Любовь - Валентин Маслюков

Ветер не ощущался и припекало солнце, но Золотинка едва ли сознавала холодно или тепло, не более того способна она была оценить величие простертой под ногами бездны. Зачарованно ступала она шаг за шагом и, кажется, притерпелась к страху, хотя не решилась бы лишний раз обернуться. Можно было идти, переставляя ноги по шатким плитам, но всякая перемена в каком-то заученном, словно закостеневшем движении требовала усилия: трудно было остановиться, если уж шла, немыслимо обернуться назад, если смотрела вперед, пусть маленькое, но усилие, требовалось, чтобы перевести взгляд на левый обрез тропы, когда до этого глядела на правый.

Огибая горную кручу, тропа приближалась к скалам на расстояние вытянутой руки, так что не надо было и разбегаться, чтобы перепрыгнуть на ближний уступ, но самая мысль о безумном прыжке пугала, потому что будила воображение, которое нужно было держать в узде, под спудом… Так, чутко следуя за тропой, шажок за шажочком Золотинка обошла скалу и увидела конец пути.

Среди голых скал поместилась заполненная снегом впадина несколько сот шагов в поперечнике; множество темных крапин по снегу были люди. Неподвижные, присыпанные порошей и вмерзшие в лед тела их различались буграми, живые — если это были живые — сбились для тепла в кучи. И не только люди… грязная груда поодаль шевельнулась и Золотинка опознала змея.

Остаток тропы, совсем короткий, полого спускался вниз, и там, где дорога смыкалась с матерой скалой, Золотинка спрыгнула. Последние плиты за ней исчезли, сзади была пропасть.

Одутловатый мужчина с заиндевелыми усами встретил пришельца взглядом и прикрыл веки, подвинувшись. Он лежал на снегу под ворохом кафтанов, штанов, юбок и шапок, собранных, наверное, с пяти замерзших. Достаточно было взгляда на обнаженные, занесенные снегом трупы, чтобы уяснить себе откуда берутся груды одежды.

Закутанные по-бабьи люди, что сонно бродили по снегу, жались друг к другу или мерзли в одиночку, засыпая голодной смертью, были все, несомненно, жертвы блуждающих дворцов, которые попали в горное логово змея тем же путем, что и Золотинка. Тупое безразличие на лицах… люди как будто не понимали вопросов, они равнодушно отворачивались, не озабоченные своей участию, вялые, как запутавшиеся в паутине мухи. Разбросанные, словно мусор, кости с остатками мерзлого мяса на них, раздробленные черепа и головы, клочья ободранных вместе с кожей волос — все что заставляло Золотинку содрогаться, не производило на обреченных пленников впечатления.

И кто-то дожевывал оставшиеся после змея объедки… Золотинка не стала приглядываться, чтобы проверить догадку.

Она не долго бродила по снегу, ступая заледеневшими, бесчувственными, как колоды, стопами, и, наткнувшись на скрюченное небольшого росточка тело, подумала об одежде. Снег лежал на белом бескровном лице мальчишки, тонкая изморось, покрывала глаза, снег забил приоткрытый рот.

— Прости, — тихо молвила Золотинка, принимаясь раздевать мертвого.

Промерзшие насквозь сапоги, штаны, кафтан, что волочился по снегу, леденили до дрожи, но Золотинка в душевном ознобе едва замечала это, скоро она и вовсе забыла о пустяках.

Змей как будто бы ждал. Опираясь сложенными крыльями на грязный, испачканный навозом и кровью снег, он приподнялся навстречу пигалику, а потом, словно высмотрев, что хотел, опять опустился.

Золотинка, осторожно ступая между объедками человечины, остановилось в довольном расстоянии, чтоб говорить. Сердце стучало так, что, кажется, и собственный голос не услышишь.

— Я пришел по твою душу! — звонко объявила она, напрягаясь.

— О-о-ох! — простонал змей в ответ и, припав грудью на грязь, на раскисший снег вперемешку с навозом и битыми костями, мучительно заелозил, закрывая глаза, мотая головой, как это делает человек в остром приступе горя.

По правде говоря, Золотинка никак не ожидала такого малодушия, она несколько даже растерялась, не зная, как продолжать.

— Ох! — стонал змей, покачиваясь. — О, плохо мне, плоха! О, мука мученическая! Живот… живот болит.

Видимо, мука была, и в самом деле, не малая, если чудовище разговаривало вслух, позабыв нахального малыша.

— Я пришел по твою душу! — повторила Золотинка уже не столь торжественно. Следовало, как бы там ни было, добиться, чтобы змей слушал. Как приняться за дело, если противник не хочет тебя замечать?

Но заметил.

— Тьфу, дрянь! — скривился змей, приоткрыв глаз, и дунул.

Огонь, ледяной свист — все едино, Золотинка кувыркнулась, словно разодранная на части, и в мгновение ока очутилась в самом немыслимом положении. Застрявши волосами в ветвях, она сидела, висела — проросла? — в какой-то зеленой чаще; вниз уходили стволы деревьев. Кажется, Золотинка застряла между ветвей.

Угораздило ее в дремучий лес в тридевятом царстве-государстве на краю земли, так это надо было понимать.

Снявшись стаей, носились над головой и галдели переполошенные птицы. И Золотинка подумала: а как же «Сливень»?

— Как же Сливень? Мне назад надо. Дело не кончено, — сказала она вслух, недоумение было все ж таки самое сильное чувство в это мгновение.

И тотчас, ничего толком не сообразив, она очутилось перед змеем и так крепко грянулась, сброшенная на ноги, что словно бы прикусила язык, — несколько лишних мгновений бессмысленно таращилась не в силах вымолвить слова.

— Что за новости? — мутно удивился змей. — Экая пакость! Брысь!

Он дунул, скорее фыркнул, поперхнувшись, но и этого хватило: Золотинка рта не успела раскрыть, как кувыркнулась в полутемный покой, очутившись под потолком. Снаружи из-за прикрытых ставней бил жаркий свет, узкие полосы его резали помещение ломтями, так что не сразу можно было различить очерки людей на ковре, низкий столик с какой-то всячиной. И еще понадобилось время, чтобы осознать собственное положение: Золотинка торчала из стены, застрявши в ней по грудь и боком, так что прихвачена была и щека, золотая прядь свисала на глаз.

А в комнате были полураздетые молодые женщины в легких платьях и шароварах… Девушка с повязкой на лбу вскочила, лицо ее исказилось — душераздирающий вопль потряс и без того уже оглушенную Золотинку, девушка закрывала локтями грудь и вопила в остервенелом ужасе, уставившись под потолок, откуда и глядела на нее Золотинка.

— Что пугаться?! — сказала она, не придумав ничего убедительней, но едва ли помогли бы тут и самые убедительные слова. Выводок пышнотелых красавиц впал в беснование. С визгом, с воплями они повскакивали, кто опрокинулся на ковер и пополз, кто бросился к двери, кто бился о запертое ставнями окно, и все кричали на неведомом языке. Напрасно Золотинка пыталась их уверять, что опасности никакой, в голосе ее, как видно, не было убедительности, она и сама ведь не знала толком насчет опасности.