Первый судья Лабиринта - Алексей Кирсанов

— Я ничего не успел ответить. Уснул он.

— Странно, почему сейчас не спрашивает…

Андрей задумчиво погладил хорька.

— А еще он про Риту сказал, что она тебя ждет.

— Что?!

— Ну, не тебя, а жениха своего…

Я прикусил язык, но было поздно. Андрей изменился в лице и больше уже не проронил ни слова. Ах, голова моя дырявая…

Дитрих вернулся и поставил котелок на огонь.

— Вот что, господа, — начал он. — В другое время я бы ни за что не пустил вас за перевал, потому что ни мысли ваши, ни поступки мне непонятны. Но Тери я полностью доверяю. Он не выносит злодеев и проходимцев. И людскую сущность чувствует безошибочно.

Андрей против воли расплылся в улыбке.

— Наш человек! — шепнул он мне.

Да уж. Еще один специалист. Коллега.

— Отправляйтесь вверх той же дорогой, пока не выйдете на широкое плато. Оттуда видно долину. И дом. Спускайтесь осторожно, склон очень крутой, легко сорваться. Грэте передавайте от меня поклон. Да скажите, чтоб…

Он отбросил волосы со лба, вздохнул.

— Нет, ничего.

Быстро собрались, поблагодарив неизвестного хозяина за кров, и вышли.

Низкое небо, снежная дорога, солнце маленькое и бледное. Но мне начинало все это нравиться.

Дитрих шагал впереди — он все-таки решил проводить нас до плато — Тери сидел у него на плече, помахивая хвостом. Замечательный зверь, нам будет не хватать его. Я топал посередине, стараясь попадать в след. Сзади ступал Андрей.

Три смелых зверолова…

— Господа, — обернулся наш проводник. — А кто-то обещал музыку…

И идет себе дальше. Мы с Андреем полезли в торбы. Я, как уже более опытный, первым раздвинул флейту и заиграл. Те же «Рукава», но уже как-то иначе. Как будто на знакомой реке появились новые пороги, неизвестные острова, излучины…

Флейта Андрея выводила вторую партию.

Дитрих неожиданно запел. Не понимаю, как он не охрип на морозе… А голос у него совсем юношеский — чистый и звонкий. Да еще акустика в горах — будь здоров…

В далеком краю у подножия гор,где летом орешник цветет,Где эхом орлиный летит разговорк прохладному зеркалу вод,Где утром клубится в оврагах туман,спустившись с искристых вершин,Там Чудо мое, мой пьянящий обманживет средь зеленых долин…

Не знаю, как Андрюха, а я сразу просек, о ком он толкует. Что-то понятливым стал в последнее время. Родство с эссенциалистом влияет?

— Она длиннонога, как быстрая лань,Как горный поток весела,Над ней благодати божественной дланьС рожденья простерта была.

И свет всех вечерних и утренних звездЕе отражают глаза.А руки лишь вскинет — и радужный мостДугою летит в небеса.

…Мы встретились в сумерках зимней порой…Я шел, одолев перевал,А колких снежинок взволнованный ройГавот надо мной танцевал.

Сейчас наберу сушняка для костра,Согреюсь, коль ужина нет,Под склоном горы прикорну до утра..Но что там вдали? Будто свет?

Какая удача! Несусь во весь дух,В надежде на пищу и кров.Должно — дровосек, а быть может — пастухДомишко возвел средь ветров.

«Откройте, хозяева! — бухаю в дверь, —Ужо не останусь в долгу!Я — бедный художник, поэт, менестрель,Развлечь-позабавить могу».

«Не заперто, путник!» — звенит голосок.Вошел — и как вкопанный стал.Я с лирой немало протопал дорог,Но женщин таких не встречал.

Красива, как эльф. Золотая косаДо полу струится рекой.Лишь только ее увидали глаза— Навек потерял я покой…

Тут уж, кажется, и у Андрея не осталось сомнений. Он опустил флейту и остановился, впившись в Дитриха глазами. Певец тоже замолчал, перестал и я. Они стояли друг напротив друга, пока Тери не прервал переливчатым свистом затянувшуюся паузу.

— Мне пора, — произнес менестрель. — Почти пришли, впереди спуск.

— Спасибо тебе, — сказал Андрей. — Тери, пока! Фьюить! Еще встретимся, а?

— Непременно! — свистнул Тери.

— А ведь ты понимаешь его! — сказал Дитрих. — Счастливого пути… Стан, будь здоров! Идите осторожно!

— И тебе всего хорошего, Дитрих! — откликнулся я. — Жаль, что так мало пообщались.

— Ничего, — улыбнулся он. — Если звезды будут благоприятствовать — свидимся.

Он махнул рукой на прощание и очень быстро скрылся из виду. На плечо мне с хулиганским щелчком упала шишка. Похоже, кроме певца у нас были и другие провожатые.

Мы остались на плато, с молчаливого согласия не говоря больше о Дитрихе.

Отсюда открывался вид на широкую заснеженную долину.

— Ковер. Пушистый ковер, — произнес Андрей.

— А до него еще топать и топать, между прочим, — констатировал я, убирая свирель в мешок.

— Стан, ты видишь домик?

Я помотал головой. Какой там домик! Глаза режет от белизны.

— Вон он, смотри…

Я напряг зрение изо всех сил, пытаясь понять, что можно различить на этом чистом белом листе.

— Левее…

Да, действительно. Едва заметный бугорок и узкая черная полоска между снегом на земле и снегом на крыше. Сам бы я не догадался.

— Я боюсь, Стан.

— Чего?

Я недоверчиво глянул на Андрея. Боится? Сейчас? Когда все позади?

— Боюсь, что она не узнает меня. Или узнает, но не примет…

— Да ладно! Ну что ты, в самом деле! Кого же она примет, если не тебя!

— Стан! — Андрей захлопнул свою свирель, едва не сломав ее. — Я так хотел дойти, понимаешь? Дожить. Добраться, доползти — любой ценой. А сейчас во мне что-то скребется: «Чего приперся, дурак»?

— Ага. Ну что, поплыли обратно, Василий Иваныч?

— Кто?

— Анекдот такой. Хватит с ума сходить, пошли!

Я решительно двинул вниз по склону.

Даже слишком решительно.

Дитрих не зря предупреждал. Не сделав и десяти шагов, я поскользнулся, упал на спину и неминуемо слетел бы с почти отвесной скалы, если бы Андрей, подоспевший в последний момент, не схватил меня за лямку мешка. Эссенс уцепился за голые ветки кустарника, а я нащупал ногами камень и уперся в него.

— Стан, ты что?! Священный лабиринт, мать его за ногу! Иду я, иду! Только не так быстро, ладно?

— Может, нам веревкой обвязаться? — сказал я вместо ответа. — У нас есть веревка?

Андрей молчал.

— Але!

— Есть. Я думаю, как ее достать.

Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем Андрей, проявляя чудеса гибкости и пытаясь распластаться на склоне, смог развязать мой мешок. Но все напрасно — в моем комплекте веревки не было.

— Да ты подумай, а! Предусмотрительный Артур не положил вторую веревку! — с досадой произнес эссенс.

— Правильно, две и не нужно. Одной за глаза хватит! — глубокомысленно произнес я. А что еще оставалось?

— Придется Артура звать, — с неохотой протянул Андрей.

— А из твоего мешка?..

— Нереально. Звезданусь. Артур! — закричал Андрей в пространство. Никто не ответил, он крикнул чуть громче. — Артур!

— Я тебе дам, «не положил»! — рявкнул голос с небес. — В боковом кармане смотри!

Я так и припечатался к склону. Андрей завозился и через некоторое время крикнул: «Нашел»!

— Обормот! — со вздохом облегчения произнес голос. — Стаса не урони!

Пока Андрей, сбросив плащ вниз, пристегивался — веревка оказалась не какая-нибудь, а с карабинами, — я медленно приходил в себя.

— А он все слышит, да?

— Не все. Он иногда выходит… скажем так, в эфир. Тогда слышит. Но сделать ничего не может, для этого его надо позвать.

— А помнишь, он говорил: «Я вас вытащу, если что»? — припомнил я.

Андрей сбросил мне свободный конец веревки с креплением.

— Сможешь пристегнуться?

— Думаю — да.

Я осторожно, перехватывая канат то одной, то другой рукой, стал оборачивать его вокруг пояса. Мой плащ полетел вслед за Андреевым.

— Вытащить-то вытащит. Обратно в Лабиринт! А нам осталось два шага…

Я не стал напоминать, что кто-то только что не хотел никуда идти…

Кое-как мы слезли. Сползли. Спустились-таки с этого плато. Почти живые.

Поэт был прав: лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал. И никогда не будешь!

Молча смотав веревку, убрали ее в мешок. Руки-ноги, гудевшие от только что пережитого напряжения, требовали оставить их в покое. Порванный в двух местах плащ Андрея сняли с куста. Мой — вообще не нашли. Но у меня хоть колет почти не пострадал, не считая потерянных в драке пуговиц. Андрею же пришлось свой выбросить вместе с рубашкой — кружева превратились в лохмотья. Впрочем, как и штаны, которыми он при спуске цеплялся за каждую неровность.