Наша улица (сборник) - З Вендров

Он тепло расцеловался с Хаимом и просил извинить, что не встретил его на вокзале.

- Как же, отпустят они в рабочее время, жди!

Попозже, к вечеру, стали собираться земляки. Некоторым Хаим привез подарки от родных: кому пару теплых носков домашней вязки, которых "т а м ни за какие деньги не достанешь", кому кулек домашнего печенья, которое "так и тает во рту", кому семейную фотографию: жена, дети, а посередине старушка мать.

Гости по-домашнему скинули пиджаки и остались в рубашках: кто в крахмальной, кто в мягкой, фланелевой.

Маленькая комнатка наполнилась табачным дымом, на столе запенились кружки с пивом, и потекла беседа, неторопливая, задушевная, от которой люди становятся добрее, приветливее и ближе друг другу, - беседа об отчем доме. Гости спрашивали, что слышно у родных и у чужих, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как они уехали, вспоминали старые забавные истории и с превосходством людей европейского мира подсмеивались над отсталым местечком; подсмеивались, - но даже в этой насмешке над нелепыми местечковыми нравами и обычаями чувствовалась невысказанная тоска по родной земле, по родному воздуху.

Хаиму было сейчас необыкновенно хорошо. Он чувствовал себя центром этого маленького общества. Настоящий праздник ..

- О господи! Что может быть милее родного края, родного дома. . вздохнул Хаим.

И, словно желая оправдаться в том, почему он этот всеми горячо любимый дом оставил, Хаим начал рассказывать, что привело его в Англию.

Да разве думал он когда-нибудь отправляться в чужие края? Никогда в жизни! Его правило: дал бог день- даст и пищу. Скажете - не так? Был у него собственный домик, плохонький, но все-таки свой, денег за квартиру платить не надо. И огородик при доме...

- Чего мне не хватало? Богатства? Я за богатством ке гнался. Хлеб и похлебка есть - и слава богу. Бывает, конечно, и лучше, так ведь лучшему, говорят, нет предела. А она, моя Гнеся, насела на меня: поезжай да поезжай! Тот поехал, да этот поехал. Люди там счастье свое нашли...

- Счастье! - перебила его Малка. - Скажите пожалуйста, счастье! Благодарим бога, когда есть кусок хлеба.

- Ну, а если и правда счастье, так надо ехать за ним в Англию? - развел Хаим руками. - Захочет господь помочь человеку, он поможет ему без Лондонов и без Америк.

- Питает бог и человека и червя... - набожно подсказала Малка со вздохом.

- Вот это самое я ей и толковал, а она мне в ответ:

я тоже знаю, что господь - наш отец, а все же на чудеса лучше не надеяться. Слыхали? На чудеса я надеюсь! Кто говорит о чудесах? Просто: не может ведь бог не помочь, если ты положишься на него во всем... Скажете не так?

Гости покуривают, пускают колечками дым и одобрительно кивают головами. Им сейчас так хорошо, так тепло и уютно, что они готовы согласиться с чем угодно.

Хаим степенно, маленькими глоточками, отпивает из кружки пиво, утирается и раздумчиво продолжает:

- Я ей как говорил: возьми, говорю, к примеру, голубей. Погляди, сколько их каждое утро слетается к нашему крыльцу. Почему? А потому, что они надеются на Хаима: может, он им кинет горстку пшена или хлебных крошек или Гнеся выставит плошку со вчерашней кашей. Так как же? Голубь, выходит, на человека не боится понадеяться, а ты не надеешься, что бог тебя пропитает? Неужто, спрашиваю, отец наш небесный не сделает для человека того, что я делаю для голубя, - не даст куска хлеба?

Мужчины перемигиваются с усмешкой: мол, что ты скажешь про Хаима? Философ...

- Я бы ее и не слушал: что женщину слушать, пусть себе говорит. Жизнь прижала, да так, что дальше некуда.

Народа в местечке не стало! Кто уехал в Америку, кго сюда, в Англию. Не на кого стало работать. Хоть бы ты сказал, рубль в неделю, и того не выколотишь. Какой дурак станет перед отъездом заказывать новую мебель или даже старую чинить? Тут уж она, это я про Гнесю мою говорю, взялась за меня крепко: поезжай да поезжай, а не то мы еще, не дай бог, с голоду помрем! Посмотри на детей, на кого они похожи... Я и подумал: а что, если она праваРСколько можно сидеть без работы? Так, не дай бог, и правда пойдешь с сумой... Главное - дети. Шутка ли сказать - дети!

Оно конечно, всевышний нас не оставит, да только.., э-э...

как это говорится? Пока солнце взойдет... Ну что же. Заложил я свой домишко, Иче-ростовщик дал мне под него сто рублей - и вот я здесь! А что теперь со мной будет - одному богу известно...

Хаим как-то сразу потускнел. Он поник головой, сгорбился. Весь его вид говорил о крайней неуверенности и беспомощности.

- Левермай [Искаженное neveг mind (англ.) - здесь: не тужи.], Хаим, не пропадешь! Устроишься и ты не хуже других! - бодро крикнул ему Барнет.

- Да что он - калека?

- Потомственный мебельщик.

- Мало сказать мебельщик - краснодеревец! Помните, как он отделал кивот для большой синагоги? С резными столбиками, со львами! Весь город ходил смотреть!

- Золотые руки! - хором откликнулись присутствующие, на все лады расхваливая мастерство Хаима в столярном деле.

- Левермай, не пожалеешь, что приехал!

- Подумаешь что он там оставил... Николаевскую Россию! Есть о чем горевать.

- Николай Николаем, а Россия остается Россией, - не согласился Барнет. - Что ни говори - родина. Этого из сердца не выкинешь.

- А кем ты там был, в зтой твоей России? - с горечью спросил один из гостей. - Я пять лет отслужил Николаю, а потом вот пришлось искать счастья на чужбине. Во всей России для Менделя Райциса места не нашлось. Загнали три миллиона евреев в черту оседлости, и пусть себе там задыхаются.

- А погромы? - напомнил кто-то.

- Николай не вечен, - стоял на своем Барнет. - Скинут когда-нибудь Николая, и тогда лучшей страны, чем Россия, на свете не найдешь... Помяните мое слово.

- Это он на митингах социалистов наслушался, - желчно заметил Райцис. Ну, ну, блажен, кто верует.

- Да что это вы пустились в политику? - вмешалась Малка. - Лучше подумайте, как бы поскорее найти для дяди Хаима работу.

- Левермай, Хаим, - живо откликнулся Барнет. - Только не вешать головы, слышишь, Хаим? Пока что ты наш гость, а потом подыщем тебе и работу. Мы да чтоб не нашли! Все будет олл раит, Хаим! Будешь и ты жить, как добрые люди живут, станешь заправским англичанином, и никаких коврижек, как говорят у нас в России!

Он произнес свою маленькую речь и огляделся с победоносным видом: вот, мол, я каков!

- Оф коре, оф коре [Конечно, конечно (англ.)], - дружно поддержали его остальные. - Все будет олл райт. Положим, с работой теперь слэка, но что-нибудь да найдется. Все будет олл раит, Хаим.

Хаим едва понимал этот странный язык. Но он видел, что все эти люди, которых он знал в родном городке, хотя и говорят на каком-то новом еврейском языке и называют друг друга новыми именами, по-прежнему остались добрыми друзьями и готовы помочь ему всем, что в их силах.

У него отлегло от сердца. Он подумал, что, пожалуй, не так уж глупо поступил, послушавшись Гнесю. Вот же все они, как он видит, неплохо одеты и выглядят куда лучше, чем там, дома... А бог - он повсюду есть. Захочет помочь, так и здесь поможет.

2

Прошла неделя, а Хаим все еще жил у Барнета на положении гостя. Почти каждый вечер заходил кто-нибудь из земляков, узнать, что слышно "дома". Все обещали искать работу, но уже никто не кричал, как в первый вечер: "Левермай, Хаим, не пропадешь!" Да, конечно, спрашивать они будут, но надо бы и самому походить, поискать.

- Лондон, брат, это тебе не Старобин. На дом работы никто не принесет.

- Я у своего хозяина спрашивал, - сказал однажды Барнет Хаиму. Сказал: посмотрим. Пока что рабочих рук хватает. Может, через некоторое время.

Хаим чувствует себя виноватым: ему стыдно ничего не делать, когда все кругом работают так тяжело.

Дома он места себе не находит. Малка все время жалуется на дороговизну, на "фог" - проклятый туман, из-за которого приходится целыми днями жечь газ. "Каждый час бросай в газометр пенни, каждый час пенни..." А он сел этим людям на шею, ест их хлеб... Ни Барнет, ни Малка худого слова ему не говорят, наоборот, следят, чтобы он не встал из-за стола голодный: "Ешь, ешь, Хаим, не стесняйся". Но он-то видит, что живется им туго, и давится каждым куском.

Когда Барнет бывает дома, еще полгоря. Он мужчина, с ним как-то веселее. "Не горюй, Хаим, устроишься!" Но когда он уходит на работу и Хаим остается с Малкой, ему кажется, что каждая ее жалоба, каждый ее вздох направлены против него.

Он тихонько выходит из дому и отправляется бродить по окрестным улицам и переулкам. Он ищет работу. Наткнувшись случайно на столярную мастерскую или маленькую мебельную фабрику, где, как видно, работают евреи, Хаим долго стоит под окнами или перед открытой дверью, не решаясь войти, точно ему здесь надо милостыню просить.

Наконец, собравшись с духом, он входит и спрашивает: не нужен ли хороший мебельщик? Нет, в рабочих сейчас никто не нуждается, отвечают ему. И, бросив взгляд на его долгополую хламиду и сапоги с голенищами, иногда добавляют: