Наложница фараона - Якоб Ланг

Андреас больно почувствовал обиду и сказал с юношеским невольным и запальчивым бахвальством:

— Пусть подумает хорошенько о своих скверных словах! Или не видел он в соборе статую Богоматери с Младенцем, которая сделана с меня и моей матери? Или не я украсил одежды апостолов серебром? Мать моя — добрая христианка, и много ли в этом городе таких достойных женщин, как она? И отец мой — добрый христианин и справедливый судья. И я не потерплю, чтобы меня позорили и чернили!..

Тут Андреас вдруг услышал как бы со стороны свой запальчивый голос и невольно коротко рассмеялся.

Когда Генрих ушел, Андреас уже немного остыл. Сначала он подумал, что кто-то из приятелей, должно быть, донес на него настоятелю. Иначе откуда последнему сделалось известно, что Андреас пел песенку с иудейскими словами? Но на этих мыслях Андреас не стал задерживаться; он не рассердился, не почувствовал себя разочарованным в людях; не начал додумываться, кто бы это мог на него донести. «Человек — слабое существо», — подумал он, улыбнулся и не стал больше думать об этом предательстве. Другие мысли заняли его. Давно уже не думал об отце. А теперь вдруг подумал, что ведь, сделавшись супругой его отца, вдова иудея Вольфа госпожа Амина тоже сделалась доброй христианкой. И ее и ее дочь видят часто в церкви. Но Андреас не видел их и не испытывает ни малейшего желания видеть их… И давно он не думал об отце… Но, конечно, если бы отец нуждался в помощи, Андреас непременно пришел бы ему на помощь… А дочь госпожи Амины… Вот о чем следовало бы сказать священнику на исповеди… Но Андреас даже и думать не хочет о том, что видел тогда, когда маленьким прибежал в дом отца… О том, что видел?.. А вернее… Нет, нет, он об этом не будет думать. Этого как будто и не было… И отец ни при чем… И не было, не было этого…

Но в городе и вправду не простили настоятелю то, что он оскорбил Андреаса. На проповеди его не приходили, стороной обходили монастырь, не пускали детей в монастырскую школу. В конце концов настоятель объявил, что смиренно попросит прощения у незаслуженно обиженного им юноши. В тот день в соборе было множество народа. Настоятель прочел проповедь о смирении и громко попросил прощения у Андреаса Франка. Все обернулись к Андреасу. Но тот не стал упиваться местью; тихо склонил голову и подошел под благословение…

Приближалось Рождество. И совсем другие, пусть и суетные, но естественные в молодости заботы одолевали и тревожили Андреаса.

Ему было уже двадцать лет. В тот год городские власти устроили в большом зале ратуши на второй день Рождества большой пир для самых уважаемых городских ремесленников, для их семей и подмастерьев по их выбору. Андреас об этом знал (известно было заранее), но не думал, что его пригласят, ведь он работал в еврейском квартале. Однако он получил приглашение и это была радостная неожиданность.

Но вот здесь-то и подстерегало Андреаса большое огорчение. У него не было нарядной новой праздничной одежды и красивых башмаков. Не прийти по приглашению на пир было бы оскорбительно для его устроителей. Андреас собирался прийти, но никакого для себя удовольствия не ожидал. Конечно, он принарядится, но такой одежды, какая подобает такому пиру, у него не будет. И не будет ему весело и радостно.

В таком печальном настроении работал Андреас в мастерской Михаэля. Был канун иудейского зимнего праздника, называемого Ханнука. Михаэль пораньше отпустил всех и запер мастерскую. Было пасмурно, быстро темнело. Андреас проходил мимо синагоги. Он увидел нищих иудеев, которые пришли за подаянием, как приходили нищие христиане к церквам. Андреас почувствовал неловкость: почему он прежде не замечал нищих еврейского квартала, не подавал им? Он поспешно отвязал от пояса кошелек и роздал все деньги, какие имел при себе, не забывая произнести на древнем иудейском наречии свое «добрый человек». Как всегда, он спешил раздать милостыню, чтобы никто из тех, кто его здесь знал, не заметил бы его. Он закончил раздачу денег и был доволен, потому что никто не заметил, никто не подошел к нему. Но на следующее утро прибежал в его жилище мальчик из еврейского квартала и почтительно передал, что господина Андреаса Франка покорнейше просят пожаловать в один дом в еврейском квартале.

— А куда меня приглашают? — спросил Андреас.

— Мне велено проводить вас, — ответил мальчик почтительно, однако уклончиво.

Андреас немного призадумался. Участвовать в иудейском празднике он вовсе не желал, но отказаться от такого церемонного приглашения было бы неучтиво. И он пошел с мальчиком.

В еврейском квартале мальчик направился прямо к большому дому раввина Элиаса Минца. Привратник впустил мальчика и Андреаса. В зале, где на стенах висели широкие — в самых разных оттенках алого — узорные ковры, уже собралось много мужчин с покрытыми головами. Одни были в шапках, отороченных мехом, другие — в круглых, шитых золотом, третьи — в фетровых с такими небольшими твердыми полями. Андреас заметил Михаэля с сыном, и Маркуса и Бэра, дружелюбно улыбнувшихся ему.

Элиас Минц, плотный светлобородый человек в бело-золотистом одеянии, вышел вперед и подошел к гостю. Андреас смутился.

— Скромное милосердие этого христианского юноши, — начал раввин, — может служить примером для многих молодых людей нашей общины. Он творит милостыню, не помышляя о вероисповедании, но думая лишь о нужде и нищете несчастных, которым он отдает свои последние деньги. Но и его цветущей юности не чужды простые человеческие радости. Мы знаем, что он приглашен на пир в ратуше, а у него нет достойной нарядной одежды. Это огорчает его, как и должно огорчать такого молодого человека, но все же он последние свои деньги отдал нищим у синагоги. Этот юноша, Андреас Франк, обучен ремеслу в нашем квартале почтенным Михаэлем. То, что этот юноша приглашен в ратушу вместе с лучшими, достойнейшими ремесленниками христианского города, — честь и для нас. Поэтому все мы просим его принять эти собранные нами для него деньги, чтобы он мог на эти деньги заказать себе нарядное платье.

Тут выступил из группы стоявших у двери Михаэль и подал раввину большой кожаный кошель. Раввин протянул кошель Андреасу.

Андреас был тронут. Эта праздничная комната, нарядные люди, умная добрая эта речь, — все вызывало слезы на его глазах. Он взял кошель левой рукой, а правой — рукавом — невольно отер глаза. И распрямившись, посмотрел на Элиаса Минца — глаза в глаза. Радостно прочел он в глазах раввина понимание, почему Андреас не может остаться и принять участие в иудейском празднике. Стало быть, и этот человек разделял мнение Андреаса, что христиане и иудеи не должны и не могут молиться вместе. Андреас низко поклонился — сначала — Элиасу, а затем — одним поклоном — остальным собравшимся. Раввин приблизился к юноше и положил ему ладони на плечи. Андреас увидел, что Элиас Минц залюбовался его красотой, и тотчас Андреас опустил глаза смущенно.