Гонка за счастьем - Светлана Павлова

«Очередной свежеиспеченный опус», — подумала она. Первое впечатление было — неприятие и раздражение. Немного поостыв, она поняла, что ничего другого из него больше не удастся выжать, поэтому, взяв чистый лист бумаги, автоматически, как сделала бы это раньше, перепечатала текст. Так, на всякий случай… Привычка бережно относиться ко всему, чем он занимается, и сейчас взяла верх — написанная его рукой страница нашла свое место в очередной пронумерованной папке, стоявшей на полке под названием «Романсы», — в нее она обычно складывала все его стихотворные порывы, которые как-то могли пригодиться в последующей работе…

«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — подумала Калерия. Вот уж точно — ни убавить, ни прибавить. Ее немного смутило это последнее «Прости», но, с другой стороны, с ним было понятнее, что это — конец. Она решительно допечатала последнее слово и с удовлетворением поставила точку.

Было раннее утро, и тишину дома нарушал лишь мирный храп, доносившийся из его кабинета.

«Выставить бы его ко всем чертям да посмотреть, как он повертится вокруг пеленок, попрыгает по очередям и узнает, что значит быть на побегушках у молоденькой, безмозглой дурочки», — с новым приливом раздражения подумалось ей.

Она еще раз пробежала глазами текст и с новым приливом раздражения отметила — и тут он верен себе: все смягчено, малодушно завуалировано.

«Не мог вразумительно написать что-нибудь однозначно-определенное, изложил в сумбурных стихах. Попробуй разберись, что за Голгофою и крестом стоит обыкновенный разрыв… Да к тому же, вместо того чтобы недвусмысленно отрицать факт отцовства, плачет о своих терзаниях — страдалец невинный, впору пожалеть…»

Ну, что ж, сойдет и это мычание… Теперь-то уж точно все получилось, ведь если вместо ужаса по поводу содеянного и угрызений совести сплошняком идет жалость к себе, значит, бояться нечего — никаких трагических финалов ждать не стоит… Но каков хитрец — поэтические образы, метафоры, все в общем смысле и никакой конкретики, попробуй догадайся — кто, кому и о чем. Остается надеяться, что филологическое образование пошло впрок, и до девицы как-нибудь дойдет, что продолжения не последует, что это — конец.

Она свернула лист и вложила его в конверт — стихи любительские, напечатаны на машинке, без подписи, пусть ее демонстрирует всем подряд, нет никаких доказательств, что их автор — он…

Да, покой нам только снится — а сколько еще придется жить в напряжении? А расслабляться она не имеет права. Хотя бы ради дочери, уж ее-то в первую очередь нужно оградить от кошмара, да и ради него самого — тоже, ведь совершенно понятно — уйди он из дома, ему навсегда пришлось бы покончить с творчеством, она знает, что ему без нее не справиться. Он ведь не имеет ни малейшего понятия о всей профессиональной кухне, да и давно успел забыть, что такое проблемы и нужда, он вообще не знает жизни, раздухарился и в помутнении рассудка не понял, во что ввязывается — максимум пять-шесть лет и девица полностью выпьет его, тридцатилетняя разница не просто смешна, она — опасна. И кроме нее, Калерии, ему никто не поможет… Но нет худа без добра — кажется, он наконец-то полностью осознает мысль о своем бессилии и, судя по всему, навсегда должен распрощаться с собственными инициативами — на всех фронтах….

Да и о себе иногда не мешает подумать, она ведь отдала ему лучшую пору своей жизни, поставила на него, ради него отказалась от личной карьеры и вполне реальной перспективы стать главным редактором «Факела»… Да что там журнал, забралась бы куда-нибудь и повыше: и амбиций доставало, и возможности были… И что же теперь — обычный житейский финиш: болячки и унылое прозябание жалкой, одинокой старухи, бессмысленно доживающей свой век, над несчастьями которой будет зубоскалить пол-Москвы? На дочь рассчитывать бесполезно, она и сейчас домой приходит только ночевать, давно оторвалась и живет своей жизнью… да это, в общем-то, естественно, и нечего тут обижаться — рано или поздно дети всегда уходят…

А он на какое-то время вполне еще и утешился бы, с молодой женой и младенцем… ему, как всегда, все сошло бы с рук, все простилось… Да, пожалуй, лет десять наверняка еще попрыгал бы, и — кто знает, может, удалось бы произвести на свет не только детишек, но и, вдохновившись, пойти дальше, вперед, раскрыться новой стороной, отточить скрытые грани?.. Заблистали же заново Давыдов, Щеголев, да тот же Долинский со своими новыми фрау, молодыми туповатыми гусынями, откуда что и взялось! Да зачем далеко ходить, четвертая жена Раевского на двадцать пять лет младше его, и — ничего, оба, кажется, вполне довольны жизнью, более того, именно роскошная Вероника ревнует его к хорошеньким актрисам, ей ли не знать, сама не раз присутствовала при сценах, которые та закатывала своему благоверному.

Нет уж, дудки, веселиться за свой счет она никому не позволит. Это — не для нее, и вообще, хватит сомнений, самоедства — они никуда не ведут, ведь есть хорошо продуманный план, который уже запущен, и пока все идет точно в соответствии с ним — самое трудное уже позади.

А с Портнягиным получилось славно, он хоть и спился, но профессионализм есть профессионализм, ход с фотографиями, большую часть которых он вполне талантливо смонтировал, — выше всяких похвал, лучше просто не бывает. Но вся эта история далась ей невероятными усилиями, сколько нервных клеток пришлось угробить…

Что ж, понемногу добрались и до финального акта, а там, с Божьей помощью, и до занавеса недалеко, но чтобы его опустить, требуется последнее усилие — закрыть глаза на все, что мешает, сжать зубы и терпеливо действовать — до конца.

Позавтракав и одевшись, она уехала в Москву, где сначала зашла к своему парикмахеру — никогда не помешает освежить стрижку и сделать маникюр. Потом пообедала в ресторане и долго бродила по магазинам, ничего не покупая, просто перебирая ненужные ей вещи.

Сегодня предстояло завершить эту написанную не ею, но четко завершающуюся по ее сценарию историю, и она тянула время, ожидая вечера — ее никто не должен видеть у этого дома. Когда стемнело, она вошла в подъезд и бросила конверт в почтовый ящик известной ей квартиры.

На следующее утро, когда он еще спал, раздался телефонный звонок — звонила разъяренная мать. После многочисленных попыток Калерии все же удалось прервать поток угроз и ругательств и довести до ее воспаленного сознания единственно доходчивый аргумент, который смог заставить фурию замолчать, — его бесплодие.

— Если потребуется история болезни, я могу прислать выписку. А вам советую не терять времени и поговорить со своей дочерью — попытайтесь все-таки вместе выяснить имя настоящего отца будущего ребенка…

— Ах ты старая стервь, что же ты несешь, тварь отпетая! Отец — твой муженек, потаскун и развратник Загорский… да спроси у него сама, кошелка драная, будьте вы трижды прокляты…

— Понимаю, матери нелегко узнавать такую правду о собственной дочери, но весь факультет знает о ее похождениях и всем известны имена мужчин, с которыми она имела отношения, она их никогда и не скрывала. Если угодно, могу зачитать весь список…

— Ничего мне зачитывать не надо, лоханка замшелая, сама грамотная, читать и без тебя умею! Да я вам обоим такое устрою!

— А вот этого делать не советую. Пока мы, в отличие от других, готовы помочь молодой женщине в непростой жизненной ситуации и поддержать ее материально, но это, конечно, при одном жестком и безоговорочном условии — вы не станете устраивать скандального спектакля. Обдумайте это предложение и позвоните нам. Разумеется, мы скупиться не будем. Вам все ясно?

Она говорила спокойно, немного отстранение, как бы за кадром… Она знала, что это действует гораздо эффективнее, чем эмоциональные всплески. Да и чем еще можно было остановить поток сознания подобного пошиба? Она интуитивно почувствовала психологию своей собеседницы: после последнего предложения — «скупиться не будем» — ее грязно-воинственный пыл прошел, как с «белых яблонь дым», и они тут же договорились о встрече. «Мы», понятно, было сказано намеренно — оно убедительно демонстрировало их совместную позицию.

Через три дня состоялась встреча с существом, как Калерия и подозревала, выглядевшим типично — без малейшей надежды на возможность внешнего и внутреннего изменения, сплошная вульгарность. Жаль, что ему не пришлось лицезреть этой гармонии — абсолютно полного слияния несуществующей формы и навсегда отсутствующего содержания. Об этой встрече никто не знал, да и сама Калерия предпочитала о ней больше никогда не вспоминать. За освобождение пришлось выложить немало, но здесь скупиться действительно было глупо — оно того стоило.

Она увезла мужа в Пицунду. Нодар, как обычно, приглашал к себе, но она предпочла уединение с мужем, объяснив, что им обоим нужен покой. Старый друг проявил чуткость и, зная ее характер, а может, и еще по каким-то соображениям, настаивать не стал — снял им роскошный дом у моря. Калерия договорилась с директором местного ресторана о трехразовой доставке еды на дачу и отключила телефон — видеть никого не хотелось. Дочери она звонила в определенное время. Отгородив себя от ненужных общений, занялась духовным и физическим самоподкреплением, радуясь, что несколько недель можно пожить в тишине и подождать, пока поутихнет шум и поулягутся страсти и пересуды, вызванные его письмом…