Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Здравствуй, Софья! Мы тут катались, мимо ехали. Дай, думаю, загляну, авось Софья не прогонит. Напоишь ли чаем или мимо пошлешь?

Если бы я тогда сказала: «мимо», он наверняка уехал бы назад, не стал настаивать. Но я пригласила в дом. Ты осуждаешь меня? Быть может, я и сама себя осуждаю. «Быть может» – я написала, а ты прочла…

Потом мы сидели около печки, и выпили целый самовар чаю. Ни малейшей неловкости я не ощущала, как будто ничего и никогда не случилось между нами. Ни одной паузы в разговоре, ни одного двусмысленного намека за весь вечер. Туманов был весел, трезв, с чудесной иронией рассказывал множество забавных историй из своих путешествий. Где он только не побывал! Ты права была, когда писала мне: происхождения он не просто низкого, а даже и непонятно, как сумел вообще выжить, выучиться хоть чему-то и достичь теперешнего положения. Впрочем, ни о чем доподлинно, кроме приблизительной географии его путешествий, я так и не знаю. Он искусно избегал всех тем, которые могли бы пролить хоть лучик света на его детство, семью и раннюю юность. Зато внимательно выспрашивал подробности о моем детстве, юности, сибирском путешествии. Роман мой он, по его словам, прочел три раза. Подробно интересовался бедным мсье Рассеном, а после очень тепло отозвался о нем, чем сразу, как ты понимаешь, меня подкупил.

Между делом он представил мне Калину Касторского, с которым мы уж были знакомы, можно сказать, накоротке, и сконфуженно пояснил, что приставил его за мной следить, опасаясь, как бы я опять не отправилась собирать материал для своих литературных упражнений в какое-нибудь непотребное место. После сам Калина ударил себя кулаком в грудь (гул пошел по всему дому) и косноязычно выразил сожаление, что не справился со своими обязанностями, не сумев оберечь меня во время похищения. Я махнула рукой (все, мол, в прошлом) и на том инцидент сочли исчерпанным. До окончания вечера богатырь Калина успел произвести совершенно неизгладимое впечатление на мою Олю. Теперь она ходит сама не своя, все роняет, и вздыхает длинно и влажно. Вот еще напасть на мою голову!

В разговоре Туманов очень мило просил меня помочь ему должным образом обиходить разгромленные покои в клубе – подобрать по цвету драпировки, ковры, обивку для мебели и прочее. Непринужденно признаваясь в дикости собственных вкусов, он смотрел с такой ласковой надеждой, что я, вначале искренне возмутившаяся подобным предложением незамужней девице, каким-то образом обнаружила себя спустя время уже согласившейся и проговорившей это согласие вслух. Впрочем, явно обведя меня вокруг пальца, Туманов опять же не стал торжествовать, а серьезно сказал: «Спасибо, Софья, ты меня очень одолжила. У тебя здесь хорошо. Может, и у меня также будет, и я хоть чуток успокоюсь.» Я не решилась спросить, о чем он так беспокоится, но мысль о грядущей схожести жилищ земской учительницы и владельца игорного дома меня определенно позабавила.

Перед самым уходом Туманов все же проявил себя, должно быть, чтоб мне не казалось, что говорила с иным человеком.

Уже фактически распрощавшись, он отошел к порогу, обернулся, сверкнул глазами и вдруг сказал резко, на манер выстрела:

– Распусти волосы!

На миг я онемела, потом возмущенно спросила:

– Вы с ума сошли?!

– Распусти, прошу! Не бойся меня! – настойчиво повторил Туманов.

Ты знаешь, несмотря на весь свой либерализм и непокорство моих локонов, я ношу длинные волосы, обычно в самой простой прическе. Так было и в этот раз. Я стояла и думала о том, что Туманов просто виртуоз в смысле создания невозможных ситуаций. Он смотрел почти спокойно, ожидая.

Потом, неожиданно даже для себя, я подняла руки и вынула шпильки и гребни из прически. Волосы упали на плечи. Туманов коротко вздохнул и вцепился пальцами в косяк, явно удерживая себя на месте.

– Ну что ж? – с вызовом спросила я.

Туманов отцепил пальцы и шагнул вперед. Я ничего не сделала, чтоб его остановить (он явно ждал этого и был готов подчиниться). Когда он подошел вплотную, я подумала, что сейчас он возьмет волосы в руку, может быть, поцелует. Элен, я ждала этого прикосновения! Но он так и не коснулся меня, только, склонившись, подул на волосы. Они распушились, а я почувствовала тепло от его дыхания на своей щеке.

– Твои волосы похожи на сгоревшее серебро, – медленно сказал Туманов.

– Серебро не горит, – возразила я.

– Все горит! – с каким-то непонятным гневом сказал он и, ничего более не прибавив, быстро вышел за дверь.

У меня подкосились ноги, я опустилась на стул и не пошла его провожать. Вскоре за окном послышался молодецкий клич Калины и зазвенели колокольчики…

Все, все знаю, что ты можешь сказать! Но что же мне делать?!

Декабря 8 числа, 1889 г. от Р. Х.

Санкт-Петербург

Софи! Софи! Софи!

Милая моя, драгоценная подруга! Молю тебя, одумайся теперь, пока не стало уж слишком поздно!

Туманов погубит и разрушит тебя так же, как он погубил и разрушил уже бесчисленное множество семей и судеб. Его обаяние и странное, шокирующее поведение (я кое о чем знаю от Оли Камышевой) – это обаяние и завораживающие пассы ядовитой змеи, изготавливающейся укусить – неужели ты, со всей твоей проницательностью и умом, не видишь этого?! Весь его путь из начальной грязи (в которой он зародился, и о которой даже теперь никому не рассказывает) наверх, путь, который не случайно тебя так удивляет – за счет чего он был пройден? – задумайся об этом. Я согласна с Олей: не наше дело его осуждать, так как мы без всякой нашей заслуги родились и были воспитаны в иных условиях. Но просто продумай: неужели при такой личной истории в его душе мог сохраниться хотя бы малейший чистый уголок? Да нет, конечно, потому что если бы это было так, то он, как камень на шее, непоправимо мешал бы ему в его триумфальном восхождении к вершинам, и он поневоле вынужден был бы его отбросить. Теперь ему нужна победа над тобой (потому что ты до сих пор ускользала из его сетей, а он воспринимает подобную позицию как вызов), и он бросает в бой весь накопленный им богатый арсенал уловок. Светские женщины, которые гораздо старше, опытнее и искушеннее тебя, не сумели перед ним устоять… Где же надежда для тебя, моей любимой подруги?!