Жанна дАрк - Анатолий Левандовский

Но вот она наверху. Чудо! Какая картина! Далекий лес Шеню приветливо манит зеленью своих дубов. Там Смородинный ручей и «дерево фей».

«Дерево фей»!.. Почему ей так тяжело вспоминать о нем? Ведь там, у ручья, всегда было весело и привольно.

Нет, ручей стал совсем черным. Из него подымается облако. Оно темной пеленой заволакивает небо. Все выше и выше… Как страшно! Солнца уже нет, нет больше ничего, только сплошной мрак. Она падает со стремительной силой, она летит и летит в этот бездонный мрак.

Где она? Кругом смрад и пустота. Маленькое окошечко, чуть заметная щелка. В углу что-то белое… Что это?.. Это груда костей! О ужас! Она в подземелье замка Бурлемон! Скорее бежать!.. Наверх, к свету!.. Ведь достаточно выбраться отсюда, и страх тотчас пройдет.

Увы! Она не может найти люк. Его нигде нет. Из подземелья нет выхода…

Но что это шуршит вокруг? Кто так громко смеется?.. Она здесь не одна! И как она не заметила этого сразу! Здесь много людей. Они ползут и ползут из мрака. Это господа. Все они хорошо одеты и веселы. Лишь один во всем черном, и у его камзола надставленные рукава.

О, это, конечно, он, это «милый дофин»! Она сразу узнала его! Теперь ей совсем не страшно. Она когдато спасла его, а теперь он спасет ее!..

Она устремляется к нему, радостно смеется и протягивает руки:

— Здравствуйте, милый дофин! Да пошлет вам бог счастливую и долгую жизнь!

Но он почему-то отворачивается. Она хочет отыскать взглядом его разноцветные глаза, посмотреть в них. Но нет, это невозможно: оказывается, у него нет глаз — одни черные ямы. В ужасе она хочет схватить его руку, но он отступает и прячется за спины придворных. И вот он совсем исчез.

Смех звучит все громче. Звериные морды скалят зубы. Как странно! Почему у этих господ звериные морды? Это страшные маски, но они хорошо знакомы: вот монсеньер Реймский архиепископ, вот сир де Тремуйль, вот «добрый герцог», а вот епископ Кошон и мэтр Эстиве… Ей нет спасенья! Они все обступают ее, хохочут и скалят свои страшные пасти. Ужас охватывает девушку.

…Жанна очнулась. У ее постели находились епископ Кошон, мэтр Эстиве и еще несколько человек.

«Святые отцы» решили использовать болезнь Жанны.

18 апреля в камере больной разыгралась настоящая мистерия.

Попы «кротко и милосердно» уговаривали девушку. К чему она упорствует? Что выиграет от этого? Она надеялась на своего короля, но король покинул ее. Она рассчитывала на великую победу, но победы не будет, вместо этого палач потащит ее на костер. Теперь она тяжело больна — это ли не знак господа бога? Пусть одумается. Если она согласится снять мужскую одежду и отречься от своих заблуждений, ее исповедуют и причастят. Тогда господь помилует ее. Ее тело будет похоронено в освященной земле, а душа вкусит райское блаженство. Если же она умрет, не раскаявшись, то ее останки выбросят на свалку, а душа прямиком отправится в огненную геенну.

Особенно витийствовал знаменитый парижский проповедник мэтр Никола Миди. Он пустил в ход все свое прославленное искусство. То повышая, то понижая голос, го поднимаясь к горным вершинам рая, то опускаясь в грозную пропасть ада, он старался внушить девушке, что ей надо сделать самую малость для того, чтобы получить все.

Казалось, он достиг цели. Жанна внимательно слушала его проповедь. Однако когда он кончил, больная сказала слабым голосом:

— Я надеюсь, чго вы похороните мое тело в освященной земле. Если же нет, то я во всем полагаюсь на господа.

Никола Миди остолбенел. Потом закричал в ярости:

— Ну и подыхай, как собака!

Из «милосердных увещеваний» ничего не вышло. Тогда решили прибегнуть к последнему средству.

Во время очередного «увещевания» в камеру вошел странный человек. Он был одет в красный костюм и кожаный фартук. За ним следовал другой, несший какие-то предметы. Епископ подал знак. Тогда красный стал не спеша показывать Жанне мудреные инструменты и объяснять назначение каждого из них.

Судьи наблюдали.

Что, поняла, проклятая еретичка? То-то, как побледнела! Вот когда палач пройдется по твоему непорочному телу этими штуковинками, когда тебе вырвут ногти, а в колени забьют эти колышки, тогда ты, вероятно, станешь посговорчивей!..

Палач долго объяснял.

Затем мэтр Эстиве «кротко» обратился к Жанне, советуя ей еще раз подумать… Девушка сказала:

— Делайте, что хотите. Но знайте одно: если мне вывернут все члены, то и тогда я не скажу ничего другого. А в случае, если тело не вынесет мучений и с языка сорвется лишнее, я потом все равно откажусь от сказанного.

Мэтр Эстиве посмотрел на епископа. Епископ пожал плечами.

…От пытки все же решили отказаться. Жанна была очень слабой и могла не выдержать. Смерти больной англичане бы не простили. Кроме того, изуродованная девчонка не имела бы должного вида во время публичной казни. А главное, что толку было пытать, если потом, на людях, она все равно отреклась бы от сказанного.

…Вопреки всему Жанна выздоровела. Помогли ли ей доктора, присланные графом Варвиком, или просто взял верх молодой организм, но в начале мая она встала с постели.

Больше ожидать Винчестер не желал и не мог. Прошли все намеченные сроки. Темные тучи поднимались со всех сторон. В Нормандии Ла Гир одерживал победу за победой и рвался к Руану. В северной Франции партизаны начали новую кампанию. В Буврейском замке, в камерах, соседних с темницей Жанны, томились сотни «разбойников», ожидавших смерти на плахе, но, как видно, проклятые французы не становились благоразумными.

Винчестер должен был срочно кончать затянувшийся процесс и бросить все силы на войну в Нормандии. Только успокоив Нормандию, можно было думать о коронации Генриха VI. Кроме того, не за горами был новый церковный собор в Базеле. Кардинал ожидал многого от собора: он готовился произнести свое веское слове в деле «схизмы» и выступить третейским судьей в борьбе пап.

И вот накануне всех этих важных событий он должен был терять время и ждать, что скажет какаято несчастная девчонка!

Терпение кардинала истощилось. Не хочет отрекаться — черт с нею, пусть остается при своем! Парижский университет одобрил и подтвердил обвинительный акт. Следовательно, надо готовить костер — и конец волоките. Разумеется, очень жаль, что сорван такой превосходный план, но что поделаешь с нерасторопностью французских попов. Надо будет наиболее полно использовать то, чего удалось добиться.

Кошон уговаривал англичанина подождать еще самую малость. Самолюбие епископа было уязвлено. Он не хотел, чтобы хозяева считали его неспособным. Он все еще надеялся на руанское архиепископство. Нет, он добьется этого отречения! У него в запасе имеется превосходная идея, которую можно попытаться осуществить.