Карманный оракул (сборник) - Дмитрий Быков

Уже при жизни Солженицына стало понятно, что дело не в коммунизме, что одни и те же идеи, попадая на различную национальную почву, приводят к противоположным результатам; что шведское представление о социализме не имеет ничего общего с кампучийским, и в обоих случаях смешно обвинять – или благословлять – Маркса. Россия коммунистическая – или большевистская, или сталинская, назовите как хотите, – была органическим продолжением России царской, прошла тот же круг опричнины, почему и интересовалась так пристально Иваном Грозным и вкусными деталями его правления вроде публичных казней; все значительные государства, у которых вообще наличествовала политическая жизнь, хоть раз да прошли период террора, но одним хватило (как Франции в 1789–1793 годах), а другим нет. Другие подсели на эту иглу, на эту игру, на Большой Театр Террора (перекличка «театр – террор» часто встречается в русской поэзии, у Пастернака, скажем), и повторяют это представление бесконечно. Оно повторяется и сейчас, потому что для террора ведь неважно, какие у него декорации. Бывают декорации подробные, реалистические, в духе старого МХАТа, чтобы реализмом со сцены так и перло, чтобы кровища настоящая и процессы масштабные; а бывает нынешний постмодерн, минимализм, когда дела рассыпаются на глазах, а декорации разваливаются; когда отца Ходорковского, уж точно не имеющего никакого отношения к гибели нефтеюганского мэра, можно и нужно тягать на допросы, хотя повод откровенно смехотворен. Поводы-то смехотворны – однако Сенцов и Кольченко сидят по-настоящему. Однако Савченко судят. Однако любой гражданин России, который не в то время не в том месте перешел улицу, может быть посажен как враг народа, и пришить ему русофобскую агитацию не составит труда. То есть сколь бы ни была смехотворна нынешняя Дума, каким бы зловещим юмором ни были окрашены действия СК по «боингу» и по «болотному делу», какой бы откровенной ерундой ни были разговоры о киевских фашистах и распятых мальчиках – террор-то реален, карательная-то машина неизменна. Потому что террором называется состояние, когда репрессивная машина ни перед кем не отчитывается, ничем не ограничена и может уничтожить (раздавить, искалечить) любого. Бывает террор коммунистический, а бывает – какая неожиданность, Александр Исаевич, да? – террор при полной легальности «Архипелага», даже при попадании его в школьную программу. И вот это показал Конквест. Он с великолепной наглядностью рассказал именно о том, чем привлекателен террор.

По пунктам.

Первое. Ты ни за что не отвечаешь, и виновата всегда власть. Террор – пространство полного подавления личной воли, и всегда можно сказать, что ты ни при чем.

Второе. Пока это не касается лично тебя, это приводит к небывалой остроте ощущений. «Из тела жизнь – как женщина из дому: насильно отнята у одного, она милей становится другому». Невероятная острота бытия описана у Конквеста заразительно, сильно. Мы-то, жившие внутри, знаем, что террор – время духовной провинциальности, когда торжествует лысенковщина вместо науки и бубенновщина вместо искусства; но зачем искусства и наука, когда у тебя каждую ночь – триллер с напряженным прислушиванием к лифту, а каждое утро – счастье, что взяли не тебя? Вот он – театр в жизни, театр для себя! Потом, конечно, прискучивает и это, нужна разрядка в виде оттепели, а дальше можно опять назначать земщину, давать карт-бланш опричнине и брать кого попало. Ведь штука в том, что все эти «Наши», «Хрюши» и прочие няши – конечно, цирк; но чувства-то у них подлинные! Подлинный восторг травли, подлинное садистское наслаждение при виде жертвы! А предлогом для травмы может быть что угодно: идеология террору не нужна, и это тоже показал Конквест.

Третье. Террор не нуждается в сильной экономике. Конквест показал это с особенным блеском, продемонстрировав тотальную экономическую неэффективность всех сталинских начинаний. Из колхозов разбегаются, индустриализация так и не позволила достигнуть намеченных (и совершенно нереальных) объемов; но как крыса умирает от голода, сутками раздражая в собственном мозгу центр наслаждения, так и государство в эпоху террора не нуждается ни в качественных продуктах, ни в стабильности, ни в доходе. «Не нужно золота ему», когда террор оно имеет. Потому что садомазохистское наслаждение затмевает нам все прочие, куда более осмысленные удовольствия. Люблю приводить один пример. Отважная «Комсомольская правда» семидесятых – о, какая была газета! один «Алый парус» чего стоил! – рассказала о том, как «дети в подвале играли в гестапо». У них был настоящий подвал, они там раздевали девушек (девушки были очень не против) и устраивали с ними игру в пытки. Автор искренне недоумевал: почему же они не записались в кружок? Например, в кружок мягкой игрушки, который работал же буквально напротив? Автору было невдомек, что делать друг из друга мягкую игрушку гораздо интереснее. Садомазо способно заменить не только любое хобби, но и любую еду. Весь Советский Союз при Сталине играл в эти увлекательные игры, доходя до невероятных высот, например в культуре политического доноса (о, если бы я был историком, какую увлекательную книгу можно было бы написать только об этой культуре! Об анонимках! О наиболее расхожих обвинениях! Конквест ведь показал, что доносили – бескорыстно, что далеко не всегда доносчику доставалась дача оболганного соседа или его, допустим, должность. Наслаждение в ином – в сознательном, осознанном падении, в служении дьяволу, в черной мессе). Книга Конквеста была посвящена вовсе не идеологическим разоблачениям, что главное: в идеологии-то русского «социализма» было много полезного и здравого, прямо наследующего Просвещению, просто дела до этой идеологии не было никому. Конквест показал, как вся страна увлеченно играла в самую интересную игру: в ней были интриги (и сталинские интриги он описывал смачно, ярко, детально), подлость, восторг падения, непредсказуемость, жестокость, весь Светоний и весь Шекспир. Да, пожалуй, Конквест именно Светоний советской истории – как говорила Ахматова, жизнь двора лучше всех знают повара. «Большой террор» – это внеидеологическая история советского проекта, история греховных наслаждений; и величие книги вовсе не в том, что она всему миру открыла глаза на масштаб советских преступлений. Величие в том, что она объяснила их природу – и в том числе природу всего, что происходит в России сейчас. Коммунисты, которые травят Чубайса, и Чубайс, который ходит по лезвию; единороссы, которые травят Машу Гайдар, и Маша Гайдар, которая принимает украинское гражданство; газета «Культура», доносящая на журфак, и журфак, отбивающийся от газеты «Культура», – все одинаково увлеченно играют в эту игру, потому что ничего другого давно не умеют! Потому что эти постельные кувыркания с кровью, наручниками и эротической асфиксией избавляют нас всех от необходимости думать, развиваться и работать; и я не знаю, как можно соскочить с этой иглы. Рим, например, так с нее и не соскочил.

Разглядеть все это можно было только со стороны. Сработало то, что Конквест – поэт, прозаик, вообще художник (как и Радзинский, продолжающий его линию); сработало и то, что Конквест смотрел из Англии и Штатов. Сейчас в Новосибирске запретили книгу Бивора «Вторая мировая война» и книги под редакцией Кигана: почему? Только потому, что они не транслируют единственно правильный, современный российский взгляд на войну? (Нынешняя РПЦ тоже демонстрирует все тот же садомазохистский подход, говоря о… пользе войн!) Нет: потому что именно сторонний взгляд бесстрашно вычленяет главное. Книгу Конквеста самое время запретить снова. Потому что мораль этой книги ужасна: виновато – не советское.

Может быть, русское? Может, придется дойти и до такой русофобии? Но как тогда быть с тем, что людям во все времена интереснее всего читать именно про террор, пытки и насилие? Может, просто люди во всем мире научились отвлекаться на что-то другое – и только Россия никак не может придумать ничего интереснее Большого террора, и даже айфон не может отвлечь ее от клеветы, доносов, обысков, сладострастного рабского визга и лобзания сапога?

Но это ведь и в самом деле очень интересно, так что подите-ка вы со своим айфоном. Мы долго еще от этого не избавимся, потому что иначе придется работать. А какая же работа заменит пытку, особенно если пытают не тебя?

Вот что показал миру Конквест. И вот почему его книга не вызывает никакого интереса в России с перестроечных времен.

Вот здесь получилось интересно: предсказанный в этом некрологе всемирный интерес к новой Рос сии, в которой вроде бы опять террор, хотя гибридный, – не состоялся. Сталин по-прежнему в центре внимания – сенсационный успех трилогии Стивена Коткина у всех на памяти; а вот книг о Путине не прибавляется, и что главное – сенсациями они не становятся. С чем это связано – автор не знает: вероятно, с тем, что при Путине репрессивная политика менее зрелищна, то есть до полномасштабного террора пока не дошло. А может быть, с тем, что первенство Сталина бесспорно – он все-таки сам все это выдумал, весь антураж, лозунги, стиль, а эпигоны – особенно скучные – всегда в тени. Идея насчет того, что террор не нуждается в сильной экономике и переживет любые кризисы, оказалась, кажется, верной. Запреты на иностранные книги о России ширятся.