Королева Кастильская - Виктория Холт

Ей захотелось сказать ему: «У меня нет сыновей. Успокойтесь, друг мой, ведь у вас их двое».

Но как она, королева, может поведать о своих печалях этому человеку?

Она могла лишь положить руку на его широкое могучее плечо, чтобы хоть немного утешить.

Фердинанд тоже был готов успокаивать этого оскорбленного человека. Он думал о том, что народу весьма не понравилось бы, что герой Нового Света был доставлен домой в кандалах как обычный преступник. Размышлял король и о том, как бы так сделать, чтобы не отдавать Колумбу его долю богатств Нового Света и направить их прямо в свою казну.

Стоял ясный майский день 1501 года, когда Катарина прощалась с Альгамброй.

Она навсегда увезет с собой память о самых красивых и величественных зданиях. И будет вспоминать о них в туманной, облачной стране, где редко бывает солнце, куда она отправлялась. Когда она закрывала глаза, то представляла себя стоящей на высокой красной скале над искрящимся потоком, откуда так хорошо была видна эта красота. Она всегда будет помнить аромат цветов, вид из окон Зала послов, двенадцать мраморных львов, на которых покоится фонтанная чаша в Львином дворе. И когда бы она ни подумала об этом красивейшем дворце, который был ее домом, ее сердце всегда будет пронзать острая боль.

Надежды на отсрочку больше нет. Ужасный день наступил. Она должна начать свое путешествие до Коруньи, а там сесть на корабль, идущий в Англию.

Последний раз обнимет она мать, поскольку несмотря на постоянные заверения королевы, что та приедет к ней, Катарина почему-то чувствовала, что они никогда больше не увидятся.

Королева была бледна и выглядела так, словно почти не спала.

«Разве это жизнь, если приходится переживать бесконечные разлуки, а это удел всех, кто носит королевскую корону», – думала Изабелла.

Еще один, последний взгляд на красные башни, на розовые стены.

– Прощай, мой любимый дом, – прошептала Катарина. – Прощай навсегда! – Потом она решительно отвернулась, и путешествие началось… до Коруньи… в Англию.

МУДРАЯ ГРАНАДСКАЯ ЖЕНЩИНА

Михаил умер, а Катарина уехала в Англию. Королева постепенно приходила в себя от горя. Надо заниматься делами, у нее есть долг, и она должна его добросовестно выполнять.

– Теперь, когда Михаил умер, – сказала она Фердинанду, – нам надо, не теряя времени, вызвать в Испанию Хуану и Филиппа. Отныне Хуана – наша наследница. Она должна приехать сюда, чтобы ее признали таковой.

– Я уже послал за ней, сообщив, что она обязана явиться, – ответил Фердинанд. – И думаю, мы очень скоро получим известие о том, что они отправились в путь.

– Филипп весьма тщеславен. Он не замедлит приехать.

– К тому же он обожает всяческие развлечения.

Изабелла была явно встревожена, и Фердинанд, не забывающий о горести ее потерь, помнил, что должен обращаться с ней нежно.

«Моя бедняжка Изабелла, – думал он, – как она похудела и осунулась. Кажется, что она старше меня больше чем на год. Она слишком предавалась скорби по поводу смертей в нашей семье, вот и состарилась».

И он нежным голосом произнес:

– Клянусь, я страстно хочу видеть своего внука.

– Малыш Карл, – прошептала Изабелла, но почему-то это имя показалось ей чужим. Дитя безумной Хуаны и самодовольного эгоистичного Филиппа. Каким человеком он станет, когда вырастет?

– Я знаю, что полюблю его, когда увижу, – сказала она.

– Возможно, – отозвался Фердинанд, – мы сможем уговорить их оставить Карла с нами, чтобы мы его вырастили. В конце концов он же наследник наших владений.

Изабелла заставила себя успокоиться, но ее не покидала мысль о том, что Филипп с Хуаной так не похожи на Изабеллу и Эммануила. И поэтому она не считала, что Карл сможет значить для нее так же много, как Михаил.

Она по-прежнему ожидала приезда дочери и зятя, но известий от них не было, а месяцы шли один за другим.

В то время, когда Хименес трудился над христианизацией Гранады, его внезапно поразила лихорадка. В силу своего обычного стоицизма он не обращал внимания на недомогание и слабость, и пытался преодолеть их, однако лихорадка не отступала и ему пришлось лежать в своих покоях в Альгамбре.

Королева послала в Гранаду докторов, чтобы те вылечили архиепископа. Сейчас она убедила себя, что Хименесу следовало действовать сразу, как только город был отвоеван у мавров. Она говорила Фердинанду, что напрасно они согласились на договор с Боабдилом ради мирной капитуляции. Теперь она решительно поддерживала действия Хименеса.

Ей было неприятно узнать, что архиепископ болеет и лихорадка сопровождается страшной слабостью, которая держит его в постели; она приказала ему переехать в летний дворец, Хенералифе, который находился на расстоянии броска камня от Альгамбры, но в более спокойном месте.

Хименес воспользовался ее предложением, однако его здоровье не улучшилось, а лихорадка и слабость продолжались.

Он возлежал в своих покоях в самом утонченно-красивом из летних дворцов. Из окна он видел сказочные сады, где произрастали мирты и кипарисы; ему очень хотелось встать, побродить по крошечным дворикам и поразмышлять возле сверкающих на солнце фонтанов.

Но даже мир и спокойствие Хенералифе не возвращали ему здоровья, и он часто думал о Томасе Торквемаде, который вот так же, без сил лежал в монастыре Авилы и ожидал своего конца.

Торквемада уже прожил жизнь, Хименес же чувствовал, что только начал жить. Он еще не завершил своего дела в Гранаде и полагал, что это только начало. Теперь он признавался, что считает себя властью, стоящей над троном, главой огромного государства, а Фердинанда и Изабеллу исполнителями его воли.

Здоровье королевы ухудшалось. Он понял это, когда встречался с ней в последний раз. Если она умрет и останется Фердинанд, ему понадобится сильная направляющая длань. А то обстоятельство, что король не любил его и всегда будет им недоволен, отнюдь его не тревожило. Он хорошо знал Фердинанда – тщеславного, алчного, корыстолюбивого, которому нужна указующая рука посланца божьего.

«Я не имею права умереть, – сказал себе Хименес. – Мое дело еще не завершено».

И все же с каждым днем он слабел все больше и больше.

Однажды к нему пришел слуга-мавр из Хенералифе и подошел к его постели. Он остановился и смотрел на него.

Какое-то мгновение Хименес подумал, что мавр пришел, чтобы причинить ему какой-нибудь вред, и ему вспомнился тот день, когда его брат Бернардин пытался придушить его подушкой, прижав ее к лицу. С того дня он ни разу не видел Бернардина.

Мавры, наверное, чувствуют сильнейшее желание отомстить человеку, разрушившему их мирную жизнь. Он знал многих из них – тех, кто крестился, предпочитая это изгнанию, которому подвергали всех, кто не перешел в христианскую веру. Мавры были не столь эмоциональный народ, как евреи. Они доверительно говорили друг другу: «Наедине с собой будь мусульманином, а на людях – христианином». А почему бы и нет, если это – единственный способ жить в Гранаде?