Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI - Дмитрий Быстролётов

С тех пор Собака — Долговязый исчезли, появились два равноправных товарища — Ламбо и я.

Пища делилась поровну, мы в равной мере трудились, добывая ее. Он был более ловким и лучше меня знал лес, но я был умнее и физически сильнее. В общем получилась неплохая пара — дружная, способная вести борьбу за существование. Проблема «он и я» была решена. Обретя внутреннюю уверенность в своих силах и в благополучном исходе нашего перехода, я принялся за решение второй проблемы, более глубокой и сложной — «природа и я».

Я увидел экваториальный лес еще с пироги, поднимаясь вверх по реке. Он издали заинтересовал меня своим романтическим великолепием, казался мрачным, загадочным и зловещим. Для художника это благодатный материал, я смаковал его, наслаждаясь невиданными дебрями и собой в роли командира африканских пирог, а лес был декорацией.

В Мбоне я на несколько часов вошел в гилею, на самую ее окраину, чтобы посмотреть на организацию лесозаготовительных работ. Мое внимание занимала экономическая, политическая и моральная сторона дела, лес сам по себе не привлек внимания. Наконец, я погрузился в душный зеленый сумрак непроходимых дебрей.

В первый раз я смотрел издали, во второй — коснулся мимоходом, в третий — физически вошел в лесную стихию. И все же это сближение оставалось лишь механическим. Я не слился с этой стихией. Даже продираясь сквозь гущу лиан, по колена в липкой грязи, без воздуха и света, я был внутренне далек от леса, все мои мысли от начала и до конца занимал отряд, его продвижение вперед, вопрос поражения или победы. Вся эта затея, в конце концов, должна была ответить на вопрос Раскольникова — «вошь я или Наполеон?». Разница заключалась в том, что Раскольников, начиная дело, уже нес в себе поражение, а я — нет. Это был честный бой, и гибель отряда отнюдь не означала поражения. Напротив, бывают победы в поражении, которые выше побед с получением орденов и пенсий. Над синей водой в гуще Итурийских лесов повис бы смелый человек, который умер непобежденным. Человека, по существу, победить нельзя, его можно лишь прикончить. Появился Ламбо, и борьба началась снова. Я удачно сбросил его со своих плеч, и в пределах возможного конечный выход из леса был обеспечен. Но не это оказалось главным: дебри перестали быть для меня тюремной камерой или проходным коридором. Мы стояли лицом к лицу, дружески приглядываясь друг к другу.

Мы ловко и быстро продвигаемся дальше и дальше. Ламбо несет на голове сухой трухлявый пенек, в его дупле тлеет огонь. У него в руке сделанный из листьев и обвязанный лианами конверт с сухими волокнами и пухом. Когда и где угодно присели — и костер готов! У меня на груди трещотка и компас, я веду его и себя по нужному пути, в руке мешок с едой. Мы оба молоды, здоровы и сильны, и оба мурлычем свои песни.

Как же изменился для меня лес? Теперь я слышу бесконечно разнообразные звуки и знаю, кто их производит и почему. Вот крякнул тукан: это сигнал самке, чтобы не потеряться в этом сумраке. Теперь они нашли друг друга, ползут по дереву рядом, тррр… отодрали кору! Тук-тук-тук! — дружно работают два носа!

Черные дебри. Неразбериха лиан и корней.

— Стой, Ламбо, дай пройти!

Мы отдыхаем, пока большая змея переползает путь. Зачем волноваться? Змеи кусают только при самообороне, не тронь ее — она не тронет тебя. Змея идет по своим делам, мы — по своим. У каждого свои заботы.

На поляне слышим хруст. Вытягиваем шеи. Среди зелени плывут, покачиваясь, серые морщинистые спины слонов. Вот поднимается хобот, держащий ветку, и раздраженно трясет ею в воздухе: жарко, скоро будет дождь, мухи сейчас особенно назойливы и злы. Сколько шуму вызвала бы раньше такая встреча — крики, беготня, ругательства, выстрелы… Теперь я сижу под деревом и ем фрукты. Я спокоен. Я счастлив. Да, если счастье — это удовлетворение желаний! Мне хочется в тени отдохнуть, съесть фрукты и посмотреть на стадо слонов, судьба удовлетворяет все три желания… Больше мне ничего и не надо, все остальное у меня есть.

Болото среди невысоких гор. Сейчас грянет гроза. Ну и что? И горы, и болота — это разные залы дома, в котором живу я. Я всюду свой и у себя. Выбираю дерево с множеством воздушных корней, устраиваю в безопасности самодельный мешок с продуктами и спокойно жду.

Грозы в Европе откуда-то приходят в виде синей громады облаков, движущихся по ясному небу с горизонта. У нас это так привычно, что стало подсознательно условным признаком приближения грозы, я же прозевал опасность, потеряв восемь человек, именно потому, что подсознательно ждал прихода ливня. На экваторе дождевые облака появляются утром и начинают скапливаться над вашей головой. Гроза и ливень здесь не приходят, они рождаются в полдень прямо над вами: первое легкое облачко в десять часов, громады белых клубящихся туч в одиннадцать, низко нависшее серое небо в двенадцать. Потом первый удар и залпы последующих — не два-три, как у нас, а десятки!

В Европе на молнии напряжением в сто тысяч вольт приходится два процента всех разрядов, а обычное напряжение не превышает десяти тысяч вольт. Здесь напряжение начинается со ста тысяч вольт и достигает трехсот тысяч, причем в течение всей грозы непрерывно происходят разряды такой чудовищной и невероятной силы.

Стоя по колени в воде, я держался за воздушные корни и спокойно смотрел на сверхъестественное и тяжелое нагромождение туч. Сейчас начнется! Быстро темнеет… Уже мрак… Ну… Небо лопается, его осколки с грохотом сыплются на землю опять и опять. Вой ветра. С неба до земли стена воды. На этот раз я вижу новое: масса воды стекает с гор в болото, и уровень его сразу начинает быстро повышаться. По колено. По пояс. По грудь. Где-то начинают работать запасные стоки. Как из переполненной ванны вода стекает на пол, и ее уровень уже не повышается, вода движется от крана к краям — так и здесь вода поднялась до моего подбородка и с исполинской силой двинулась куда-то в темноту. Я повис на лианах и корнях, смотрел на фиолетовые вспышки, сверкающие зигзаги и на тоненькую пальму. В этой дикой буре она извивалась и яростно хлестала небо связкой лиан. Небо пыталось ее переломить, но пальма выстояла, выдержала и все замахивалась на небо, все стегала его связкой лиан, все стегала. Потом нестерпимо где-то рядом сверкнуло, и я увидел, как мощное течение поднесло к моему дереву огромного крокодила. Бронированное чудовище уцепилось за воздушные корни, как и я. Мы оба держались, ливень бичевал наши головы, а мы жмурились от брызг и смотрели друг другу в глаза. Царь джунглей улыбался мне снисходительно и по-приятельски.

Сотни раз на марше я подавал отряду сигнал — «Внимание! Муравьи!» Носильщики начинали снимать тюки с голов, что-то жевали, бесконечно и шумно мочились. Пока проходили муравьи, я советовался с капралом о дальнейших действиях или осматривал веревки тюков. Невидимая стена стояла между мной и природой. Спроси меня потом, что такое муравьи в гилее? Я бы не смог дать вразумительного ответа. Но теперь эта стена рухнула, я — больше не командир отряда, я — животное в лесу, я — живое существо, которое припало к груди Матери-природы. Мне некого ругать и не нужно никого понукать. По правде говоря, я не очень-то и спешу. По правде говоря, я мог бы так идти вперед годы…