Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков

Сразу вслед за заключением перемирия в Брест-Литовске между Россией и странами Четверного союза 26 ноября (9 декабря) 1917 г. представители Румынии подписали аналогичное перемирие. С фактическим прекращением войны Россией Румыния оказалась в сложном положении. Однако это не помешало ей, опираясь на достигнутое перемирие, сразу посягнуть на российскую территорию — Бессарабию. Несмотря на это, упомянутое англо-французское коммюнике от 10 (23) декабря 1917 г. по-прежнему говорило, что союзники связаны с Румынией «обязательствами чести». 27 февраля 1918 г., за четыре дня до заключения Советской Россией Брестского мирного договора, Румыния подписала мир{192} со странами Четверного союза. Каким-то непостижимым образом эта страна, армия которой не одержала в ту войну ни одной победы и была постоянно бита не только германскими и австро-венгерскими, но и болгарскими войсками, умудрилась в 1919 г., по общим итогам Первой мировой войны, увеличить свою территорию более чем вдвое! При этом аннексия ею Бессарабии была признана Англией и Францией — очевидно, их с Россией никакие «обязательства чести» не связывали…

Сравнивая все эти меморандумы, договоренности и секретные переговоры с политикой большевиков, направленной на достижение мира, следует отметить одно важное отличие. Все шаги советского правительства были открытыми и прозрачными, соответствовали актуальному ныне понятию «транспарентность» в политике. Большевики не делали секрета из своей готовности подписать, вместо всеобщего, отдельный мир с Германией, если западные союзники не примут советского предложения. Причем они заранее предупредили об этом союзников, предложив им присоединиться к мирным переговорам. Все важнейшие решения стран Антанты, касавшиеся России, держались в тайне не только от самой России, но и от общественного мнения этих стран. Это были именно сговоры за спиной и за счет России.

Аннексионистский мир или революционная война?

Политика — искусство возможного. Реал-политик, как любят говорить в наше время. Большевикам в наследство от буржуазных временщиков Россия досталась в состоянии полного развала экономики, социальных и политических институтов.

Кстати, это прекрасно понимали политики на Западе. Там видели, что даже Временному правительству, как бы оно ни было связано с Антантой, пришлось бы в это время пойти на сепаратный мир. В то же время большевики обладали таким потенциалом для ведения внешней политики, какого не было ни у одной другой политической силы в России.

«Большевики представляли собою страшную угрозу для Австрии и Германии… — признавал Ллойд-Джордж. — Наши сведения о внутреннем положении в Австрии позволяли нам надеяться, что распространение большевизма серьезно угрожает двуединой монархии»{193}. Британский посол в Петрограде Бьюкенен считал, что эсеры — партия, возглавлявшая Временное правительство и завоевавшая большинство в Учредительном собрании, — «представляли для немцев меньшую угрозу, чем большевики. Эсеры были партией бесхребетной и хотели, может быть, еще больше, чем большевики, сепаратного мира с Германией»{194}.

Надежда на то, что мирные переговоры в Брест-Литовске сорвутся и большевики в итоге возобновят войну, пусть и под революционными лозунгами, заставляла страны Антанты сохранять контакты с Советской Россией. Об официальном признании советского правительства речь, правда, не шла. Однако все посольства в Петрограде функционировали. Действовали и военные миссии союзников в России. Великобритания, продолжая признавать посла Временного правительства В.Д. Набокова полномочным представителем России, установила неофициальный контакт с прибывшим в Лондон эмиссаром Советской России М.М. Литвиновым. Западные державы искали среди лидеров большевиков таких, кто склонялся к идее ведения революционной войны со странами Четверного союза.

Но продолжать войну с Германией или нет — мирная передышка была в этот момент необходима России. Она была нужна в первую очередь для двух вещей: 1) восстановления территориально-государственного единства России; 2) реорганизации вооруженных сил. Обе эти задачи начали осуществляться зимой 1917/18 г., но развязка Брест-Литовского процесса наступила раньше, чем они обе могли быть удовлетворительно решены.

В большевистском руководстве в это время обозначился серьезный раскол по вопросу о сепаратном и аннексионистском мире. Исходя из тех принципов, которые мы охарактеризовали в начале главы, значительная часть большевиков во главе с Николаем Бухариным (их стали называть «левыми коммунистами») высказалась за ведение «революционной войны с германским империализмом». Некую промежуточную позицию занимал Троцкий, ратуя за то, чтобы подтолкнуть революцию в Германии таким шагом: Советская Россия в ответ на германские требования заявляет, что мира на таких условиях не подпишет, но войну не ведет и армию распускает.

Ленин выступал за принятие германских условий. Свою позицию он защищал 8 (21) января на расширенном совещании Центрального и Петербургского комитетов большевистской партии и еще раз 11 (24) января на более узком заседании одного лишь ЦК. В вопросе о мире Ленин призвал соратников исходить из того, «как вернее и надежнее можно обеспечить социалистической революции возможность укрепиться или хотя бы продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны». То есть речь шла не о немедленной мировой революции, а об укреплении России в качестве плацдарма этой революции. По сути, уже в этой формулировке содержались истоки будущей стратегии «построения социализма в одной стране».

Настаивая на немедленном подписании сепаратного и аннексионистского мира, Ленин справедливо подчеркивал: «Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление… Нет также никакого сомнения, что крестьянское большинство нашей армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир, а не за немедленную революционную войну… При полной демократизации армии вести войну против воли большинства солдат было бы авантюрой, а на создание действительно прочной и идейно-крепкой социалистической рабоче-крестьянской армии нужны, по меньшей мере, месяцы и месяцы»{195}.

При этом Ленин обратил внимание на то, что заключение мира Россией не приведет автоматически к скорой победе Германии на Западе, чего, вероятно, в тот период ожидало большинство его партийных товарищей. И этот прогноз Ленина вновь оказался правильным. По-видимому, Ленин всегда исходил из того бесспорного (для него) соображения, что поражение Германии в Мировой войне неминуемо.

В тот период времени Ленин со своей точкой зрения оказался в меньшинстве. На совещании 8 (21) января за его предложение проголосовали всего 15 участников. 16 голосов собрала позиция Троцкого. Большинство — 32 участника совещания из 63 — высказались за «революционную войну». Но резолюция этого совещания не имела обязательной силы.

В ЦК сторонники «революционной войны» сами были в меньшинстве, поэтому они блокировались со сторонниками Троцкого, чья платформа получила поэтому 9 голосов из 16. Единственное, чего удалось добиться в тот момент Ленину — принять дополнение к резолюции, обязывавшее советскую делегацию тянуть с окончательным ответом на германское предложение как можно дольше. Но сам ответ, согласно решению ЦК от 11 (24) января, должен был прозвучать согласно точке зрения Троцкого. С этой инструкцией советская делегация вновь поехала в Брест-Литовск.

Позиции как Троцкого, так и «левых» коммунистов в этот период объективно усиливались сообщениями о революционных выступлениях в Германии и Австро-Венгрии, участники которых требовали покончить с войной. Эта часть большевиков расценивала данные события как признаки долгожданного начала «мировой революции». Для оптимизма были известные основания. 1(14) января началась политическая забастовка на предприятиях Вены, перекинувшаяся вскоре в другие города двуединой империи. Произошло восстание на базе австро-венгерского военно-морского флота в Катарро (Котор, ныне в Черногории). 15 (28) января забастовали рабочие в Берлине. Там был даже образован Совет рабочих депутатов по русскому образцу. Но и в эти дни Ленин рассматривал происходившее как свидетельство в пользу тактики затягивания переговоров и считал, что революционные события в Германии и Австро-Венгрии дают для этого лишь дополнительную возможность. Очевидно, он не верил в устойчивость и надежность данной революционной вспышки. И снова оказался прав!

Чьим интересам, по сути дела, отвечали позиции «левых» коммунистов и Троцкого? Ленин возражал на доводы «левых»: «Революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма, давая ему подсобные его целям силы… Не тот принцип должен теперь лежать в основе нашей тактики, которому из двух империализмов выгоднее помочь»{196}. Ллойд-Джордж признавал, что британское посольство вело в это время усиленную работу с советским Верховным главнокомандующим Крыленко: «Крыленко заявил, что он издал приказ, чтобы все перемирия содержали оговорку о недопустимости переброски [германских и союзных им] войск с одного фронта [Восточного] на другой. Казалось, что Крыленко стремится произвести возможно более благоприятное впечатление на союзных офицеров. Крыленко осуществил все сделанные ему предложения об охране союзных офицеров и их семейств [находящихся в России]»{197}. По словам Ленина, «англичане прямо предлагали нашему главковерху Крыленке по сто рублей в месяц за каждого нашего солдата, в случае продолжения войны»{198}.