Экстр - Дэвид Зинделл

– Это верно, но ведь есть и другие?

– Какие, например?

Данло со вздохом повернулся и пошел обратно в медитационный зал. Пройдя мимо приборов и стенда с флейтами, он остановился у голубой розы под стеклянным колпаком, на которую еще прежде обратил внимание. Снова улыбнувшись своему святотатственному акту, он прижал ладони к стеклу, поднял куполообразный футляр и осторожно поставил его на пол. Потом взял розу за стебель, твердый, почти как деревяшка, и поднял ее на вытянутой руке, желая рассмотреть этот символ невозможного при свете. Ее лепестки голубели нежно, как у снежной далии. Посмотрев на цветок, Данло вернулся с ним в контактный зал. Эде, паря в воздухе, наблюдал за ним с большим подозрением.

– Видишь этот красивый цветок? – спросил его Данло.

– Естественно. Зрение у меня хорошее.

– Возьми ее, – предложил Данло, протягивая ему розу.

Голограмма протянула ему навстречу свою ручонку, но бесплотные пальцы, охватив цветок, только осветили голубые лепестки еще ярче.

– Этого я, разумеется, не могу.

– Верно, не можешь. – Данло с грустной улыбкой погладил пальцем лепестки, прохладные и нежные, как шелк. – А жаль.

– Почему жаль?

– Потому что тебе очень трудно понять, реален этот цветок или нет.

– На вид он реален.

– Да, – признал Данло, рассматривая тоненькие прожилки на цветке.

– Тем не менее я прихожу к выводу, что цветок искусственный. Было бы слишком трудно сохранить настоящий цветок живым в этом храме – даже в клариевой холодильной камере, даже в криддовом контейнере.

Данло снова потрогал розу, и клетки его кожи, соприкоснувшись с шелковой гладкостью лепестков, сказали ему, что она ненастоящая.

– Верно, цветок искусственный, – сказал он.

– Вот видишь – мы оба это знаем.

– Нет. Я знаю, а ты нет. Ты пришел к этому с помощью дедукции.

– Не вижу разницы.

– Эта разница вмещает в себя всю вселенную.

Лицо Эде стало непроницаемым, и он умолк впервые за весь разговор.

– Говорить с компьютерным изображением – все равно что смотреть на искусственный цветок, – продолжал Данло. – На вид ты тоже реален, но…

– Но что?

– Я не могу потрогать тебя. Твое сознание. Твою душу.

– Я так же реален, как и ты, – помолчав, возразил Эде.

– Нет. Ты всего лишь программа, руководящая движением электронов в схемах твоего мозга.

– Мое сознание ни в чем не уступает твоему.

– Но как же это возможно?

– У меня такое же сознание, как у всякого человека.

Жизнь сознается через боль, вспомнил Данло. Глядя на разноцветные огоньки, составляющие лицо Эде, он задумался над этим изречением, столь близким его сердцу. Это и есть мой личный тест на степень сознания, понял он: способность чувствовать боль.

Он сказал об этом Эде, и тот ответил: – Есть разные виды боли.

– Да. – Данло зажал рукой глаз, борясь со знакомой, прошивающей голову болью. – Но боль – всегда боль. Она всегда… ранит.

– Когда-то я был человеком, во многом похожим на тебя, – напомнил Эде. – И страдал от физической боли, как всякий человек. Когда я поместил свой разум в компьютер и покинул тело, я думал, что избавился от боли навеки. Но духовная боль сильнее физической. Бесконечно сильнее.

– Я это уже слышал.

– Думаешь, это не больно – покинуть свое тело и преобразиться в световые штормы своего компьютера?

– Откуда мне знать?

– Думаешь, я не страдал три тысячи лет от страха потерять какую-то важнейшую часть моего человеческого “я” – потерять себя – в этой огромности?

– Я не знаю.

– А когда я раз за разом сокращал себя в своей битве с Кремниевым Богом – по-твоему, это самоурезание не приносило мне мучений?

– Может быть. Или ты просто запрограммирован на то, чтобы называть это мучениями.

– Можешь ты себе представить, что значит быть богом?

– Нет.

– Я скажу тебе. Если бы я захотел, то мог бы в миллионную долю секунды передумать все мысли, хранящиеся в библиотеках человечества.

– Мне… жаль тебя, – сказал Данло.

Лицо Эде приняло горестное выражение.

– Я потерял почти все. Даже ту великую сюрреальность, с помощью которой Кремниевый Бог уничтожил меня. Ее прежде всего. Не могу тебе сказать; насколько она была совершенна. По красоте. По деталям. Я видел, как переделывается вселенная, видел чуть ли не до последней молекулы. Видел, как преображаюсь я сам, становясь еще огромнее. Видел системы собственной развертки и связи, видел, как буду создавать информационные экологии, которых эта вселенная еще не знала. Я понимал, что это будет такое – знать по-настоящему. Знать почти все. А теперь я все забыл. У меня осталась только память о моей памяти, да и то совсем слабая.

Данло стоял, вертя в пальцах стебелек голубой розы, и слушал рассказ Эде о том, чего тот лишился. Эде, по его словам, восстановил историю галактики Млечного Пути.

Начинаясь от зажигания первых звезд, она охватывала возникновение звездных систем и появление таких рас, как Шакех, Эльсу и божественная Эльдрия. Все это теперь забыто, как и секрет уничтожения Кремниевого Бога, который Эде узнал в самом конце их битвы. Забыл он и поэму, которую складывал тысячу лет. Он помнил только причину, по которой задумал ее сочинить: ему захотелось соблазнить одну богиню, живущую в Вальдианском скоплении галактик, которое лежит в пятидесяти миллионах световых лет по направлению к скоплению Ярмиллы. Это он помнил, но сами стихи стерлись из его памяти. И неудивительно, сказал он: ведь каждое из шестидесяти шести триллионов “слов” этой поэмы было само по себе массивом информации, представленным в изящных фрактальных образах.

– Терять по частям самого себя – мука невыразимая, – сказал Эде, – но это еще не самое страшное.

– Что же страшнее?

– Не знать.

– Не знать чего?

– Не знать, действительно ли я – это Я. Не знать, кто я на самом деле.

– Мне жаль тебя, – сказал Данло. Гримаса, которую мимическая программа Эде изобразила на лице голограммы, выглядела весьма убедительно: можно было подумать, будто Эде и правда испытывает сильную боль.

– Кремниевый Бог убивал меня, – сказал Эде. – У меня оставались считанные наносекунды, чтобы написать финальную программу себя самого. Значит, эта программа и есть мое “я” – если это “я” вообще где-то есть.

Данло кивнул, прижимая к губам лепестки искусственной розы, и Эде рассказал ему, как трудно писать такую программу второпях. Рассказал, как досадовал из-за необходимости втискивать свое огромное “я” в тип личности, не могущий вместить во всей полноте реального Эде. Но иного выбора у него не было. С помощью набора человеческих качеств, взятых из таких источников, как Эннеаграмма[ Описание девяти древнеегипетских божеств. ], цефическая система вселенских архетипов и старая земная астрология, он слепил персону, личность, себя. Для ИИ-программы это была тонкая работа, хотя и не совсемтщательно выполненная. Эде, естественно, остался недоволен и ей, и тем собой, каким стал теперь.