Червь - Антон Лагутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Успокойся! Ты можешь лежать спокойно!
Заткнись!
Но он всё никак не угомониться.
Я поднимаю его голову за волосы и зажимаю в локте, чуть придушив. Я рассматриваю его лицо, его щетинистые щеки. Смотрю на выпученные глаза и понимаю, что ненавижу этого ублюдка всеми фибрами души! И дело даже не в блестящих каплях пота, обильно выступивших на его лице, и не в вони, что вырывается из его рта, и не в волосах, торчавших из его ушей. Нет! Всё дело в сочетании. В гнусном сочетании черных волос, гнилых зубов и шрама на подбородке, напоминающим пизду!
На его губах слюни надуваются пузырями. Он рвано дышит, и мне хочется ему помочь. Помочь дышать полной грудью.
Я подношу лезвие к его губам, резко вставляю в рот и вспарываю щёку от уголка губ до самого уха. Он так орёт, что кровь начинает литься из щёки. С другой стороны лица, я делаю тоже самое. К сожалению, я неправильно рассчитал силы, и рубанул жевательные мышцы, от чего его челюсть повисает в неестественной форме. Обнажившейся язык продолжает извиваться, словно он пытается сделать куннилингус.
Со своей мантии я отрезаю тонкую полоску ткани и с её помощью, накинув на зубы, привязываю нижнюю челюсть к его шее. Ну всё, теперь он сможет дышать и мычать в разы тише. Тело патлатого охватила судорога. Частая, лихорадочная. Он выгнулся, все мышцы напряглись как натянутая резинка на рогатке, и вдруг всё прекратилось. Отпустив его голову, она безжизненно повисла, чуть покачиваясь.
Патлатый перестал дрыгаться. Перестал дышать. Я наклонил голову к его спине, — а там тишина. Я не слышу биение сердца! Обойдя тело, я смерился с тем, что патлатый оставил меня в одиночестве, и продолжил свою работу.
От испытанного мною удовольствия, я тяжело дышу. У меня дёргаются мышцы лица, дергается глаз. Свои губы я смазываю языком. Языком пытаюсь пересчитать зубы: их семь, от остальных остались лишь корни и гнилые остовы.
Всё это время у меня стоит член. Дрын длинный, но вялый, и это мне мешает, особенно, когда он трётся о мантию.
Срезав со спины всю кожу, я отвязываю тело, переворачиваю на спину. Обратно привязывать уже нет смысла. Кожа свисает со стола, словно на тело накинули простынь. Взявшись за края, я сворачиваю кожу в рулон, продолжая срезать её ножом. Дойдя до середины, я обхожу тело и всё повторяю. Кровь продолжает течь, но уже не так обильно. Руки у меня грязные, липкие — мне так и хочется опустить их в тёплую воду.
Закончив, в руке я держу кусок кожи размером полметра на полметра. На нём есть соски, волосы на груди и животе, и даже пупок. Я выхожу из сарая. Захожу в дом. Пока я работал, в памяти старика я наткнулся на интересный момент — в кухне, в полке на стене лежит курительный табак. Там же я нашёл курительную трубку. Забил её.
На полу я расстилаю кожу патлатого. Ставлю на неё стул, сажусь. Скидываю неудобный сандалии и прижимаюсь своими шершавыми ступнями к своему новому ковру с человеческими волосами. Закуриваю. Делаю тягу. Выдыхаю густой серый дым, быстро превращающий кухню в утреннее поле, окутанное влажным туманом.
Вся та боль, весь тот гнев и ярость, что сжирали меня изнутри, улетучились. Рассеялись с дымом, выветрившись в окно. Мне полегчало. Ощущалась слабость. Веки начали опускаться, предвещая глубокий, долгий сон. Всё, что мне оставалось, — дождаться отца и принять участь за все свои деяния. За все грехи, что я натворил!
Я готов! Приди и возьми меня! Зажав трубку между дёсен, я воздел руки к потолку и проорал: — Я ГОТОВ!
Глаза мои зацепились за птичьи тушки, что висели вниз головой, подвешенные за крохотные лапки. И что с ними делал старик? Неужели жрал? Можно проверить…
Я закатываю глаза, обращаясь к старческой памяти, и начинаю рыскать, заглядывая в каждый тёмный уголок.
Рыщу и рыщу.
Рыщу…
ПИЗДЕЦ!!!
ЭТО ПРОСТО ПИЗДЕЦ!!!
Глава 22
Раскуривая мягкий табачок, я обливался холодным потом и слегка охуевал от увиденного в голове деда. И это было сложно сравнить с ощущениями после просмотра фильмов ужаса, когда вы их чередует поочерёдно с порнухой, и в какой-то момент уже не можете определить: где было страшнее? Разум Отто напоминал дорожку от спальной комнаты до грязного сортира — скучную, ничем не примечательную, где ярким событием могло стать только говно в унитазе. Но разум деда это другое. Разум этого психа, маньяка, и патологического социопата, для которого жизнь человека не представляет никакой ценности, был абсолютно другим и сложным. Если посмотреть на картинку сверху — можно сравнить старческие лабиринты разума с картой метрополитена современного мегаполиса, где каждая станция — это событие. И все эти события хранятся в виде VHS кассет, включив которую перед твоими глазами быстро бегут красочные кадры.
Кадр за кадром ты сидишь и смотришь. Сидишь и понимаешь, что отдавать деда на растерзание толпе местных жителей — будет самой большой ошибкой.
Я обратился к десятку воспоминаний, до которых я мог дотянуться, не преодолевая мучительных секунд сумасшествия и боли. Это были свежие воспоминания, всплывающие раз за разом, даже если ты уже не хочешь их видеть! Но они продолжают упорно мелькать перед глазами, заставляя корчиться от отвращения. Мне хочется покинуть это тело. И как можно быстрее.
Вытряхнув истлевший табак на человеческий ковёр, я положил трубку на стол. Отвязал тушки птиц, разложил их на столе. Сын старика любит птиц. Всё детство и юность он любил птиц: если находил в лесу раненную — выхаживал. Если находил под деревом уцелевшие яйца, выпавшие из разорённого гнезда — приносил домой и пытался их вырастить, строя подобие инкубатора. Птиц отпускал,
