Счастье Зуттера - Адольф Мушг

Зуттер вспомнил, что Руфь называла автора этой книги мрачным волшебником, слишком близко подобравшимся к ее принцу Лорису в шортах, но не сумевшим его заколдовать. Скорее, от этой встречи окаменел сам волшебник. Зная о страсти Руфи к камням, можно было догадаться и о ее неравнодушии к окаменелому. Она называла его звенящей мраморной глыбой, Люцифером на глиняных ногах. В томике Руфи, украшенном выписанными девической рукой буквами, Зуттер наткнулся на мраморные прожилки, на утаенные образцы, по которым шла его жизнь. «Холм, где мы бродим, тенью уж накрыло, / А тот, другой, еще светло алеет. / И над его лугами, как на крыльях, / Луна пятном прозрачно-белым реет».

«Раньше самую лучшую бумагу делали из тряпок, — подумал Зуттер, — и я спрашивал себя, откуда бумажные фабрики берут столько тряпья?» Бумажные фабрики, это словосочетание в свое время тоже пришло откуда-то издалека, и если человек перестает ощущать эту даль, ему пора исчезнуть. «Два мотылька, игрою мрак поправ, / Не устают друг друга догонять. / Готовит роща из цветов и трав / Благоуханье — боль мою унять». Ах, Руфь, Руфь, подумал Зуттер, и на глаза ему навернулись слезы. «Вот только б не рассталась ты со мной / Пока не разгорится новый день / И роща, примиряя нас с тобой, / Вновь не предложит благостную тень. / Когда трава и след окаменеют / И ели склонят кроны, ты пойми…» Зуттер не мог читать дальше, ему казалось, он понял. «С тобой мы были счастливы, пока / За роковую грань не заглянули». Да, так оно все и было, всхлипнул Зуттер, перевернул несколько страниц и наконец нашел то, что искал:

Уже давно в цветах увядших осыНе рыщут, дань с тычинок собирая,Плывем мы, полукружьем огибаяБагрянцем окропленные откосы.

Здесь, наверху, о багрянце еще нет и речи. Но «полукружьем огибая» — просто подарок. А теперь за работу.

Зуттер достал из несессера, который Руфь называла «культурной сумкой», зубную щетку, вошел в ванную и тщательно почистил зубы.

Зубную щетку он оставил в стакане. Закрыв чемодан на замок, он придвинул его к стене. Книгу в полосатом переплете положил на кровать Руфи. Потом надел куртку и похлопал себя по карманам. Ключ от лодки был на месте. Прежде чем положить часы на ночной столик, он еще раз взглянул на циферблат. Без двадцати семь. В доме был слышен шум. Рассказчики уже встали, но в номере федерального советника еще было тихо. Зуттер взял за ручки и поднял полиэтиленовую сумку, ему показалось, что она стала легче, чем вчера.

Без нее комната выглядела веселее.

Кто в теперешней Академии, прежнем пансионате Баццелль, между завтраком и началом заседания (в половине восьмого) выглядывал в окно, чтобы узнать, какая ожидается погода, и предпочтительно бросал взгляд в сторону Малойи, где нередко над краем долины имели обыкновение накапливаться зловещие тучи; кто затем критически оценивал освещенность и видимость на вершине Марньи — с невозмутимостью наблюдателя, которому предстоит остаться в четырех стенах бывшей гостиницы, а не взбираться на скалы; кто, стало быть, позевывая, ждал у окна готовности желудка к перевариванию и позволял себе тайком выкурить сигарету, чтобы через пару минут рассказать свою историю; кто даже при недостатке времени не лишал себя удовольствия полюбоваться местностью, заслуженно воспетой Ницше, тот в четверть восьмого мог увидеть удалявшегося по полю одинокого человека.

И если бы позже кто-то спросил не только о времени, но и о том, как этот человек выглядел и что нес, — полиция, как и семинар в Академии, интересуется подробностями, — то он узнал бы, что речь идет о пожилом человеке в желтом вельветовом костюме и желтых туристских ботинках, оказавшихся потом всего лишь кроссовками, в кепке с козырьком, уже изрядно поношенной, и с рюкзаком оливково-зеленого (или защитного) цвета.

Молодая сотрудница Академии утверждала, что увидела его, еще когда ехала в машине, и что он нес рюкзак не на плечах, а спереди, как парашют. Судя по всему, он готовился к восхождению средней сложности, но, тут же подумала она, в одиночку ему его не совершить. Обувь, на ее взгляд, тоже никуда не годилась. Кроме того, ее насторожило, что свой провиант или еще что-то он нес в неудобной пластмассовой сумке. Молодая, спортивного вида дама все это «взяла себе на заметку», хотя этого от нее никто не требовал; ее способность регистрировать в уме увиденное зачтется ей позже. Слегка неуверенную походку «старика» она приписала неравномерному распределению груза.

Чтобы обратить внимание на другие странности этого человека, например на заметную одышку или на возможную близорукость, нужно было столкнуться с ним «в пути» или «вблизи того места», чем и воспользовались другие свидетели, в этот ранний час совершавшие пробежку. По их общему мнению, походка мужчины была и впрямь неуверенной, но шел он в хорошем темпе и особенно пристально за ним никто не наблюдал. Гонг позвал свидетелей заняться тренировкой своего собственного дыхания или упражнениями в медитации, благодаря которым можно было даже indoors[61] «снова ощутить себя».

Зуттер дошел до защищенной деревьями площадки для отдыха рядом с лодочной станцией, у причала которой швартовался «самый высокий прогулочный катер в Европе»; правда, в это время он еще не курсировал. Несколько лет тому назад Руфь и Зуттер предприняли на нем короткую прогулку, в такой же облачный день, как этот. Время от времени они поднимались на палубу, чтобы поговорить со шкипером, и при этом промерзли до костей. Зуттер расспрашивал неразговорчивого шкипера о планах реконструкции «Альпийской розы», давно отслужившей свой срок гостиницы, разорившейся и уже почти выпотрошенной; она уже несколько лет пустовала у входа на Плаун да Лей. Теперь из нее хотят сделать образец рафинированного гостиничного бизнеса, здесь станут продавать квартиры в долевую собственность тем, кто больше заплатит и кто будет приезжать сюда на определенное время. Зуттер дал волю своей не знающей удержу стариковской фантазии и попытался осторожно настроить на соответствующий лад и Руфь, так как без ее унаследованного состояния об этом и думать было нечего. Однако Руфь вышла на палубу одна и, прислонившись к перилам, подставила лицо предзимнему ветру. Тогда о ее болезни еще не было речи, но она могла простудиться; чтобы предотвратить это, Зуттер молча подошел к ней и набросил ей на плечи свою штормовку.

Теперь он отвязал выкрашенную в голубой цвет лодку, подтянул ее к песчаной отмели, вошел в нее, положил сумку и снял рюкзак: надо было отомкнуть замки на цепях, которыми шкипер закрепил весла. Одним из весел Зуттер оттолкнулся от берега. Когда лодка начала покачиваться на волнах, он вложил оба весла в уключины, взялся за рукояти и начал — первое время неловко — грести. Скоро лодка вышла на открытую воду, он надел ремни и с растущей уверенностью почувствовал, как гребок за гребком сопротивляется веслам вода; греб он сильно, но без напряжения, поднимая все меньше шума.

Он сидел на веслах спиной к направлению движения, но одного взгляда через плечо было достаточно, чтобы увидеть: водная гладь впереди была пуста. Холодная и прозрачная, как стекло, она расстилалась под мягким светом, источник которого, закрытый неподвижными облаками, угадывался над массивом Корвача. Чем дальше отплывал Зуттер от врезающегося в озеро полуострова, тем ощутимее становились короткие, тупые удары волн о борт лодки, тем сильнее чувствовал он разгоряченным от непривычной работы, вспотевшим лбом порывы ветра. Место, где собирались тучи, было у него за спиной, но над краями гор, обрамлявших долину с северо-востока, пробивался солнечный свет, слабый, но ясный и призрачный, словно во сне. Размеченные трассами валунов склоны с левой стороны долины и смутно обозначенные вершины за ними улавливали утренний свет и начинали менять свою темно-фиолетовую окраску, там и сям прочерченную прожилками снега, на нежную лиловую, плавно переходившую в теплый желтовато-коричневый цвет альпийских лугов и во все более сочную зелень хвойных лесов. Полуостров был освещен только местами, но над равниной уже мелькали, словно раздуваемые ветром и тут же снова исчезавшие, блуждающие солнечные зайчики.

Зуттер вряд ли мог точно назвать место, куда он плыл, но был уверен, что оно само откроется ему. В лодке его не покидало ощущение расстилавшейся под ним глубины. Он предполагал, что она будет достаточной вблизи резко вздымающейся вверх скалистой гряды с левой стороны, на самой ее вершине стоял «Вальдхаус», окна которого игриво поблескивали в свете начинающегося дня. Он надеялся, что потеряет его из виду, если возьмет круче влево, к темнеющему уступу.

В очередной раз бросив взгляд через плечо, он обнаружил еще одну помеху. От Изолы в открытое озеро двигался красно-желтый парус виндсёрфера. Он летел, совершая неожиданные повороты, потом маленький треугольник на мгновение исчез, словно проглоченный волнами, чтобы вынырнуть снова, как показалось Зуттеру, уже ближе к нему. Он отчетливо видел тоненькую, похожую на насекомое фигурку у шеста, которая, широко расставив ноги и низко наклонясь к воде, тянула на себя вырывающийся парус, стараясь придать ему новое направление. Становилось все очевиднее, что целью была лодка Зуттера. Управлявший парусом человек пользовался посвежевшим ветром, чтобы быстрее настичь лодку.