Шоу Подбор (СИ) - Софья Лямина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Удивлены? Да, эти операции не преподают в университетах, о них не рассказывают на уроках. — хмыкнул Агустини. — Возможно, когда-нибудь в будущем, когда наше поколение умрет и на замен нам придут другие, способные принять и понять. Вы наверняка сейчас вспомнили о восстании революционеров?
Я лишь кивнула, соглашаясь.
— К сожалению, это не единственный случай их восстания. Вспышки были и до этого, и после. Но до тех пор, пока их удается глушить малыми силами, правительство не распространяется о том, что не брезгует применять оружие против своих граждан. — произнес мистер Габор, кинув на меня ожидающий реакции взгляд. Но я молчала, смотрела на мужчину и ждала продолжения.
— И что, никакой истерики и криков на тему того, что так нельзя?
— При всем уважении, мистер Габор, но я не страдаю юношеским максимализмом. Я не согласна с военными методами урегулирования внутренних конфликтов, но прекрасно понимаю причины, побудившие президента решиться на радикальный шаг. Иначе просто нельзя. — я пожала плечами. — Да, это чудовищно, горько и отвратительно, что в современном и прогрессивном веке до сих пор существуют подобные проблемы, но они есть. И есть также прецеденты того, во что может вылиться пропущенная, как вы выразились, вспышка. Революционеры не отличаются миролюбивыми взглядами. Всех, кто не согласен с их политикой, они убивают без суда и следствия только за отличающиеся от их взгляды. Тут действует, как бы грубо это не звучало, закон стаи: если не мы, то нас. В политике нет места пустым угрозам и детским обидам. Любой президент заботиться, прежде всего, о безопасности своих граждан. Я не согласна с военными методами урегулирования ситуации с радикалами, но понимаю их причины.
— Неожиданно услышать подобную точку зрения от девушки вашего статуса и окружения. — почему-то улыбнулся Агустини. — Мисс Оплфорд, вы разбиваете мне сердце, разрушая стереотип о милой, глупой и наивной девочке-колокольчике.
— Ох, где же мое воспитание! — воскликнула я, шутливо приложив руки к губам. — Ну ничего, обратитесь к выпускницам пансионата для благородных девиц. Там вы встретите много девушек, подходящих под ваше описание. Если желаете, могу поделиться номерком одного такого.
— А остались ли свободные девушки с вашего выпуска? — вопросил Агустини, недвусмысленно поигрывая бровями.
— Боюсь, что нет. — чистой воды правда. — Они все вышли замуж за военных. Ух ты, а я только сейчас поняла почему!
И правда ведь. Весь наш выпуск отличался широкими и примиряемыми взглядами, которые так любили военные. У нас была преподавательница, которая учила не делать поспешных выводов, основываясь на собственных эмоциях, а производить подсчет, принимая во внимание все точки зрения. Как-то на урок она принесла книгу с красной обложки, показала ее нам и сказала: «Эта книга — синяя!». Конечно, мы наперебой попытались уверить ее, что книга-то красная. Потратили на это половину от урока, приводя доказательства и аргументы в защиту своей позиции. В конце урока учительница повернула к нам книгу другой стороной, которая оказалась синей. «То, что кажется вам красным, для других может оказаться синим. Помните, девочки, что взглядов столько же, сколько и людей».
Это был одним из лучших уроков в моей жизни. К сожалению, наша учительница уже умерла, но память о ней до сих пор осталась с нами. И ее убеждения, противоречившие основным идеям, которые нам пытались вбить в пансионате, тоже живы. Она говорила, что не стоит рано выходить замуж, не пожив для себя. Уверяла, что главное в мужчинах не материальное состояние, а амбиции и интеллект, позволяющие это состояние заработать отдельно от рода. Она же и убедила нас в том, что умная женщина будет и красивой, и талантливой, и любимой. Да и вообще, мир на умных нас основывается.
Потрясающая учительница, прожившая до конца жизни на своих условиях. И уважением она пользовалась, и весь мир объездила, и свой след в истории оставила, и муж ее, к слову, тоже военный, до конца жизни любил. А все почему? «А потому, девочки, что сильный мужчина никогда не позволит себе отпустить любимую. От мужчины сильного нравственно самой уходить не хочется. Это такая вещь, которую чувствуешь подсознательно. Как зверь зверя».
— Хотя, постойте, кажется, я вас обманула. — улыбнулась я. — Кое-кто все же остался свободен.
— И кто же это? — заинтересованно подался вперед Агустини.
— Я, — оповестила мистера Габора, растянувшего губы в лукавой улыбке. — но вы не закончили свой рассказ. Почему же вы смотрите на море столь преданным взглядом?
— Я получил ранение, когда остался одним выжившим на корабле. Потерял много крови, лежал на краю тонущего корабля и смотрел на море. Думал, что эта синева останется последним моим воспоминанием. — признался Агустини, сохраняя небрежный тон, хотя пальцы его сильнее сжали упряжку. — Тогда я понял, что столько лет провел в море, но ни разу не видел его настоящим. Таким, как в тот момент. У меня же ни семьи нет, ни родителей. Так уж вышло, не стоит мне сочувствовать. Я не одинок и жалости не заслуживаю, мисс Оплфорд. Зато вот море считал своим отцом, да и матерью тоже. Тогда лежал на спине, глядел на него и думал: «Как же так?». Смотрел на него, а ни страха, ни сомнений, только горечь от того, что жизнь во всех ее красках не испробовал. В тот день умереть мне было не суждено, как раз подоспела поддержка, возглавляемая Клоделем, меня выходили, вылечили, а воспоминание осталось. Как только операция закончилась, а меня из-за ранения отправили домой, я и решил, что хватит. Пора бы и пожить для себя. Море же до сих пор уважаю.
Я молчала, не зная, что сказать. Сил хватило только на то, чтобы поддерживающе сжать руку мистера Габора, что оказалось сложно, учитывая расстояние между конями. Да и что тут скажешь? Агустини моя жалость была не нужна, а все, что он хотел услышать, ему уже наверняка сказали. Смерть — это личный процесс, общение тебя и мира. Последние слова, осознание потерь и утрат, побед и проигрышей, покоренных вершин и того, до чего даже не добрался. Вот только не каждый
