Подвиг живет вечно (сборник) - Иван Василевич

Уже вернувшись в Москву, я прочитал в «Правде» статью Кирила Янева: он увлечен темой «Ленин и болгары». Недавно вышла его книга «Огонь на всю жизнь» — это первая часть замысла. Дальше — новые сюжеты из все той же неисчерпаемой темы.

В хранилище потсдамского архива Христо Дорчев, потратив не один день, нашел тюремную карточку Танки под номером 1201/44. Сверху карточка помечена буквой, означающей «ликвидирована». В графе «причина ареста» — «политический шпионаж». Но на фотокопии акта о смерти Кристины Яневой, выставленного 23 октября 1944 года, читаем: причина смерти — «неожиданный сердечный приступ — прекращение дыхания». Что же верно? Это можно понять, если учесть, что, злодействуя, гестаповцы страшились возмездия, запутывали следы… Как же, ведь было обращение Международного Красного Креста, ему, правда, отказано в освобождении Яневой, но на всякий случай сочинена подлая легенда: не гильотина, а сердечный, мол, приступ… прекращение дыхания… Видите, как все просто!

Но палачам не уйти от возмездия.

Анатолий Семенов, Александр Андреев

ПОСЛЕДНИЙ ПРИКАЗ

Любопытно, даже в городе многотысячном, являющемся столицей автономной республики, мы нашли Елизавету Абалову без помощи справочного бюро. Остановили, выйдя из гостиницы на улицу, одного прохожего, второго, третьего, старались кого помоложе, и узнали, где живет, где работает. К тому же школьник один замечание сделал: «И не Елизавета она, а Ксения Николаевна — это в войну ее так звали, разведчиков под своими именами на задание не посылают».

А подругу ее боевую, Александру Капитоновну Полякову (по мужу Новикову), довелось видеть сначала на Доске ветеранов войны и труда, выставленной перед знаменитым Красногорским механическим заводом. Кстати, здесь, на механическом, трудятся еще трое Поляковых-Новиковых — вся семья.

Законен вопрос: с чего начался поиск? Почему заинтересовались мы судьбами этих женщин? В одном из редакционных писем мелькнула фраза: в городе Грозном на Первое мая в колонне демонстрантов шла партизанка с пятью боевыми орденами. Стали выяснять: нет, оказывается, не партизанка, а разведчица. Так в журналистском блокноте впервые появилась Абалова. Правда, еще Елизавета. В далекой же чехословацкой Праге фамилии Абаловой и Поляковой свел вместе Иржи Незвал, профессор Карлова университета, в войну — комиссар партизанского отряда. Он так и сказал, когда встретились в Центральном военно-историческом музее: «Найдите их, познакомьтесь — это настоящие героини!»

Удивительное племя — фронтовики. Прошли через тяжелейшие испытания, спасли самое бесценное на земле — свободу, жизнь, а заговори — не услышишь ни высоких слов, ни тени самолюбования. «Мы ничего особенного не сделали — просто выполняли свой гражданский долг, ведь тогда вся страна поднималась на бой», — раздумчиво произносит Абалова. Она, по всему видно, уже вернулась памятью в сорок первый год, обугленный гитлеровским вторжением, в свою молодость — горькую и, поверьте, поверьте, дорогие люди, необыкновенно счастливую. «Вся страна поднималась, и мы вместе с ней. Вливались в километровые очереди добровольцев, осаждавших военкоматы; заваливали рапортами Наркомат обороны, умоляя, требуя отправить в действующую армию; подростки — не один, не десять! — тайком пробирались к линии фронта, чтобы взяться за оружие. Это останется здесь навсегда», — наша собеседница показывает на сердце.

Абалова посмотрела на Полякову: «Правильно говорю?»

— Правильно, мама!

Мы недоуменно переглянулись. Мама? Что это — оговорилась в волнении? Да, мама, тут нет ошибки, но позвольте, читатель, объяснить все позже.

Прежде приведем слова Александры Капитоновны Поляковой, касающиеся другого, того, собственно, во имя чего мы встретились. Абалова и Полякова, подтвердили компетентные люди, действительно провели всю войну в разведке, четырежды забрасывались в дальний тыл врага, успешно справились с заданиями командования.

Так вот, Полякова, пока мы беседуем, настойчиво повторяет:

— Только, если будете писать, не употребляйте, пожалуйста, слово «подвиг» — это была обычная боевая работа…

Абалова согласно кивает головой, значит, ничего другого о себе ни читать, ни слышать они не хотят. Удивительное, удивительное племя — фронтовики.

Из биографии Ксении Николаевны Абаловой по июнь 1941 года. Родилась в Минводах, училась в индустриальном техникуме в Пятигорске, работала бухгалтером в Грозненском нефтетресте. Окончила осоавиахнмовский аэроклуб — парашютное отделение. Член партии. И отец был членом партии. Храбрый человек, дрался за Советскую власть, не жалея себя.

Из биографии Александры Капитоновны Поляковой по июнь 1941 года. Москвичка. Сирота, воспитывалась у бабушки и дедушки, потом — в детдоме. Успела потрудиться на заводе, там вступила в комсомол. По вечерам занималась в осоавиахимовском радиоклубе, оценки — отличные.

Перед нами заявления Абаловой и Поляковой с настоятельной просьбой послать на фронт, сохранившиеся в архивах: они похожи до слова, до запятой — их писало одно время, одно чувство. И еще — характеристики, в них одинаково и о преданности Родине, и об общественной активности. «Прекрасное поколение!» — радовались в разведотделе фронта.

Первое задание… Спрашиваем, не торопя с ответом, что больше всего запомнилось из той тяжкой поры, что из увиденного, из пережитого и поныне не отпускает?

— Дух советских людей, дух непокоренности, воля к борьбе и победе — вот что потрясало.

Это — Абалова. Она говорила с подъемом, с подкупающей исповедальностью. Ее настроение передавалось Поляковой:

— Полстраны под фашистами, в крови, в стоне земля, а как часто, сквозь стиснутые зубы, сквозь боль, прорывалось: «Нас — не одолеть, мы все равно победим!»

…Ли-2 выбросил их в ночь. Густая, вязкая темень укутала все вокруг. Замерли, упав, прислушались — нигде ни звука. Прижавшись друг к дружке, повторили напоминание инструктора уже под крылом самолета: «Район вашей деятельности Пятигорск и его дальние и ближние подступы». Абалова, как и там, на аэродроме, ну прямо вся трепетала, вся светилась. Пятигорск… Пятигорск… Места, родные с детства! Даже забыла, что ногу растянула, приземляясь, хромать перестала…

Солнце не всходило долго, за горами пряталось, но дорога, когда всмотрелись, уже запылила. Нужно спешить! Нужно быстрее потеряться в толпе беженцев!

— Пойдем, доченька…

Абалова входила в роль. По легенде она — мать, зовут Елизаветой, Лизой, а Шура, маленькая, худенькая, — ее единственная, ее ненаглядная, которую вот и спасает от беды. Вы, наверное, не забыли недавнее обращение Поляковой к Абаловой «Мама»? Теперь поняли почему? Отсюда оно, из сорок второго года, на всю жизнь, выходит, осталось.

Запрятав десантный мешок с рацией, разведчицы сделали первый шаг. Мать и дочка… беженки… Бедные, несчастные скиталицы… Кому придет в голову усомниться? А это, до поры до времени замаскированно, шла Красная Армия. Уже наступая, уже вперед…

Полякова продолжила беседу, возвращаясь к тому, что запомнилось ей больше всего при встречах с советскими людьми на оккупированной территории.

— Гестапо свирепствует, массовые аресты чуть ли не каждый день: не так взглянул на них, на оккупантов, не захотел работать на «великую Германию», не побоялся высказать доброе слово о Советской власти. И вот наигоршая беда — немцы эшелонами вывозят к себе на каторгу взрослое население. Ксения Николаевна тоже подпадает под этот приказ. Что делать? Идем, не мешкая, в городскую больницу, толкаемся, присматриваемся к персоналу и… делаем выбор. Перед нами врач — старая женщина, давно, говорит, здесь, с первых пятилеток. Плачет она, плачем и мы. «Не сможете ли дать справку о какой-нибудь болезни?» — просим в открытую. К тому же видите — хромота, нельзя ли на перевязку ходить? Смотрит, думает, потом лицо озаряется скупой улыбкой: «Дам, конечно, дам!» Тут же все выписала, печать сходила поставила, ногу забинтовала, научила, как сильнее хромать, и обняла на прощание. Справка та больничная была для нас не хуже оккупационного аусвайса, заменявшего паспорт. Мы могли беспрепятственно передвигаться по городу — вот что главное!

Александра Капитоновна передохнула и, помолчав, спросила:

— Думаете, просто пойти на такой рискованный шаг, на какой пошла наша неожиданная знакомая из пятигорской больницы? Ведь за это, в случае обнаружения, концлагерь — самое легкое наказание…

И еще эпизод. Полякова буквально преображается, молодеет, будто опять пробирается к месту десантирования за рацией; нашла потайной свой бесценный клад, заложила в корзины через коромысло, не успела пройти и километра — летучий патруль, немец заорал: «Кто такая? Откуда? Куда?» И рукой в одну из корзин. Сердце, не скрывает Александра Капитоновна, зашлось от страха. «Вон моя хата, — заныла плаксиво, — отпустите…» Солдат повернулся к хутору, серевшему неподалеку: «Там?» Она ответила обрадованно: «Да, да…» Только рано обрадовалась: патрульный толкнул ее грубо, дескать, иди, и пошел следом. Решил проверить, правду ли говорит, к тому же поживиться надеялся. Ноги приросли к земле, вся опустошенно обмякла: кто там, в той хате? Помогут ли? А может, отвернутся? Боже мой, боже! Хата ближе, все ближе, провожатый сапогом толкнул дверь, у печки возилась женщина, перепугалась насмерть, а я, продолжает Александра Капитоновна, бросилась ошалело к ней: «Мама, мама, вот и я вернулась!» Хозяйка прижала меня к себе, причитая: «Доченька, родная моя…» Солдат со злости схватил крынку молока, стоявшую на столе, выпил залпом и, не проронив ни слова, отправился восвояси. Почему она так поступила? Кто ей приказал? Потому что советским человеком была, ответила сама себе Полякова. Честное сердце ей приказало! Доброе сердце!