Ложная слепота - Питер Уоттс

Я ждал, пока он сделает перерыв. В конце концов, его плечи слегка расслабились. Протезные конечности обвисли.

— Так… — я постучал по виску. — Зачем ты это сделал?

Он не обернулся. Датчики над секционным столом развернулись, глядя на нас отрубленными рачьими глазами. Там сейчас сосредоточилось внимание Каннингема, а не в пропитавшемся никотином теле передо мной. То были его глаза, или язык, или какие там еще невообразимые ублюдочные чувства он использовал для анализа данных. Датчики целились в меня, в нас — и если у Роберта Каннингема еще осталось что-то, похожее на зрение, он смотрел на себя глазами, вынесенными на два метра из черепа.

— Что именно? — проговорил он в конце концов. — Реконструкцию?

Реконструкция. Словно гардероб обновил, а не вырвал с мясом органы чувств и не вшил новые в рану. Я кивнул.

— Приходится быть актуальным, — объяснил он. — Без апгрейда невозможно пройти переподготовку. Без переподготовки устареешь за месяц, и тогда тебе дорога только на Небеса или в стенографистки.

Я пропустил насмешку мимо ушей.

— И все же — весьма радикальная трансформация.

— Не по нынешним временам.

— Разве ты не изменился?

Тело затянулось сигаретой. Прицельная вентиляция втянула дым прежде, чем тот добрался до меня.

— В этом и смысл.

— Но изменения, естественно, должны были затронуть твою личность. Само собой…

— А-а, — он кивнул; на дистальном конце двигательных нервов закачались в такт Манипуляторы. — Посмотри на мир чужими глазами и сам переменишься?

— Что-то вроде того.

Вот теперь он посмотрел на меня живыми глазами. По другую сторону мембраны змеи и крабы вновь взялись за виртуальный труп, словно решив, что на пустую бессмыслицу потрачено достаточно времени. Мне стало интересно, в каком же теле пребывает сейчас биолог.

— Странные ты вопросы задаешь, — заметило мясо. — Разве язык моего тела тебе не все рассказывает? Жаргонавтам полагается читать мысли.

Конечно, он был прав. Меня не слова Каннингема интересовали; они служили несущей волной. Он не мог услышать нашей настоящей беседы. Все его грани и острия говорили со мной в полный голос, и, хотя слова их странным образом заглушали помехи и вой обратной связи, я был уверен, что рано или поздно разберу их. Лишь бы заставить его болтать и дальше.

Но Юкке Сарасти понадобилось именно в эту минуту пройти мимо и хирургически точным движением угробить мой замечательный план.

— Сири в своем деле лучший, — заметил он. — Но не в тех случаях, когда забирается слишком глубоко.

Как может человек ожидать, что его мольбам о снисхождении ответит Тот, кто превыше, когда сам он отказывает в милосердии тем, кто ниже его?

— Беда в том, — произнесла Челси, — что личные отношения требуют усилий. Нужно хотеть, чтобы стараться, понимаешь? Я чуть наизнанку не вывернулась ради наших отношений, вкалывала как проклятая, но тебе словно все безразлично…

Ей казалось, она открывала мне Америку. Казалось, я не знал, к чему идет дело, потому что молчал. А я, пожалуй, раньше нее все понял. Просто ничего не говорил, боялся дать ей повод.

Мне было тошно.

— Ты мне небезразлична, — выдавил я.

— Насколько тебе вообще что-то небезразлично, — признала она. — Но ты… я хочу сказать, временами все в порядке, Лебедь, временами с тобой так здорово, но стоит нашим отношениям хоть самую малость углубиться, как отступаешь и оставляешь тело на милость своего… боевого робота. И я просто не могу больше это терпеть.

Я не сводил взгляда с бабочки на ее запястье. Радужные крылышки лениво подрагивали, складывались. Мне стало любопытно, сколько же у нее таких татуировок; я видел пять, на разных частях тела, хотя одновременно больше одной не появлялось. Подумывал спросить, но сейчас момент был неподходящий.

— Временами ты бываешь такой… такой жестокий, — говорила она. — Я понимаю, это не со зла, но… не знаю. Может, я для тебя просто предохранительный клапан, пар спускать. Может, тебе приходится так глубоко уходить в работу, что все просто, ну, накапливается, и нужна груша для битья. Может, поэтому ты все это говоришь.

Вот теперь она ждала от меня ответа.

— Я был с тобой честен, — ответил я.

— Да. Патологически. Была хоть одна дурная мысль, которой ты не высказал вслух? — голос ее дрожал, но глаза — хоть теперь — остались сухими. — Пожалуй, я виновата не меньше твоего. Даже больше. Я со дня нашей встречи понимала, что ты… отстраненный. Наверное, в глубине души сразу знала, что этим кончится.

— Тогда какой смысл стараться? Если знала, что мы просто вот так вот разойдемся?

— Ох, Лебедь. Разве это не ты твердишь, что все рано или поздно рушится? Или не ты говорил, что все проходит?

Мои отец и мать удержались. По крайней мере, дольше, чем мы.

Я нахмурился, поражаясь, как эта мысль вообще позволила себе забрести ко мне в голову. Челси посчитала моё молчание за обиду.

— Наверное… я думала, что смогу помочь, понимаешь? Исправить то, что тебя сделало таким… таким вечно озлобленным.

Бабочка начала гаснуть. Никогда прежде такого не случалось.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — спросила она.

— Ага. Что я развалина.

— Сири, ты даже от тюнинга отказался, когда я предлагала. Ты так боишься, что тобой начнут управлять, шарахаешься от базовых каскадов. Ты единственный, кого я знаю, кого можно взаправду, на полном серьезе назвать неисправимым. Не знаю. Может, этим даже стоит гордиться.

Я приоткрыл рот — и захлопнул.

Челси грустно улыбнулась.

— Что, Сири, — ничего? Ни слова? Было время, когда ты всегда и точно знал, что сказать, — ей вспомнилась какая-то ранняя версия меня. — А теперь я гадаю, сказал ли ты мне хоть слово правды.

— Это уже хамство.

— Да, — она поджала губы. — Да, ты прав. Я вовсе не это пыталась сказать. Пожалуй… не в том дело, что твои слова — неправда. Скорее ты просто не понимаешь их смысла.

Крылья потеряли цвет. Бабочка превратилась в хрупкий, почти неподвижный карандашный рисунок.

— Я согласен, — проговорил я. — Я сделаю тюнинг. Если это для тебя так важно. Прямо сейчас.

— Поздно, Сири. С меня хватит.

Может, она хотела, чтобы я её окликнул. Все эти неслышные вопросительные знаки, многозначительные паузы. Может, давала мне возможность оправдаться, вымолить еще один шанс. Искала причины передумать.

Я мог попытаться, сказать: «Не надо, прошу. Умоляю. Я не хотел тебя прогнать, только чуточку, на безопасное расстояние. Пожалуйста. За тридцать долгих лет я не ощущал себя ничтожеством только рядом с тобой».