Идеальная мишень - Чингиз Абдуллаев

— Тебе нужно позвонить? — спрашивает Виктор.

Вместо ответа я со всей силы запускаю телефоном в стену.

— Рехнулся! — вскакивает Виктор. — Ты знаешь, сколько он стоит?

— Сиди. — Я толкаю его обратно на диван. Виктор пытается что-то сообразить. Смотрит то на меня, то на Сибиллу.

— Вы с ней были раньше знакомы? — Ничего другого ему в голову не приходит. — Она была с тобой?

Сибилла поднимает на меня глаза. Неужели она понимает по-русски?

Впрочем, мать у нее полька… Может, и понимает.

— Чего тебе от меня нужно? — Виктор начинает нервничать.

— Кто это? — спрашивает Сибилла, указывая дрожащим пальцем на убийцу.

Она уже догадалась, что он не доктор. И не из полиции.

— Это он стрелял в Марселя. Я привел его сюда, чтобы он увидел, что натворил, — отвечаю я, глядя на Виктора.

— Он?.. — спросила Сибилла. И вдруг, вскочив на ноги, метнулась к нему, словно собиралась убить голыми руками.

— Убери! — дико орет Виктор, отбиваясь. — Убери от меня эту стерву!

Сибилла же, вцепившись ногтями в его физиономию, пытается добраться до глаз. На круглом лице Виктора появляются кровавые полосы.

— Убери, — он, уже не стесняясь меня, бьет ее изо всех сил. Я слышу удары — один, второй, третий. Он знает, как бьют, он умеет бить даже женщин.

Она падает на пол после очередного удара, кусая губы от боли. Он попал ей в солнечное сплетение. Волосы падают на лицо женщины. Он, тяжело дыша, поднимает голову за волосы, с ненавистью смотрит на нее, потом на меня.

— Психованная дура, — громко говорит он, — чуть глаза не выдрала. И ты тоже идиот, решил дурацкий эксперимент поставить. Давай твой пистолет.

Наверное, он так ничего и не поймет. Его воодушевила моя неподвижность.

Я в таком состоянии, что не могу адекватно реагировать на все. В эти минуты я больше всего думаю об Илзе. Я не успел прийти на помощь женщине, так стремительно она рванулась к нему. А потом даже не понял, что же произошло, когда он несколькими точными ударами сшиб ее на пол.

— Сволочь, — прохрипел он, касаясь пальцами своего кровоточащего лица.

И снова ударил ее ногой. Легко, без злобы, как пинают назойливую собаку.

— Понравилось? — спрашивает он меня. Ему все еще кажется, что я провожу эксперимент. Или ему хочется, чтобы так казалось.

Она лежит на полу, глядя в потолок. Наверное, он ударил ее слишком сильно. Я начинаю кашлять, и он ждет, когда я закончу. Странно, что Сибилла лежит без движения. Туфли она давно отбросила куда-то в сторону. Юбка порвалась, обнажив колено. Странно, но у нее не очень красивое колено. И вообще не очень красивые ноги. Я смотрю на ее обнаженную ногу. Может, поэтому у нее длинное платье. Не хочет показывать свои ноги. Ведь она наполовину полька, у нее должна быть идеальная фигура. Господи, о чем я думаю в такой момент.

— Давай пистолет, — снова рычит Виктор, — уже четвертый час утра, нужно сматываться. Того и гляди сюда может подняться консьерж. Или кто-то из соседей вызовет полицию, кто слышал, как ломалось стекло. Давай пистолет.

Он снова трогает свое лицо и снова с ненавистью смотрит на женщину. Его волнует только то, что имеет отношение лично к нему. Подлец! Видимо, он действительно ударил ее очень сильно. Она все еще лежит на полу, не двигаясь. Я вдруг замечаю, что она беззвучно плачет. Не знаю почему, но это трогает меня, очень сильно трогает. Возможно, я вспомнил Илзе. Она тоже не любит громко плакать. Она никогда не плачет при посторонних, а если такое случалось, то плакала беззвучно, словно стесняясь своих чувств. Девочка выросла без матери.

— Черт с тобой, — шепчет Виктор, оглядываясь по сторонам, — не хочешь стрелять, не нужно. Вообще-то ты прав, шуму будет много. Можно без пистолета обойтись.

Он оборачивается и берет большую подушку с дивана. Подходит к женщине, лежащей на полу. В этом есть какой-то дикий эротизм. Его грубые башмаки у ее лица. Он поднимает башмак и легко бьет ее по лицу.

— Стерва, — говорит он почти ласково, — сейчас успокоишься.

В эту секунду я понимаю, что высшим проявлением эротики для этого подонка является момент убийства. Он получает от этого удовольствие. От сознания собственной значимости, мужской силы, своей власти, которая позволяет ему давить других людей. Он наслаждается убийством.

Мерзавец наклонился, собираясь положить подушку на лицо Сибиллы.

Кажется, он собирается ее удавить. Она даже не сопротивляется, уставясь на него ненавидящими глазами. Мне кажется, что она решила, будто я ее предал, и поэтому она так неподвижна. Разве сбежишь от двух вооруженных мужчин, так страшно и нагло ворвавшихся в ее жизнь?

Виктор наклоняется совсем низко, наслаждаясь созерцанием своей жертвы.

Когда жертва захрипит, этот подонок наверняка захрюкает от удовольствия. Каким идиотом я был! Неужели я не видел в его глазах этот вожделенный блеск?

— Погоди-ка, — останавливаю я его сдавленным шепотом, — дай мне подушку.

Он оборачивается ко мне. Изумление на его лице сменяется восторгом. Он понял — я такой же, как он. Я — удушитель. И хочу получить свою долю удовольствия. Да и мне невыгодно оставлять живого свидетеля. Мы с ним сейчас в одной связке. Я нахожу, а он убивает. До тех пор пока я не найду Труфилова, я для него приманка для дичи. А вот когда найду — стану идеальной мишенью. А пока я должен убрать свидетельницу. Но я хочу сделать это сам. Он так думает.

Значит, каждому воздается по вере его.

— Бери, — говорит он, улыбаясь. Я делаю к нему два шага. Хватаю подушку, достаю пистолет и вдруг, прислонив подушку к его груди, стреляю.

Раз, второй, третий. Я вижу, как меняется его лицо. Вижу, как ему больно. Чувствую, как он дергается. Господи, что со мной? Я хочу понять логику садиста. Хочу почувствовать такое же удовольствие от самого процесса убийства, которого ждал он. Ему не просто больно, ему очень страшно. У него подгибаются ноги, и он падает на пол. Я отбрасываю подушку, наклоняюсь к нему.

— Что ты чувствуешь? — кричу я, словно безумный. — Тебе хорошо? Тебе очень хорошо?

Он пытается что-то сказать и не может. Хочет говорить, но у него нет сил. Он застывает, оскалив рот в предсмертной усмешке. Я отворачиваюсь. Беру подушку и бросаю ему на лицо. Будь ты проклят! Первый раз в жизни убиваю человека, первый раз в жизни я решился на такое.

И снова кашель раздирает мою грудь. Я скрючиваюсь, чтобы сохранить хотя бы остатки сил, — кашель раздирает меня изнутри. Когда меня немного отпустило, я обнаружил, что сижу на полу, а рядом лежит Сибилла. Она по-прежнему смотрит в потолок. Повернув голову ко мне, она спрашивает:

— Зачем?

— Не знаю. — Я действительно не знаю, зачем я его убил. Какой-то подсознательный импульс! Или же меня потряс ее беззвучный плач. А возможно, это связано с событиями последних дней. Но оказалось, Сибилла спрашивала не о том.

— Зачем он его убил? — прошептала она. Я отвернулся. Что можно объяснить потрясенной женщине? Что вообще я могу сказать? Уже утро, а я все еще здесь. И неизвестно, когда вернусь в отель. А если вернусь, оставив здесь два трупа, то меня найдут через несколько часов. И тогда моя девочка погибнет. И моя мать сойдет с ума от горя. А я буду умирать в страшных мучениях во французской тюрьме. Я сижу на полу и постоянно прокручиваю эти мысли. Рядом со мной лежит женщина и смотрит куда-то сквозь меня. И два трупа. Бог знает, что мне с ними делать.

Антверпен. 14 апреля

Они вылетели на вертолете. Вместе с Дронго в салоне большегрузного голландского вертолета находились комиссар Вестерген, майор Шевцов, Захар Лукин и помощник комиссара. Все время пути они молчали, думая об одном — надо успеть в Антверпен так, чтобы переговорить с неизвестным им Ржевкиным. Вертолет приземлился в Антверпене через сорок минут. Комиссар Вестерген вышел первым.

Его встречал у трапа бельгийский коллега — комиссар Верье. Плотный, румяный здоровяк, который мог служить образцом шеф-повара или хозяина кондитерской, но этот человек занимался самыми громкими преступлениями в Бельгии, считаясь высококлассным специалистом, в том числе и по «русской мафии».

Вестерген пожал руку своему коллеге. Тот кивнул и мрачно заметил:

— Вы опоздали, Вестерген. Вы немного опоздали.

— Что случилось? — спросил Дронго, спускавшийся следом по трапу. Он придерживал рукой черную широкополую шляпу. Головной убор не совсем привычный для него. Обычно он предпочитал кепи, купленное в Лондоне. Но в эту поездку изменил своим правилам. В Европе эта шляпа, которую он приобрел несколько лет назад в Ницце, не казалась столь экзотичной, как дома или на Востоке.

По лицу комиссара Верье он понял, что они снова опоздали.

— Что произошло? — повторил он, протягивая руку комиссару.