Наложница фараона - Якоб Ланг

— Мама, ничего страшного, — быстро заговорил он и, сделав над собой усилие, заулыбался. — Я поскользнулся на льду и упал. Ничего страшного…

Но она уже быстро и молча встала с постели и в одной сорочке прошла на кухню. Она держалась как-то странно-замкнуто; пощупала теплый бок большого медного кувшина с носиком — значит, вода еще есть теплая; налила воды в миску и всыпала в воду измельченные в порошок травы сухие. Так же быстро и молча принесла миску в комнату. Уложила Андреаса на правый бок, он не противился. Она положила зеленоватую теплую кашицу на опухоль и сверху осторожно прикрыла лоскутом чистого тонкого полотна. Затем она взяла кусок пирога, и поднося ко рту сына, принялась кормить его, как маленького. Андреас увидел и почувствовал, что теперь она немного успокоилась.

— Да мне и не больно… — он снова улыбнулся.

Она взяла его руку, поцеловала тыльную сторону ладони и прижала кисть к своей груди.

— Сынонька мой… упал миленький… — произнесла она серьезно.

После уже спокойно стала ему рассказывать, что было, когда ему не исполнилось еще и трех лет. Однажды она купала его в теплой комнате в деревянном корыте. Ей показалось, что вода в корыте совсем остыла и она решила долить горячей воды.

— Подожми ножки, — велела она Андреасу. Взяла кувшин с кипятком и стала лить воду в корыто.

Но маленький мальчик решил, что это такая игра, и снова вытянул ножки, чтобы они попали под струю. Он не понимал, насколько горяча вода.

Тотчас же ему страшно обожгло ступни и он с плачем закричал. Мать быстро поставила кувшин и выхватила голенького ребенка из корыта. Она после все бранила себя, как же она могла не понять, что такой маленький мальчик не исполнит ее указания. Она сначала смачивала маленькие, страшно покрасневшие ступни мочой, потом делала травяные примочки и наконец вымыла ножки чистой прохладной водой.

— Ножки беленькие стали… А то я боялась, ведь зима…

Андреас почувствовал, что этот ее рассказ ему успокаивает ее. Но сам он не помнил этого случая.

— И что же я, плакал? — спросил он с улыбкой.

— Нет, — серьезно и чуть удивленно отвечала она, немного подумав перед тем, как ответить сыну…

За час опухоль совсем спала. Андреас лег на свою кровать, но некоторое время не спал, размышляя.

Ведь он сказал матери неправду. Он вовсе и не поскользнулся на льду, и не падал. Просто он и Генрих, его приятель, подмастерье переписчика книг в монастырском скриптории[5], припозднились и катались одни, когда остальные уже ушли. Генрих рассказывал Андреасу о своем отце, книготорговце, который тоже собирался открыть скрипторий; тогда не надо будет закупать книги на стороне или в монастыре, и Генрих перейдет работать к отцу. Андреаса все это интересовало, он любил книги и собирал свою домашнюю библиотеку.

Юноши не заметили, как на берегу появились какие-то оборванцы без коньков. Это были парни из соседнего городка, там на скотобойне много таких работало. Сначала Генрих и Андреас не обратили на них никакого внимания, когда заметили их. Но те стали задираться, начали кидать в юношей снежки и мерзлые комки земли.

— Пойдем отсюда, — сказал Андреас приятелю.

Андреасу сделалось неловко; надо было давно собираться домой, ведь он обещал матери вернуться пораньше, она больна; а вот вспомнил о возвращении только сейчас, когда в него стали кидать снежки и мерзлую землю. Андреас прихмурился немного, но Генриху ничего о своих мыслях не сказал.

Они покатили к берегу, прикрывая лица плащами.

— Я сейчас коньки сниму и тебе, и себе, — предложил Андреас, — а ты пока последи за ними.

— Все равно они нас так не отпустят, — сказал Генрих. — Смотри, у них свинчатки в кулаках. Попробуем отбиваться коньками. Эх, жаль, нет наших мечей!

— Не жаль, — Андреас усмехнулся. — Не хватает нам только сделаться убийцами — меч против свинчатки!

Когда он произнес это: «Не хватает нам только сделаться убийцами…», что-то смутно шевельнулось в душе. Но быстро пропало, не до того было. Они выбрались на берег; Андреас начал снимать с правой ноги приятеля конек, но так вышло, что пришлось одновременно отбиваться сначала ногами, а после уж и коньками в руках от нападавших.

— Что вам нужно от нас? — крикнул Андреас.

И снова ему показалось, что он мог бы что-то такое сказать или сделать. Но это «что-то» ощущалось каким-то таким смутным, нереальным в сравнении с этой маленькой, но противной битвой.

Молодые оборванцы грубо и глумливо потребовали денег. Генрих и Андреас уже чувствовали себя разгоряченными, раздосадованными и оскорбленными. И вправду сделалась настоящая маленькая битва. Но силы были неравны. Генрих и Андреас недаром занимались в фехтовальной школе, и воскресными и праздничными днями недаром упражнялись в ловкости, в беге и прыжках, в искусстве нападать и отбиваться. Вскоре их противники, выкрикивая грубую брань, обратились в позорное бегство. Тут только Андреас и ощутил боль в виске. Было больно прикасаться. Генрих выглядел не лучше. Они набрали снегу в горсти и стали прикладывать к опухшим лицам, морщась и даже постанывая от резкой боли…

Вот что случилось сегодня. Андреас и сейчас помнил ясно, какими весело-разгоряченными возвращались они после этой, хотя и совсем небольшой, но все же своей победы. Какое веселое, сильное ощущение полноты жизни овладело всем существом Андреаса; как ликовал и молодо бесился дух в разгоряченном поединком теле, таком крепком и сильном. Вот чего прежде не было в его жизни! И он вдруг удивился, как мог он прежде жить без этого веселого, игристого, как молодое вино, как пенистое сусло, ощущения своей победы… И вдруг он словно бы со стороны услышал свой голос в своем сознании, как он произносил мягко и напевно: «добрый человек…» Эта мягкость, эта напевность, эти слова показались вдруг Андреасу противно-пресными, ханжескими, почти открыто притворными. Как бледно-немощны были эти слова, эта мягкая напевность в сравнении с этой его теперешней молодой, сильной и полной радостью победы, его победы…

Вспомнив обо всем этом ночью, Андреас осторожно, чтобы не заныл висок, повернулся набок, и продолжал размышлять.

Когда-то при встрече с Гогенлоэ, тот показался ему сильным, и Андреас одолевал свой страх. Ведь бояться позорно. Когда Андреас вступился за женщину, он пожалел ее, потому что она ждала ребенка. Были еще случаи, но и в них чаще всего суть заключалась в его жалости к кому-то. Но в своих противниках он видел людей, и побеждал он их этим самым «добрый человек», произнесенным мягко и напевно. А сегодня он презирал своих противников, он не увидел в них людей, не попытался пробудить в их заскорузлых душах искорку доброты. Более того, ему даже и сейчас казалось унизительным для него представить, как он обратился бы к ним с добрыми словами…