Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI - Дмитрий Быстролётов

И Мулай ткнул себя в грудь.

Всю ночь мне снились неприятные сны, какой-то сумбур, точно не помню. Под утро приснился леопард: я выстрелил и только потом увидел, что ловко пристрелил опасного хищника. Совершенно реально прозвучал выстрел. Почувствовал радость и успокоился, потом снилось что-то далекое, милое и желанное.

Утром, едва открыв глаза, вскочил: что с нашим раненым? Все спали, в горах комары беспокоили меньше, сон у всех стал здоровым и глубоким. У костра дежурил капрал.

— Мулай, где же раненый? Его нет на месте!

— Ему место там! — капрал указал на заросли.

Я откачнулся.

— Меня ему мало-мало убивать.

Долго я смотрел в детские и свирепые глаза.

— Ты сказать: не надо давать звери живой. Я давать им совсем мертвый.

Опять отряд идет вперед, спускаясь и поднимаясь по откосам невысоких гор.

В следующую ночь случилось новое несчастье: убежали пять человек, они унесли с собой оба ружья, все патроны, соль, спички и лучшие продукты. С вечера Мулай и я зарядили обоймы наших пистолетов и взяли по коробке спичек. Это было все, что осталось существенного.

Ускорил марш. Один носильщик отстал, он обессилил. Мы взяли его ношу, ночью он не вернулся. Утром дежурный доложил: где-то совсем близко слышал рычание леопарда, а потом вой гиен и лай шакалов. Молча поднялись и молча шли весь день.

Вечером случилось ужасное — бунт.

Это произошло в густом кустарнике. Мулай стрелял весь день, но попасть в дичь из пистолета трудно. Истратил обойму — толку никакого. Вечером была роздана мука без соли, по щепотке на каждого. Началась ссора. Как раз в это время в кустах зашуршал какой-то большой зверь. Я ринулся туда и увидел большую антилопу с теленком. Животные заплутали в зарослях, причем мать явно поджидала детеныша. Я промазал по матери, но удачно свалил теленка. Прежде чем шакалы в клочья разорвут мою добычу, бросился в лагерь, чтобы вызвать людей, но впопыхах потерял свой след. Крикнул, ответа нет. Крича на бегу, сделал круг и нашел след. Подбегаю и вижу в зеленых сумерках картину, от которой у меня кровь застыла в жилах.

Носильщики тащат в стороны тюки с провиантом. Капрал, упираясь ногами в землю, держит их двумя руками. Тогда стоявший в стороне Тумба поднимает камень и с размаха бьет Мулая по темени. Вижу глубокую вмятину в голове капрала, обливаясь кровью, он секунду покачивается на ногах. Тумба замахивается снова. Выскакиваю на поляну, прижимаю дуло пистолета к такому мне знакомому курчавому затылку и нажимаю спусковой крючок.

В отчаянии я припал к телу Мулая и увидел на его груди, прямо под медалью, подвешенные на тонкой лиане граммофонную пружину и зубчатые колеса.

Это была последняя большая катастрофа. Затем началось быстрое, на ходу, таяние отряда. Ужасное время…

День — труп. Не было огня, и нечего было есть. Тюки бросили. В густом лесу люди шли кучкой, на полянах в поисках съедобных плодов, листьев и корней разбегались в стороны. Тут-то и выяснилось, что люди, давно оторванные от природы, для которых перенос тяжестей стал профессией, забыли лес и не умели отличить полезное от вредного. Они рвали и жевали все подряд. Последствия сказывались через день: поносы и отравления. Заболевшие день плелись до привала, ночью стонали и вертелись на ложе из листьев, к утру делались тихими и вялыми. Я наклонялся и в зеленом сумраке видел все то же: осунувшееся лицо и торчавший нос. У негров носы приплюснутые и широкие, но теперь за одну ночь носы как будто вдвое вытягивались, и лицо делалось непохожим, чужим и мертвым. Со злобным и бессильным ворчанием голодные люди поднимались и ковыляли вперед. Умирающих бросали. Я ничем не мог бы заставить их ждать смерти заболевшего, они думали, что мой пистолет заряжен. В моем распоряжении мог быть только камень, и я не стал затевать новой драки, надеясь на то, что мы набредем на деревню.

На моей карте населенные места не были отмечены, и здесь до нас никто и не был. Это были особо безлюдные и глухие места: мелколесье и бесконечные пото-пото, крокодилы и птицы. Встреча с леопардом здесь казалась маловероятной, но зато уже совсем невероятной представлялась встреча с людьми. Погибающие всегда исступленно верят, они вопреки трезвому рассудку надеются, и эти живые скелеты с вспухшими животами тоже верили и упорно, с удивительным напряжением всех сил стремились вперед и вперед. Я тоже надеялся и шел во главе этой жалкой кучки, указывая направление. Замыкающим был Долговязый, он по мере сил старался держать людей вместе и стал моим помощником. Мне было понятно, почему так быстро сдали носильщики и почему я сохранил достаточно сил. Я был отлично подготовлен физически и хорошо питался до дня кражи продуктов и дезертирства, переход на недостаточное питание на моем самочувствии начал сказываться постепенно и позднее всех. Мои силы еще оставались значительными. Другое дело — негры. Они до четырех лет питаются молоком матери и, как правило, выглядят хорошо. Переход с детского возраста на безбелковое питание, исключительно растительной пищей, да еще в недостаточном количестве быстро доводит их до хронического голодания, которое с годами вызывает глубокие патологические изменения всех органов, снижение защитных способностей организма и возникновение состояния высокой восприимчивости ко всем заболеваниям и неблагоприятным влияниям жизненных условий. В наш поход выступили люди с глубоко подорванным здоровьем, при первом же толчке они стали гибнуть как мухи.

Я назначил Долговязого замыкающим, он один, кроме меня, сохранил силы. Почему? Каким образом? У меня не было желания об этом думать и не осталось способности удивляться. Этот дикарь даже не похудел. Он шел легко и свободно, время от времени протягивал руку и обрывал на ходу листья. Ел столько же, как и другие, но живот у него не был вздут, и он ни на что не жаловался. Как ни странно, Долговязый один из всех негров выглядел еще человеком. Конечно, он не потолстел, просто мышцы его сохранились, и среди живых скелетов он казался силачом. Каждый день он совал мне пучки съедобных листьев или два-три плода. Я ел, и ничего, поноса не было, и я тащился впереди всех. Оборванный, бородатый и истощенный.

Сначала я еще пытался запеть свою песенку — так, для бодрости, но сил осталось мало, и, еле шевеля языком, я тихо лепетал три слова: «на моем жилете», — опустив глаза, видел не жилет, а дыру в лохмотьях и видневшийся оттуда тощий и грязный живот…

До боли ясно помню последнюю смерть.

Я думаю, на этот раз сдало сердце. Шли втроем. Вдруг меня сзади за шею обхватили две черные руки. Кто-то повис у меня на спине. Мы оба качнулись и упали в грязь. Еле-еле поднявшись, я вытянул руки, приготовившись к обороне, мне показалось, что на меня напали. Долговязый спокойно жевал большой красный медовый цветок и равнодушно смотрел на носильщика, который лежал у его ног в неглубокой воде, лежал на спине и захлебывался, он не имел сил слегка поднять голову. Вода затекала в судорожно раскрытый рот. Я сел в лужу и поднял ему голову. Носильщик несколько раз жадно вдохнул горячий и вонючий воздух, потом судороги прошли по страшно исхудавшему телу. Умирающий сильно-сильно вытянулся, и его голова повисла в моих руках. Минуту я глядел в лицо, покрытое грязью и предсмертным потом, и медленно опустил его голову в воду.