Ледяная тюрьма - Дин Кунц

Следом отправился Харри, подняв куда меньше брызг, чем первопроходец Роджер. Хотя он и знал, что бояться в общем-то не стоит, но все равно был готов к тому, что ледяное объятие студеного моря собьет дыхание и заставит сердце биться побыстрее, потому он невольно схватил ртом воздух, как только воды сомкнулись над его головой. Но батареи, подключенные к нити накаливания, предназначенной для обогрева его костюма, были в полной исправности, и он даже не чувствовал, что окружающая температура как-то поменялась сравнительно с тем, как он чувствовал себя в пещере под куполом.

Вода была темной. Миллионы частичек грязи, облачка малюсеньких кремнистых водорослей, которых тут хватило бы для насыщения доброго стада китов, и зернышки льда выплывали в рассеянном желтоватом луче, вырывавшемся из водонепроницаемого корпуса лампы. За ее сияющим галогеновым ореолом Роджер был различим едва ли наполовину, казавшись каким-то таинственным, совершенно черным в своем резиновом костюме, наводя на мысль о тени, покинувшей того человека, который эту тень отбрасывал, а то и о Смерти своей, правда, позабывшей где-то свою излюбленную косу.

Как учили, Брайан плюхнулся в воду без задержки, чтобы предупредить попытку нового покушения на свою жизнь, которая — кто знает? — вполне могла последовать за тем, как Роджер и Харри покинули пещеру.

Роджер уже начал опускаться вдоль кабеля, служившего фидером антенне, запущенной с «Ильи Погодина», и, следовательно, ведущего к подводной лодке.

Харри поднес левое запястье к глазам, чтобы разобрать показания ярко светящегося циферблата. 11 ч. 20 мин.

Взрыв через сорок минут.

Он поспешил за Роджером Брескином. Навстречу неведомому.

23 ч. 22 мин.

За тридцать восемь минут до взрыва

— Офицерская кают-компания вызывает на связь капитана.

Никита Горов, которого этот голос нашел в рубке управления, потянул микрофон на себя и произнес:

— Докладывайте.

Из динамика-пищалки на потолке горохом посыпались торопливые, натыкающиеся друг на друга слова. Их было так много, и они вылетали из громкоговорителя так быстро, что почти ничего нельзя было разобрать.

— Течет тут у нас. Переборка вспотела.

— Какая еще переборка? — Горов спрашивал предельно деловым, подчеркнуто хладнокровным голосом, хотя у самого в это время живот свело от ужаса.

— По штирборту.

— Серьезная течь?

— Не сказать, чтобы уж очень. Так, испарина.

Роса выступила маленькими такими капельками на метра два в длину и на сантиметров пять или восемь в ширину. У самого потолка.

— Признаки вспучивания заметны?

— Никак нет.

— Держите меня в курсе, — сказал он, так и не выдав своей озабоченности. А ведь душа в пятки ушла, когда он тянулся к микрофону минуту назад.

Техник, сидевший за пультом поверхностного эхолота, сообщил:

— Вижу в отверстии признаки неполного прободения. Оно частично блокируется, и акустические колебания проходят не полностью.

— Аквалангисты?

Техник на мгновение замешкался с ответом, углубившись в изучение графика.

— Так точно. Иначе истолковать это явление трудно. Ныряльщики. Судя по всем отклонениям пера самописца, они продвигаются вниз.

Добрая весть подействовала на всех присутствующих в рубке. Не то чтобы они расслабились — нет, напряжение осталось тем же. Однако впервые за много-много часов эта напряженность как-то скрашивалась сдержанным оптимизмом.

— Торпедный отсек вызывает капитана.

Горов суеверно вытер повлажневшие ладони о брюки и снова взялся за микрофон:

— Говорите. Я слушаю.

Говорящий из торпедной владел своим голосом, но все же нотка обеспокоенности очень даже чувствовалась, несмотря на искажения.

— Увлажнение переборки между торпедными камерами номер четыре и номер пять становится все заметнее. Мне не нравится, как это все выглядит.

— Какого рода ухудшения вы замечаете?

— Теперь вода капает на палубу.

— Сколько воды? — спросил Горов.

Громкоговоритель засвистел и продолжал скрипеть и визжать, пока офицер-торпедник не завершил наконец оценку создавшегося положения. Потом свист унялся и офицер доложил:

— Грамм тридцать. Или пятьдесят.

— И все?

— Так точно.

— Признаки вспучивания?

— Не наблюдается.

— Как заклепки?

— Ни в одном ряду заклепок не замечено каких бы то ни было нарушений.

— А нет ли признаков усталости металла? Звуки? Беспокоящий скрежет?

— Мы провели стетоскопирование. Никаких посторонних шумов или сигналов об усталости металла стетоскоп не показал. Акустическая обстановка обычная.

— Замечательно. Тогда прошу вас объяснить, почему все-таки в вашем голосе столько озабоченности? — требовательно произнес Горов, желая дознаться до сути дела.

Офицер-торпедник ответил не сразу, но наконец произнес:

— Видите ли, тут стоит приложить ладошку к стали, и заметно становится: какое-то странное подрагивание...

— Вибрация от двигателей.

Громкоговоритель-пищалка поперхнулся, потом голос офицера из торпедной медленно проговорил:

— Никак нет. Что-то еще. Не знаю только что это. Но зато знаю: раньше такого не было. Думаю...

— Что вы думаете?

— Виноват.

— Я у вас спрашиваю, что вы там думаете, — еще требовательнее заговорил Горов. — Давайте выкладывайся начистоту. Итак, что вы думаете насчет этой дрожи в стали, к которой вы прикладываете руку? Отвечайте.

— Давление.

Горов хорошо видел, что все члены экипажа, ставшие свидетелями разговора, потому что должны были в это время находиться в рубке управления, распрощались с проснувшейся было надеждой, пусть робкой. Но офицеру из торпедной он сказал:

— Давление? Как это вы можете ощутить давление через сталь? Я бы посоветовал вам не давать воли своему воображению. Никаких причин для паники я не вижу. Попрошу, однако, как можно бдительнее следить за обстановкой.

Офицер-торпедник явно рассчитывал на иной, более красноречивый отклик. И лишь мрачно сказал:

— Есть. Так точно.

Лицо Жукова исказил страх, но в выражении прочитывались еще и сомнения, и злость, целая гамма чувств, все из них легко распознавались и узнавались, и все были безрадостными. Первому помощнику следовало бы лучше владеть собой, иначе он никогда не выбьется в капитаны. Жуков проговорил так тихо, что Горову пришлось напрягать слух:

— Малюсенькое отверстие, размером с игольное ушко, ничтожная трещинка, толщиной в волос, и нас мгновенно расплющит.

И то правда. Ну, если это случится, то произойдет в какие-то доли секунды. Никто и не сообразит даже, что стряслось. Просто не успеет. По крайней мере, такую гибель можно счесть милосердной — уж очень она стремительна.

— Да все у нас будет нормально, — не согласился Горов.

Он увидел смущение в глазах первого помощника и понял, что тот опять мучается вопросом о верности, будучи озабочен тем, кому, собственно, он, Жуков, должен подчиняться. «Неужто я не прав?» — подумал Горов. Ему пришло в голову, что он, возможно, должен поднять «Погодина» метров на пятьдесят, чтобы снизить сокрушительное давление на корпус судна. И, естественно, оставить побоку хлопоты об ученых проекта Эджуэй.

А он думал о Никки.

Он достаточно жестко судил себя и вполне мог предположить, что очень даже может быть так, что желание спасти полярников станции Эджуэй могло превратиться в одержимость, что его просто обуяла мания, что это — поступок чисто личный, он как бы искупает личную вину, совершенно не думая о безопасности членов экипажа. Если это так, то, выходит, он не владеет больше собой, он — невменяем и недееспособен. Следовательно, не годится в командиры.

«Так что, мы все помрем — по моей прихоти?» — пытался разобраться в себе капитан Горов.

23 ч. 27 мин.

За тридцать три минуты до взрыва

Спуск вдоль кабеля дальней связи, соединяющего подлодку с антенной наверху, выдался куда более трудным, обессиливающим даже, чем рассчитывал Харри Карпентер. Он не мог похвалиться хотя бы долей того опыта в обхождении с водой, которым обладали Роджер с Брайаном, хотя за долгие годы научной работы ему случалось несколько раз пользоваться аквалангом или аппаратом скуба, так что Харри думал, что знает, что его ждет. Он упустил из виду, правда, что аквалангист обыкновенно плывет по горизонтали, параллельно океанской поверхности или морскому дну: а тут приходилось спускаться головой вперед вдоль двухсотдесятиметровой линии связи, которая была перпендикулярна горизонтали, — видимо, из-за этого он так устал, думал Харри. Нет, все равно, усталость — необъяснима. В самом деле, он не видел никаких физических причин, которые бы ее оправдывали, но почему-то устал куда сильнее, чем во время любой из своих прежних подводных вылазок. Какой бы там угол спуска ни был, ясно, что под водой он весит значительно меньше, чем на суше, да еще на нем ласты, а они помогают вне зависимости от того, опускается ли аквалангист, или же плывет параллельно поверхности моря. Он подозревал, что усталость эта — психологическая, но отделаться от нее все равно не удавалось. Она изматывала, отнимала силы. Несмотря на свинцовые грузила, приданные водолазному снаряжению, приходилось — или это казалось? — преодолевать свою естественную плавучесть. Руки болели. Кровь стучала в висках, давила на глаза. И очень скоро Харри понял, что ему не обойтись без того, чтобы время от времени делать паузы. Пауза позволяла передохнуть и поменять положение тела на нормальное, головой кверху. Иначе он бы не смог сохранить равновесие. Нельзя было без передышек — в глазах так чернело, что становилось не так уж важно, что вся эта иссушающая и изматывающая усталость вкупе с усиливающей дезориентацией вызваны в основном чисто психологическими причинами.