когда это не касается наших интересов, нашего, так сказать, кармана...

— Я — стахановец вечный!— чуть не закричал старик.— У меня восемнадцать похвальных грамот.

Егор остановился, очень удивленный.

— Так чего же ты сидишь, молчишь?— спросил он Другим тоном.

— «Молчишь»... Ты же мне слова не даешь воткнуть!

— Где похвальные грамоты?

— Там,— сказала старуха, вконец тоже сбитая с толку.

— Где «там»?

— Вон, в шкапчике... все прибраны.

— Им место не в шкапчике, а на стенке! В «шкапчике». Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь...

В это время вошла Люба.

— Ну, как вы тут?— спросила она весело.

Она разрумянилась в бане, волосы выбились из-под платка... Такая она была хорошая! Егор невольно загляделся на нее.

— Все тут у вас хорошо? Мирно?

— Ну и ухаря ты себе нашла!— с неподдельным восторгом сказал старик.— Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто комиссар какой!— Старик засмеялся.

Старуха только головой покачала... И сердито поджала губы.

Так познакомился Егор с родителями Любы.

С братом ее, Петро, и его семьей знакомство произошло позже.

Петро въехал во двор на самосвале... Долго рычал самосвал, сотрясая стекла окон. Наконец стал на место, мотор заглох, и Петро вылез из кабины. К нему подошла жена Зоя, продавщица сельпо, членораздельная бабочка, быстрая и суетная.

— К Любке-то приехал... Этот-то заочник-то,— сразу сообщила она.

— Да?— нехотя полюбопытствовал Петро, здоровый мужчина, угрюмоватый, весь в каких-то своих думах.— Ну и что?— Пнул баллон-другой.— Мм?

— Говорит, был бухгалтером, ну, мол, ревизия, то-се... А по роже видать — бандит.

— Да?— опять нехотя и лениво сказал Петро.— Ну и что?

— Да ничего. Надо осторожней первое время... Ты иди глянь на этого бухгалтера! Иди глянь! Нож воткнет и не задумается этот бухгалтер.

— Да?— опять сказал Петро, продолжая пинать баллоны.— Ну и что?

— Ты иди глянь на него! Иди глянь! Вот так нашла себе!.. Иди глянь на него — нам же под одной крышей жить теперь.

— Ну и что?

— Ничего! - завысила голос Зоя.— У нас дочь-школьница вот что! Заладил свое: «Ну и что? Ну и что?» Мы то и Дело одни на ночь остаемся, вот что! «Ну и что» Чтокала чертова, пень! Жену с дочерью зарежут, он шагу не прибавит…

Петро пошел в дом, вытирая на ходу руки ветошью. Насчет того, что он «шагу не прибавит» — это как-то на него похоже: на редкость спокойный мужик, медлительный но весь налит свинцовой разящей силой. Сила эта чувствовалась в каждом движении Петра, в том, как он медленно ворочал головой и смотрел маленькими своими глазами — прямо и с каким-то стылым, немигающим бесстрашием. Спокойно.

— Вот счас с Петром вместе пойдете,— говорила Люба, собирая Егора в баню.— Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется?

— На то она и тюрьма!— воскликнул старик.— А не курорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.

— Ну-ка вот, мужнины бывшие... Нашла. Небось годится.— Люба извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.

— То есть?— не понял Егор.

— Моего мужика бывшего...— Люба стояла с кальсонами в руках.— А чего?

— Да я что?!— обиделся Егор.— Совсем, что ли, подзаборник — чужое белье напялю. У меня есть деньги — надо сходить и купить в магазине.

— Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут такого? Оно стираное...

— Бери, чего?!— сказал старик.— Оно же чистое.

Егор подумал и взял.

— Опускаюсь все ниже и ниже,— проворчал он при этом.— Даже самому интересно... Я потом вам спою песню: «Во саду ли, в огороде».

— Иди, иди,— провожала его к выходу Люба.— Пет-ро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.

Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.

— Бритых принимают?— постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.

— Всяких принимают,— все тем же ровным голосом, каким он говорил «ну и что», сказал Петро.

— Будем знакомы, Георгий.

Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хотелось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь уж хотелось.

— Люба, что ли?.. Видно, Люба — милая женщина, простецкая, не дура, какая-то родная сразу. Я говорю, я — Георгий.

— Ну, ну,— сказал Петро,— Давай еще целоваться. Георгий — значит, Георгий. Значит, Жора...

— Джордж.— Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.

— А?— не понял Петро.

— На!— с сердцем сказал Егор.— Курва, суюсь сегодня, как побирушка!..— Егор бросил белье на лавку.— Осталось только хвостом повилять. Что я тебе, дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?

Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаретой. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.

— Чего ты?— спросил Петро.— Расселся-то?

— Иди мойся,— сказал Егор.— Я — потом. Я же из заключения... Мы после вас. Не беспокойтесь.

— Во!..— сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в баню. Слышно было, как он загремел тазами, ковшом...

Егор прилег на широкую лавку, курил.