Сумерки волков - Ольга Погодина-Кузьмина

— Нельзя, нельзя! — сиделка бросилась к парню, Эрнест остановил ее.

— Уже все можно.

Женщина сдалась, присела на стул в углу комнаты. Эрнест политично отошел к дверям. Максиму было трудно смотреть в бескровное лицо с восковыми заострившимися чертами, так сильно напоминающее маленькое личико мертвой Кристины. Он не хотел помнить отца таким. Властный и злой или веселый, насмешливый, добродушный, он всегда был полон сил и страсти. Он любил жизнь, и казалось, она отвечает ему взаимностью. «Думаю словами из некролога», — оборвал себя Максим.

Игорь продолжал сидеть на полу, прижимаясь щекой к ладони отца. Закрыв глаза, парень раскачивался, и сквозь прерывистый писк кардиомонитора Максим слышал, как он что-то горячо, самозабвенно шепчет, то ли утешая себя, то ли выкликая отца из небытия.

Так продолжалось несколько минут. Сиделка встала, показывая, что время свидания окончено. Максим окликнул Игоря. Парень поднял невидящие глаза.

— Пора, пойдем.

— Нет, нам не пора, — сказал он как-то слишком отчетливо.

И вдруг стало происходить невозможное. Изменился звук приборов, отец пошевелился, хрипло вздохнул и медленно поднял руку. Его пальцы коснулись волос Игоря, затем он открыл глаза.

Взгляд, которым он обвел комнату, был неожиданно осмысленным. Максим знал — из книг, из фильмов, что в последние минуты умирающий обретает ясность сознания.

— Где Марков?

— В коридоре, — сказал Максим.

— А Владлен?

— Доктора, — тихо шепнул Эрнест сиделке.

Медсестра метнулась к приборам, нажала кнопку вызова.

— Марьяна тоже тут?

— В регистратуре.

— Больше не пускайте ее ко мне. Я хочу спать.

Отец снова закрыл глаза, но лицо его порозовело и уже не казалось мертвым. Быстро вошел врач, с ним два санитара. Максим взял Игоря за плечо, тот в беспамятстве схватился за железную скобу кровати. Парень дрожал всем телом, Эрнест помог расцепить его пальцы. Медсестра распахнула дверь, они вышли.

Марков спал, развалившись на диване возле лифтов, запрокинув голову, открыв рот. Марьяна маятником ходила по коридору.

— Можно тебя на минуту? — обратилась она к Максиму, нервно перебирая пуговицы на своем жакете оливкового цвета. — Учти, я тебе этого не забуду! Зачем ты разрешил ему войти?

Не глядя по сторонам, как сомнамбула, Игорь направился к лифтам.

— Он его вытащил. Ты видел это? — проговорил Максим, обращаясь к Эрнесту.

— Видел, — кивнул Карпцов.

— Ты знаешь, как я его ненавижу! — тетка пыталась поймать Максима за руку, удержать его внимание. — Зачем ты делаешь мне назло?

— Ты видел? Как он это сделал? — повторял Максим. — Почему у него получилось?

Он чувствовал радостное возбуждение и вместе с тем растерянность и обиду из-за того, что сам он не смог совершить чудо, о котором просил для Кристины.

Эрнест принес два стаканчика воды из кулера, один отдал Максиму:

— Не будем делать поспешных выводов. Подождем, что скажут врачи.

— Зачем ты разрешил ему войти? — упрямо добивалась ответа Марьяна.

— Ты успокоишься, наконец? — не выдержал Максим. — Ты просто помешалась на нем.

— Нет, не я, а ты! Не удивлюсь, если ты сам начнешь с ним спать! — крикнула тетка.

Разбудив Маркова, они с Эрнестом спустились вниз, сели в том самом кафе, где Максим нашел Игоря. Довольно точно Карпцов пересказал Александру Николаевичу все происшедшее. Марков позвонил врачу, передал трубку Максиму.

— Вскрылся абсцесс, — сообщил русский доктор. — Обнадеживать вас не буду, но есть положительная динамика.

Максим все еще не мог справиться потрясением. Он убеждал себя, что это совпадение, что кризис мог произойти в любую минуту. Врачи предупреждали, что состояние отца могло резко ухудшиться или стать лучше внезапно. Но было нечестно не верить в чудо, произошедшее на его глазах. Воскресение. Талифа куми.

Все, что человек может противопоставить миру, его щит, и меч, и символ веры — не деньги, не амбиции, не сила, только любовь. В этом оправдание жизни, даже самой простой. Максим допил горький, без молока и без сахара кофе. Позвонил Глаше, чтобы узнать, как себя чувствует девочка.

Кукольный дом

Если все прочее сгинет, а он останется — я не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью.

Когда Марьяне было двенадцать лет, она стала сама с собой играть в принцессу. Сказки, романы Дюма и Мориса Дрюона будоражили фантазию, помогали составить детальный план обустройства собственного королевства. Марьяна поместила личные владения в дальней части парка, там, где потом разбили теннисный корт. Все необходимое для сказочной жизни помещалось в небольшой коробке. Замок с башнями, лошади, кареты, кукольная посуда для приема гостей. Иногда королевство перемещалось под парту или на заднее сиденье машины.

В замке ей прислуживали куклы и оловянные солдаты — горничные, лакеи, конюхи, пажи. Когда с устройством быта было закончено, к принцессе стали свататься женихи, похожие на известных певцов, артистов или мальчиков из параллельного класса. Но она отказывала всем, храня верность своему единственному принцу. Он был тайком вырезан из заграничного журнала, принадлежавшего сестре Веронике, и наклеен на плотный картон. Принц был такой же красивый, как один мальчик из чужого класса, но не такой задавака; он был смелый и добрый. Он был ее повторением, половинкой ее души.

Марьяна узнала его, когда увидела жениха старшей сестры. По ошибке судьбы или благодаря коварному колдовству Вероника забрала у нее настоящего принца, как и всегда отнимала все самое лучшее.

Вероника была старше ее на шесть лет и куда больше походила на юную королевну. Голубоглазая, с пышными светлыми волосами, с изящной фигуркой, она была любимицей в доме. Сестра училась кое-как, но занималась музыкой, играла в театральном кружке, танцевала. Назло ей Марьяна стала первой ученицей, особенно по точным предметам, а вместо музыкальной школы стала ходить в планетарий. Вероника красиво каталась на коньках в обшитой мехом курточке, и Марьяна отказалась заниматься фигурным катанием, выбрала легкую атлетику и теннис.

Вероника всегда улыбалась, поэтому многим казалось, что она веселая и добрая девочка. Только Марьяна знала, что на самом деле сестра — капризная и злая дура. Веронику любили, баловали, жалели, не замечая младшей сестры, бледной худышки с волосами мышиного цвета. И Марьяна ожесточилась, замкнулась в себе. Зависть к сестре терзала ее маленькую душу острыми крючьями, пока однажды отец не посадил ее к себе на колени и не шепнул на ухо, что настоящая принцесса и наследница королевства — это она.