Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944 - Анна Франк.

Петеру так нужна ласка. Он впервые открыл для себя девочку и узнал, что даже самая насмешливая девочка тоже имеет сердце и полностью преображается, когда ты с ней наедине. Он первый раз в жизни познал дружбу и доверие, он еще ни с кем по-настоящему не дружил — ни с мальчиком, ни с девочкой.

Теперь мы нашли друг друга, раньше я совсем не знала его, и у меня тоже не было близкого человека.

Но меня не оставляет вопрос: хорошо ли все это? Правильно ли, что я так быстро поддаюсь, что во мне так много страсти, не меньше, чем в Петере? Могу я, как девочка, позволять себе такое? У меня лишь есть один ответ: "Я мечтаю об этом… уже давно, я так одинока, и теперь, наконец, нашла утешение!"

Утром мы такие, как всегда, да и днем чаще всего — тоже. Но вечером нас начинает неудержимо тянуть друг к другу, и мы можем думать лишь о счастье и блаженстве прошлых вечеров. Каждый раз после последнего поцелуя я боюсь взглянуть ему в глаза и хочу бежать, бежать, чтобы побыть одной в темноте. Но что я вижу, когда спускаюсь на четырнадцать ступенек ниже? Яркий свет, смешки, вопросы, и я должна вести себя, как ни в чем не бывало!

Мое сердце еще слишком переполнено, чтобы осмыслить вчерашнее потрясение. Нежная Анна приходит не часто, но и не позволяет быстро выставить себя за дверь. Петер затронул мои чувства так глубоко, как я еще никогда не испытывала — кроме того сна. Петер захватил меня всю, все перевернул во мне. Не естественно ли, что после такого хочется тишины и покоя, чтобы успокоиться и вернуться к самой себе?

О, Петер, что ты со мной сделал? Что ты хочешь от меня? Что будет с нами дальше?

О, как я понимаю сейчас Беп, только сейчас понимаю ее сомнения. Если в будущем он сделает мне предложение, что я отвечу? Анна, будь честной. Ты не выйдешь за него замуж, но и просто так его не отпустишь. У Петера слишком мало характера, воли, не достает силы и мужества. Он еще ребенок, в сущности, не старше меня, и он мечтает о покое и счастье. Неужели мне только четырнадцать, и я всего лишь глупая ученица? Так ли уж я неопытна во всем?

Нет, у меня больше опыта, чем у других: то, что я испытала, не знает в моем возрасте почти никто.

Я боюсь самой себя, боюсь, что слишком быстро уступлю своим желаниям.

Как же будет потом, с другими мальчиками? О, как это трудно: выбор между чувством и разумом. Всему свое время, но правильное ли время выбрала я?

Анна Франк.

Вторник, 2 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

В субботу вечером я спросила Петера, согласен ли он с тем, чтобы я рассказала о нас папе, и после некоторых колебаний он ответил, что да. Я была рада: ведь это доказательство его искренних чувств. Я спустилась вниз и вскоре пошла с папой за водой. На лестнице я сказала ему: "Папа, ты, конечно, понимаешь, что когда мы с Петером вместе, то не сидим на расстоянии метра друг от друга. Не считаешь, что это плохо?". Папа ответил не сразу: "Нет, не считаю. Но мы живем здесь в закрытом пространстве, так что, Анна, будь осторожна". И прибавил еще что-то в этом роде, когда мы поднимались обратно. В воскресенье утром он подошел ко мне и сказал: "Анна, я хорошо обо всем подумал (тут я испугалась!) и решил, что Убежище — не самое лучшее место для вашей дружбы. Петер влюблен в тебя?".

"Вовсе нет", — ответила я.

"Видишь ли, я вас хорошо понимаю, но ты должна быть сдержанной. Не ходи наверх так часто и не слишком поощряй его. В таких делах мужчина всегда активен, а женщина должна держаться в рамках. На воле, когда ты свободна, все иначе: ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь пойти, куда хочешь, заняться спортом и так далее. А здесь вы всегда вместе, тебе некуда уйти, вы видите друг друга слишком часто, собственно, постоянно. Будь осторожна, Анна и не принимай ваши отношения слишком серьезно!"

"Я этого и так не делаю, папа. Но Петер — порядочный человек и очень милый мальчик!"

"Да, но у него слабый характер. Он легко поддается как хорошему, так и плохому влиянию. Надеюсь, что хорошее в нем победит, потому что таков он в сущности".

Мы еще поговорили и решили, что папе надо побеседовать с Петером.

В воскресенье днем он спросил меня на чердаке: "Ну, как, Анна, говорила с папой?". "Да, — ответила я, — сейчас расскажу. Папа относится, в общем, нормально, но считает, что мы здесь слишком близко друг другу, и это может легко привести к столкновениям".

— Но мы ведь договорились, что не будем ссориться, и я не собираюсь от этого отступать.

— Я тоже, Петер. Но папа не знает всей правды, он думает, что мы просто дружим. Как ты считаешь: имеем мы право?

— Считаю, что, да. А ты?

— И я. Я сказала папе, что доверяю тебе. Я, действительно, доверяю тебе полностью, не меньше, чем самому папе и думаю, что ты этого достоин. Ведь, правда?

— Надеюсь. (он смутился и покраснел)

— Я верю тебе, Петер, — продолжала я, — верю в твой хороший характер и что ты в жизни чего-то добьешься.

Мы поговорили еще на другие темы, и позже я сказала: "Знаешь, когда мы отсюда выйдем, я тебе совсем не буду нужна. Он весь вспыхнул: "Это неправда, Анна, нет! Как такое могло прийти тебе в голову?".

Тут нас позвали.

Потом папа поговорил с ним, и сегодня Петер рассказал мне об этом.

"Твой отец думает, что дружба легко может перейти во влюбленность, — сказал он, но я ответил, что на нас можно положиться".

Теперь папа хочет, чтобы я не так часто ходила по вечерам наверх. Но я с этим не согласна не только потому, что я хочу быть с Петером, но и потому, что уже сказала, что на него можно положиться. И самому Петеру я хочу доказать свое доверие, а это нельзя сделать, оставаясь — как раз из-за недоверия — внизу. Нет, все останется, как прежде!

Между тем драма «Дюссель» завершилась. Вчера за столом он в изысканных выражениях попросил прощения. Наверно, целый день учил эту речь наизусть.

Так что мир с ван Дааном восстановлен.

День рождения Дюсселя в воскресенье прошел спокойно.

Мы подарили ему бутылку хорошего вина 1919 года,

ван Дааны (решили побаловать именинника) — баночку пикулей и бритвенные лезвия,

Куглер — бутылку лимонада,

Мип — книгу, а Беп — цветок в горшке.

Дюссель раздал всем по яйцу.

Анна Франк.

Среда, 3 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Сначала о новостях недели. У политики как бы отпуск: ничего нового. Постепенно начинаю верить в высадку союзников. Не могут же они все переложить на русских, правда, и те в данный момент тоже бездействуют.

Господин Кляйман теперь снова каждое утро в конторе. Он достал для дивана Петера новую пружину. Теперь Петеру надо заняться обивкой, что ему, разумеется, неохота. Кляйман также раздобыл порошок против вшей для кошек.