Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

Хотела учиться писать «по-письменному», но дома не оказалось тетрадки в косую линейку. Отложили урок до сегодня. Зато учились читать по-письменному.

. . . . .

Раньше, когда Маша была маленькая, я оставлял с вечера записки маме: «Прошу разбудить тогда-то и тогда-то».

Потом стал писать маме и Маше. Теперь обращаюсь иногда непосредственно к Машке. Стараюсь писать понятнее, доходчивее, и в то же время ввожу новые понятия, новые обороты, а буквы по начертанию постепенно приближаются к письменным.

Сегодня утром читает мое письмо и умиляется:

— Алексейчик… славненький!.. Смотри, как смешно маленькое «д» пишет!.. Маленький мой, славненький…

. . . . .

Вчера был у нас еще урок рукоделия. Сплели из цветной — зеленой и голубой — бумаги маленькую кукольную салфеточку. Приклеили синюю подкладку.

Утром я принес подсохшую салфеточку Маше. Она в восторге:

— Как это склеилось хорошо! Какой клей… остроумный!

Мне, сказать по правде, не понравилось это остроумие. При этом она еще быстро взглянула на меня. Как бы ожидая поощрения, смеха, растроганной и умиленной улыбки.

Я не улыбнулся.

Это с ней бывает последнее время: ломается, кривляется, сюсюкает, играет на публику.

Надо за этим следить и бороться — смехом, конечно, ничем другим.

3.12.61.

Полтора часа гуляла с папой. Ходили в аптеку, на почту. Остальное время провели в маленьком садике на улице Воскова — против бань. Там крохотная ледяная горка с двумя скатами. Мальчики и девочки лет по шести — восьми, кто стоя, кто на корточках, а кто и просто на попке, скатываются в обоих направлениях, орут, визжат, хрюкают. Уже одно это зрелище, весь этот визг, ор, красные лица, пар изо рта — все это привело Машку в восторг. Стала и она проситься на горку. Сначала ничего не выходило, — ноги расползаются, подгибаются, руки вперед лезут. Потом — ничего, пошло. С трудом увел ее из сада. Пришлось даже громко поговорить с нею.

Эти нотации Машку не очень огорчили — не привыкать ведь, — зато расстроила ее пятилетняя (а на вид даже семилетняя) девочка Тоня, которая, узнав, что Машку зовут Маша, стала нам рассказывать, что видела в кино картину «Маша и манная каша». Машка не поняла, о чем она говорит, и сразу же обиделась:

— Я не манная каша.

После чего эта Тоня всякий раз, как скатывалась, проезжала мимо Машки и тонюсеньким голоском пела:

— Ма-а-аша и манная ка-а-аша!..

Я сказал:

— А ты — Тоня на макароне.

Засмеялась, и всё. А Машка… Машка — та, против ожидания, обиделась крепко и надолго затаила обиду. Она не привыкла к такому отношению к себе. До сих пор девочки, и вообще дети, сулили ей только радости. В худшем случае — не хотели с ней играть. Уже подходя к дому, она несколько раз сказала:

— Не нравится мне эта девочка Тоня.

5 ЛЕТ 4 МЕСЯЦА

4.12.61.

На дворе всю ночь и все утро шел снег. Густо лежит — чистенький, славненький, мягонький… Крыши ослепительно белые. Но где-то по карнизу: «кап-кап-кап».

Занимались немецким и арифметикой. Машка уже может считать по-немецки до тридцати, знает, сверх того, больше двухсот немецких слов. По-русски считала вчера до двухсот пятидесяти.

Долго вчера гуляли — в том же садике, что и накануне.

Машка опять каталась (пыталась кататься) с горки. И опять я больше, чем следовало, огорчался и раздражался. И радость ее не была полной.

Впрочем, была и чистая, неомраченная радость.

Как уже сказано, накануне ночью выпал густой снег. Не всех он порадовал, этот снег. В саду работала старуха, с забинтованной головой. Несколько раз я слышал, как она обращалась к парням и к большим мальчикам:

— Милый, помоги старухе, поработай немного.

Но всем было недосуг. Я думал предложить свои услуги и тоже — вспомнил, что все эти дни у меня было худо с сердцем, и не предложил. Но тут она сама подошла ко мне:

— Гражданин, помоги, дорогой, поработай немного!

Машка быстро взглянула на меня. И я сказал:

— Ладно, мамаша, давайте.

— Вот, возьми движок, очисти вот здесь — под скамейками.

Полчаса работал. И нисколько не трудно было.

А какая это была радость для Машки! Усталая, заморенная старуха в ее глазах превратилась в добрую фею: ведь и ей, Машке, тоже дали лопату, и она тоже полчаса работала, «помогала», и помогала, надо сказать, в полную силу.

Ничего, с сердцем все благополучно. А Маше — добрый урок. И может быть, этим мы «отчасти компенсируем» крики и прочие глупости, допущенные нами.

. . . . .

Перед сном говорила маме, что боится Бармалея и людоедов.

— Ну какие же, Машенька, людоеды? Где ты их видела? Тебе уже пять лет, а разве ты видела хоть раз человека, который бы ел детей и вообще других людей?! Нет людоедов.

— Нет есть! Мне папа говорил, что немного еще есть. Только они в Африке живут. И потихоньку едят. Дома, а не в столовой.

Когда я ей это говорил? Месяцев пять назад!

Что не надо — помнит, а что надо — забывает.

6.12.61.

Пришла Леночка Журба, которую мама и Маша встретили в парке и пригласили к нам.

Я уходил и успел только одну минуту полюбоваться Машкиной радостью. Видел, как она вела по коридору — из ванной в столовую — эту большую, грустную, немного неуклюжую, скованную в движениях девочку.

Да, времена меняются! Давно ли Маша была крохотной приготовишкой, обожавшей почти взрослую Леночку. И вот они почти сравнялись. А кое в чем Машка и обогнала Леночку. Правда, образованностью своей она щеголяет осторожно, деликатно, так как Леночка для нее по-прежнему кумир. Но все-таки щеголяет. Угощая Леночку чаем, сказала:

— Бери брот.

И тотчас, как бы между делом, пояснила:

— Это по-немецки.

. . . . .

Третьего дня, отправляясь с мамой на прогулку, взяла с собой лопатку. Лопата большая, неудобная, тащить ее трудно. Мама говорит:

— Ну дай, я понесу.

Машка мрачно ей отвечает:

— Что ты, не знаешь разве, что маленькие дети сами должны носить свои игрушки, а не заставлять взрослых таскать?

. . . . .

Что-то сказала маме. Та не расслышала, переспросила:

— Что? Не слышу…

— Интересно, о чем ты думала в этот момент, — не без ехидства говорит Машка. И другим тоном поясняет: — Это мне папа так очень часто говорит.

Сегодня солнечный день. Тает. С санками не погуляешь.

7.12.61.

Очень любит «удивлять».

«Самолюбие, переходящее в тщеславие», — говорит мама.

Ест вяло, то и дело подхныкивает:

— Не хочу!..

На лице усталость и отвращение. А тарелка еще на три четверти наполнена вегетарианским супом.

— А ну, интересно, успею я сосчитать по-немецки до двенадцати, пока ты съешь этот суп?!

И начинается увлекательное состязание, которое Машка неизменно выигрывает. Правда, не только из «самолюбия, переходящего в тщеславие», но и по наивности, переходящей в глупость.

. . . . .

Чаще всего она «удивляет» маму. Меня считает скептиком и циником.

Вчера прибежала на кухню:

— Мама, посмотри, я сама туфли зашнуровала!

Мама вытаращила глаза:

— О-о-о-о!..

Машка сияет. Потом — горькая усмешка и презрительный жест в сторону моей комнаты:

— А его не удивишь никогда!..

8.12.61.

Была тетя Ляля. Играли в лото. Машка уже не в первый раз выступает в роли банкомета; вытаскивает из синего мешочка бочонки и объявляет:

— Шесть! Двадцать четыре! Сорок! Восемьдесят два! Семен Семенович!..

Ошибается редко. И ошибается, главным образом, на числах второго десятка, от десяти до двадцати, почему-то.

. . . . .

Вчера ночью (то есть третьего дня ночью) оставил записку:

«Дорогие мои спящие красавицы! Прошу разбудить тогда-то» — и так далее.

Машка уже давно читает эти утренние послания совершенно самостоятельно. Прочла и эту и с усмешкой говорит:

— Ты тоже, оказывается, в балерины попала!

Для нее «спящая красавица», по-видимому, связано только с балетом. Что тут замешано слово спать, ей в голову не приходило.

10.12.61.

Утром забравшись к матери в постель, рассказывала ей сказку:

«Коровы устроили собрание и решили, что нельзя теленочков резать. Нельзя мясо есть.

А лев в Зоопарке захотел мяса и стал клетку ломать. А ему не дают. Он стал вырывать прутья и реветь.

Вдруг видит — идет Лев Толстой. Лев повернулся и ушел в клетку».

. . . . .

Сегодня пять градусов мороза. Но снега почти нет. Поэтому вид за окном довольно тусклый. Хочу выйти с Машкой пораньше.

11.12.61.

Гуляли два часа. В Дивенском садике.

Катались с горки.

Машка совершенно не умеет вести себя в обществе детей и очень часто выглядит единицей среди ноликов. И, главное, сама себя так ощущает. Нет, не заносится, не «воображает», а просто не может найти свое рядовое место в строю. Не видит, например, что на горку очередь. Способна на самой горке, на скате горы, нагнуться и начать поправлять штаны или застегивать ботик, не замечая, что за ней выстроилась очередь. Налетает на ребят. Все это только от недостатка опыта, от той тепличной (да, тепличной, хотя в этой теплице и открываются усиленно «форточки») жизни, какой она у нас живет.