Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Тех же, кто встречал смерть на пути активного служения долгу, из-за самой природы войны на северо-востоке редко погибали быстро и безболезненно. Так как сила китайцев заключалась в укреплениях, единственный способ устоять перед маньчжурами состоял в том, чтобы укрыться в обнесенных стенами гарнизонных поселениях и попытаться выдержать осаду. Одна из самых ужасных по своей жестокости осад случилась в 1631 году в Далинхэ, гарнизонной крепости примерно в ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Шаньхайгуаня. После осады в полном окружении, длившейся восемьдесят два дня, выжили всего лишь одиннадцать тысяч шестьсот восемьдесят два человека из тридцати тысяч изначально севших в осаду. Примерно двадцать тысяч человек погибли от голода и его неизбежного следствия — каннибализма. По мере того как проходило время, самых не приспособленных к нуждам войны систематически забивали на еду: сначала рабочих, за ними последовали торговцы и, наконец, слабейшие из солдат. В конечном счете офицеры поддерживали себя тем, что убивали и поедали собственных подчиненных. После того как китайский генерал в конце концов решил капитулировать перед маньчжурами, только один офицер отказался изменить Минам. Маньчжуры даровали ему достойную казнь, но когда его тело отнесли назад в крепость, голодные люди принялись драться между собой за то, чтобы оторвать от него кусок мяса для еды.

К 1642 году все, кроме одного, основные форты и опорные пункты к северу от Шаньхайгуаня сдались. Лишь Нинъюань — примерно в семидесяти пяти километрах к северо-востоку — под командованием У Саньгуя сдерживал маньчжуров, прикрывая Шаньхайгуань, стратегически важное, обнесенное крепкими стенами бутылочное горло, которое выводило на равнины Китая. Когда советники стали настаивать, чтобы маньчжурский вождь пошел на китайскую столицу, он ответил отказом. «Шаньхайгуань, — сказал он, покачав головой, — невозможно взять». Младший представитель династии успешно продвигавшихся по службе Ляодунских военных, У был практически последним генералом в своей северо-восточной династии — а на самом деле во всем северо-восточном Китае, — все еще верным Минам (один из его дядьев был тем самым начальником, который сдал Далинхэ; в течение тринадцати лет после той ужасной осады его остальные дядья и двоюродные братья последовали его примеру, передав маньчжурам весь северо-восток до самого Нинъюаня, где располагалась ставка У). У Саньгуй, в чьих руках находилась судьба империи, теперь стоял перед выбором: драться за пошатнувшуюся власть Сына Неба от династии Мин, к чему обязывала его профессиональная ответственность, или пожертвовать императором ради лояльности семье и самосохранения, влив своих людей, ряды наступающих маньчжурских варваров.

В Пекине, по мере того как столица начала ощущать весеннее тепло апреля 1644 года, а армия Ли Цзычэна готовилась преодолеть двойную линию стены в Шаньси, император раздумывал над вариантами своих действий. Во-первых, он попытался, назначив нового главнокомандующего, поставить заслон наступлению с северо-запада. Выбранный военачальник отреагировал на оказанную ему честь тем, что ударился в слезы. «Даже если я пойду, — отнекивался он, — это будет бесполезно». 7 апреля гарнизон стены в Дату не сдался Ли Цзычэну; через десять дней капитулировал также и Сюаньфу. В обоих случаях сопротивление было лишь эпизодическим: минские военные давным-давно утратили веру в самих себя. Теперь столицу защищал только проход Цзюйюн.

10 апреля был нанесен очередной сокрушительный удар. Департамент Астрономии представил мрачный доклад, где сообщалось: Полярная звезда — традиционно символизировавшая императора — сдвинулась на небе вниз. Вероятно, в качестве реакции на полученное известие император пошел на меру, по поводу которой он колебался много месяцев: вызвал с северо-востока своего последнего верного генерала, У Саньгуя, оборонять Пекин. Через двенадцать дней, когда император устраивал регулярную утреннюю аудиенцию в Запретном Городе, в зал приемов вбежал едва переводящий дух курьер со срочной, в высшей степени конфиденциальной запиской, адресованной императору. «По мере чтения его лицо менялось. Он поднялся и прошел во внутренний дворец. Довольно долгое время спустя он отдал всем чиновникам приказ подать в отставку. Это было первое, что им предстояло узнать в связи с падением Чанпина». Расположенный к югу от последнего удерживаемого Минами отрезка стены вокруг прохода Цзюйюн, Чанпин находился всего в шестидесяти пяти километрах к северу от Запретного Города. За две недели до этого его гарнизон, которому давно не выплачивалось жалованье, взбунтовался. Крах Чанпина означал — проход Цзюйюн также оказался в руках мятежников. Минские начальники, посланные удерживать проход, просто пропустили их через него. Минская стена, ставшая декоративным украшением иззубренных гор, беспомощно наблюдала, как ее ворота держатся открытыми для врагов династии.

Днем позже император провел последнюю аудиенцию, во время которой объявил о своем плане в отношении собравшихся министров: «Каждый государственный чиновник может покончить с собой». На следующий день он последний раз участвовал в переговорах в качестве императора: принял бывшего фаворита, евнуха Ду Сюня, за два дня до этого сдавшего проход Цзюйюн мятежникам под предводительством Ли Цзычэна. В обмен на миллион унций серебра и личное царство на северо-западе Китая Ли предлагал разгромить другие группы мятежников и маньчжуров. Не желая войти в историю как потворщик мятежникам, император отказался. После ухода Ду Сюня император в гневе опрокинул ногой свой трон.

Вскоре после полуночи 25 апреля последний император династии Мин вышел к своей предрассветной аудиенции пьяным, потерянным и, возможно, перепачканным кровью. Предыдущий вечер он провел, купаясь в алкоголе и расправляясь с женами и наложницами: всего одна императрица избавила его от проблем, совершив самоубийство, остальные упрямо цеплялись за жизнь и вынудили его лично одну убить, а другой отрубить правую руку. К счастью для достоинства императорской персоны, ни один из его чиновников не явился на аудиенцию, чтобы увидеть императора в столь жалком виде. Обвиняя во всем «изменников-министров», император поплелся через парк искривленных деревьев и камней Запретного Города, вышел через задние ворота дворца и поднялся на рукотворный холм, называемый Угольной горой и расположенный непосредственно к северу от ворот. На Угольной горе — до сих пор являющейся популярным местом прогулок, откуда открывается прекрасный вид на Пекин, — он, возможно, минуту помедлил, окинув взглядом застроенную преимущественно низкими строениями столицу: ее дворцы и храмы, ее лабиринты переулков из серого кирпича, деловито раскинувшихся между великими символическими точками отсчета в городе — обширными дворами и павильонами Запретного Города и выделявшимся синей черепицей на крыше Дома Молитвы О Богатых Урожаях круглым центральным строением комплекса Храма Неба, расположенным к югу от городских стен, которое, подобно космической ракете, поднимается из окружающих его парковых зон. Он мог также услышать ропот испуганных жителей и топот разношерстной крестьянской армии, когда Ли Цзычэн и его последователи входили в город. Вскоре после часа ночи он прошел в красный павильон на горе, где располагался департамент Императорского головного убора и пояса, и повесился на собственном кушаке. Через три дня его тело, одетое в голубой шелковый халат и красные штаны, нашли и идентифицировали по записке из двух иероглифов, начертанных лично им: Тянь цзы — Сын Неба.

Как и многие события, произошедшие в тот год в Китае, остается неизвестным, когда именно У Саньгуй решил, подобно своим дядьям и двоюродным братьям, оставить на произвол судьбы династию Мин. Он публично объявил о своей измене только после драматических событий 24 апреля, однако не спешил на помощь императору и в середине месяца. Удивительно то, что по получении вызова 10 апреля ему и его сорокатысячному пограничному войску, чтобы пройти менее ста километров от Нинъюаня до Шаньхайгуаня, понадобилось время вплоть до 26 апреля, после чего он проехал полпути по монотонным желто-коричневым равнинам Хубэя до Пекина, еще примерно сто сорок километров, прежде чем до него дошло известие — спустя несколько дней после случившегося — о падении Пекина. Из других источников следует: император мог отложить вызов У Саньгуя до 22 апреля. Тогда то, что он не смог вовремя даже приблизиться к столице, чтобы успеть к началу штурма Ли Цзычэна, может иметь более невинное объяснение.

Даже после того как император покончил с собой, а столица пала, не все еще было потеряно для Минов. Хотя столица находилась в руках врага, на юге, вероятно, сохранилось достаточно верных Минам людей для контрнаступления против северных мятежников. Понимая это, но будучи лично вдали от событий, У Саньгуй вернулся в Шаньхайгуань обдумать свой следующий шаг.